Дядюшка отослал его:

– Пора мне ехать. Вызови, Миша, такси.

Шахов ушел в соседнюю комнату и принялся дозваниваться до диспетчерской. Слышно было плохо, потому он прикрыл дверь.

– А следователь – молодой, интересный?

– Не старый.

– Может, ему денег подсунуть или… что-нибудь еще?

Шахиня вздохнула.

– Вечно вы учите меня жить. Не возьмет он ни денег, ни чего-нибудь еще. Не той породы.

– А допрашивал с пристрастием?

– Нет, не очень.

– Значит, не обижал тебя. Угу… угу… Умный, обходительный… это хорошо… это все-таки приятно.

Шахиня начала собирать чайную посуду со стола.

– Ну, и в чем ты ему при-зна-лась?

Она уронила ложечку и медленно-медленно нагнулась, слепо шарила по полу. Может, ей почудилась тяжелая угроза – точно свинцовая гирька рассекла воздух и тюкнула в лоб… Она заставила себя найти ложку, крепко стиснула ее. «Да нет, нет. Сейчас посмотрю на него, а он обычный безобидный старичок, которого и пугаться-то смешно».

Не было старичка. Перед ней сидело незнакомое злобное создание.

«Да по какому праву он меня пытает?!»

Накатила волна встречной злости.

– Что за шутки? – Брошенная ложечка громко звякнула о чайник.

– Миша! – пронзительно выкрикнул дядюшка. – Иди сюда!

Тот шагнул в комнату. Шахине стало жарко.

– Предала тебя жена! – выложил дядюшка с маху.

– То есть как… что такое… – отпрянул Шахов.

В передней залился звонок, и Шахиня ускользнула туда. Приняла от почтальонши корреспонденцию и периодику, сунула полтинник. Перед зеркалом привела в норму выражение лица. К мужчинам вернулась внешне спокойная.

Муж вытирал платком полные щеки и шею. Его смятение перед дряхлым родственником было необъяснимо.

– Ты вызвал такси? – спросила Шахиня резко.

Старика пора спровадить, хватит ему сеять смуту. Шахов не отозвался.

– Грустно, грустно, не ждал. Бедный Миша! Ах, какая у тебя была жена! Великолепная была женщина!

– Дядюшка! Она же ничего и не знает… ничего не могла сказать!

Тот впился в Шахиню инквизиторским взором.

– Знает! Выведала! – и добавил грязное короткое словечко.

Ее шатнуло. Напала немота. Шахов почуял истинную беду, заметался между женой и дядюшкой.

– Ее запутали… заставили…

– Не верещи! Не хотела бы – не заставили! Жила за тобой как в раю. Теперь сама о себе думай, мало ли что может случиться… Идешь по улице, кирпич на голову упадет, грузовик из-за угла выскочит, пьяный хулиган покалечит…

Жестокая его усмешка ошеломила Шахиню, сделалось обморочно-страшно, как во сне, когда кто-то чудовищный гонится по пятам и некуда деться.

– Дядюшка… – затрепетал Шахов и скрючился подле него то ли на коленях, то ли на корточках, униженно целуя руки.

Между тем на Петровку поступили первые сенсационные известия с обыска. Хозяин был в гостях у племянника, коллеги Томина застали раскормленную бабу, по сбивчивым речам которой заключили, что та – нечто вроде домоправительницы. Под ее хныканье проникли уже в одну пещерку Аладдина.

Рассудив, что туда он еще успеет, Томин завертелся по кабинету, торопя:

– Айда к Шахову! Зинуля, ты можешь?

– Хочется!

Уладили с ее начальством и выехали…

Томин сразу устремился в глубь квартиры. Кибрит и Знаменский задержались в передней, гадая, что такое приключилось с Шахиней: она услужливо пристраивала на вешалку их пальто. Как дорогих гостей встречала.

– Добрый вечер, – нейтрально поздоровался Знаменский, войдя в комнату.

Томин отвесил поклон:

– Наше почтение Черному Маклеру!

Дядюшка округлил глаза.

– Как вы сказали?

– Черному Маклеру! – со смаком повторил Томин.

– Боже мой! Бо-оже мо-ой! Еще помнят! – то ли притворялся, то ли действительно был растроган. – Ах, молодость, молодость… Рулетка в Каретном ряду… Черная биржа у Никитских ворот… Какие были времена, какие люди! И среди нас, и среди вас! Фигуры!

– Ну, кое-кто и сейчас есть. И среди вас, и среди нас. Вот сегодня, к примеру, поехали мои добры молодцы в Малаховку…

Дядюшка вцепился сухонькими пальцами в скатерть.

– Зашли они, это, внутрь дачи, туда-сюда, глядь – дверца секретная в подвал. А там под фундаментом печки – тайничок. А в том тайничке… мать честная!

Томин умолк, любуясь реакцией.

– Не дать ли воды? – спросила Шахиня старичка легким, вовсе не приличествующим случаю тоном.

Тот ощупал карман и вынул металлическую трубочку. Томин бдительно перехватил ее, дабы удостовериться, что там валидол, вытряхнул для него таблетку.

Старик довольно скоро оправился.

– Благодарю. Годы, знаете, берут свое…

– Идти сможете?

– Куда?

– Для начала в Малаховку, там разгар событий.

И Томин сделал приглашающий жест бледному, трясущемуся Шахову тоже.

Знаменский не вмешивался. Это был Сашин звездный час.

Шахов рванулся к жене:

– Лена, прости!!

Та, постукивая каблучками, отошла молча и села в кресло.

Дядю и племянника увели. Кибрит направилась за всеми, но вернулась. Опять приковывала ее эта женщина, опять в ее поведении крылась загадка. Ну кто так провожает мужа в тюрьму, пусть и нелюбимого!

– Елена Романовна, побыть с вами?

– Спасибо, не стоит. Все довольно удачно получилось… – она улыбнулась с непостижимой беспечностью. – На улице снег?

– Снег.

– Пойду погуляю.

Нет, не отделывалась от Кибрит, ей и впрямь хотелось подвигаться, посмотреть на людей.

– Хорошую мне шубу оставили, а? – спросила в передней, запахивая меховые полы без застежек: шуба для праздной женщины, не носящей сумок, не ездящей в общественном транспорте, где нужны руки, чтобы толкать и цепляться.

– Красивая шуба, – кивнула Кибрит.

«Что же тут стряслось до нас? – томилась она. – Нипочем не расскажет, хоть гуляй с ней до утра. Вот досада!»

– А знаете, Шутиков нашелся.

На Шахиню новость не произвела впечатления. Но внезапно лицо затмилось:

– Старика не отпустят? По возрасту?

– Вряд ли.

– Он будет жаловаться на здоровье – не верьте!.. Скажите Знаменскому. Скажете?

Сытая домоправительница Черного Маклера прежде работала продавщицей в малаховском магазине. То ли одурела от бездельной жизни, то ли что, но трудно было поверить, что когда-то Иван Тимофеевич не сумел ее обойти.

Что касается Черного Маклера, то многие из подозрений повисли, ничем не подкрепленные.

Он мог и лошадь умотать вдрызг. За что бился? За все. А когда, казалось, уже не за что было, то из принципа. Знаменский возился с ним долго и, разумеется, не сетовал. Крепкий противник его устраивал. И еще то, что его не надо жалеть, – не был он на этом свете никому нужен и дорог.

На Петровке о деле много говорили. «Форменный экзот!» – полыхал глазами Леонидзе. Знаменскому завидовали. Еще бы! Он на их месте тоже бы завидовал.

С Шахиней Знаменский встречался не раз, но причину кровожадного отношения к дядюшке она не прояснила. Скорее всего, из гордости, не позволявшей признаться, что следователь со своими предостережениями был прав. Так что Зиночкино любопытство осталось неутоленным. Хотя догадки, естественно, существовали и приближались к истине.

Томин месяца полтора ходил в героях и меньше всех интересовался Шахиней.

И – надо же! – именно ему довелось через несколько лет столкнуться с ней в провинциальном городке вдали от Москвы. При весьма драматических обстоятельствах, едва не стоивших ему жизни.

Постановление о продлении срока следствия было составлено загодя, и утром Знаменский направился к начальнику отдела Скопину. Туда же тянулись по одному и другие – был день визирования отсрочек. Пружинистой походкой джигита прорысил Леонидзе; вероятно, заканителил что-нибудь по лени, обычно он укладывался в отведенный месяц.

Скопин держал наготове ручку и уже занес ее над местом, где полагалось расписаться, но поднял львиную голову с крупными красивыми чертами.