Когда Чиано вошел в кабинет, Муссолини стоял подле стола перед большим раскрытым географическим атласом.
– Ну, на какой странице теперь мы раскроем свой атлас? – вместо приветствия спросил он, услышав мягкие шаги зятя.
– Затем я и приехал к вам, дуче. Прямо с вокзала. Гитлер опять старается нас обойти.
– Ну, положим! Это-то ему не удастся! В области политики я несомненно стою выше Гитлера.
Чиано, кажется, приехал вовремя – бахвальство дуче всегда служило признаком хорошего настроения тестя.
– Вы правы, дуче, – ответил граф, – но фюрер настаивает, чтобы мы вместе с ним вступили в войну. Однако я думаю, что страна еще не готова…
– Решать о войне мы будем сами. Я не позволю, чтобы на меня кто-то давил. У нас есть свои интересы. – Муссолини выпрямился у стола. Голос у него был неровный: то глубокий, гортанный, то становился пронзительно резким – все зависело от настроения. Сейчас он говорил мягко, слова лились свободно, звучали уверенно. – Принцип нашей политики – самостоятельность и упорство. Обратите внимание, – Муссолини указал на раскрытый географический атлас, – после того как мы заняли Абиссинию, я три года держал этот атлас раскрытым на карте Испании. Мои берсальеры перевернули страницу, я остановился на карте Албании. А следующей будет Греция или Югославия. Возможно, нам кое-что перепадет и от Гитлера. Что он говорил в Зальцбурге? Снова не давал раскрыть рта?
Чиано подробно рассказал о переговорах, обратил внимание на фразу Риббентропа в парке Клессгеймского замка «Мы хотим войны» и в заключение сказал:
– Немцы безусловно заинтересованы в нашем участии. Я намекнул, что мы не сможем выступить на стороне Германии, не получив нужных запасов сырья, угля, вооружения.
– Что же ответил фюрер?
– Поморщился и обещал подумать. Просил дать список нужных стратегических материалов. Конечно, его интересует количество.
– Да, но я все же склонен принять участие в войне. Иначе придется пользоваться его объедками. Это будет не жирно.
– Но, к сожалению, мы не готовы к войне, мой дуче. И не только в чисто военном плане. Мне не нравятся настроения итальянцев. Они столь тупы, что не понимают своей исторической миссии.
– Это дело Сторачи, – отмахнулся дуче, – он руководит фашистской партией. Пусть сделает так, чтобы народ воевал. Я с ним согласен, что если не мужчины, то хотя бы итальянские женщины будут рады войне. Каждая солдатка станет получать шесть лир в день и к тому же избавит себя от заботы готовить мужу обеды.
– Мне кажется, Сторачи несколько оптимистично настроен. Нам придется испытать некоторые затруднения.
– Не знаю. Мы должны стряхнуть с итальянского плебса его вековую умственную лень. – В голосе дуче зазвучали пронзительные нотки. – Народ следует подвергнуть испытаниям. Для его же пользы. Я одену итальянцев в военную форму. Чтобы сделать народ великим, его нужно посылать в битвы, посылать даже в том случае, если придется гнать и подталкивать пинками в зад. – Дуче согнул ногу в колене, словно он действительно собирался кого-то ударить. – Я заставлю народ воевать. Я не прощу ему и не забуду восемнадцатого года, когда в Италии насчитывалось пятьсот сорок тысяч дезертиров… А в конце-то концов, народ подобен избалованной женщине – он отдает предпочтение победителю.
– К сожалению, победа в Албании не подняла настроения в народе, хотя мы оперировали Албанию так умело, что пациент и не пикнул.
– Не плохо сказано! – Муссолини рассмеялся. – Однако поговорим о другом. Теперь надо дать югославам хорошую дозу хлороформа, – пусть в Белграде ничего не подозревают, а мы тем временем подумаем о румынской нефти.
– Но как же сложатся наши отношения с западными странами?
– Не загадывайте. Все будет зависеть от их позиций. Они не беспокоят меня. Помните, как англичане из посольства пели на вокзале, когда провожали Чемберлена из Рима зимой. Как это? – Дуче пощелкал пальцами, вспоминая. – Ну да: «Он чертовски славный парень…» Я готов был подпевать им. За эти месяцы Чемберлен не изменился, чертовски славный парень! А как вам нравится, что он заранее прислал свою речь, с которой намерен выступать в парламенте?! Просил одобрить ее, согласен внести исправления… Это анекдот, но сейчас я говорю серьезно: глава британского кабинета впервые представил на утверждение иностранному правительству текст парламентской речи. Для англичан это плохой признак, дорогой Галеаццо.
– Значит, подобно осьминогу, мы должны мутить воду…
– Совершенно верно! Именно мутить воду! Западные страны несомненно уступят, они проглотят пилюлю. Расчеты Гитлера правильны, а мы будем поддерживать немцев, чтобы получить свою долю. Заодно сведем счеты с Белградом. Атлас, видимо, надо открывать на этой странице… Ну, а если французы и англичане вступятся вдруг за Польшу?
Муссолини сам ответил на поставленный вопрос:
– В таком случае осьминог уползет в сторону – мы устранимся от немцев. Не так ли?..
Муссолини просидел с зятем еще около часа, уточняя и обдумывая возможные варианты дипломатических ходов. Главное – не раскрывать преждевременно своих планов.
– Я, как кошка, осторожен и благоразумен, – заключил Муссолини, – но когда прыгаю, знаю, что попаду куда надо. Мы вступим в войну, но в свое время.
Чиано покинул Палаццо Венециа поздно вечером, когда на улицах давно зажглись фонари.
Заехав к донне Ракеле за женой, Чиано не стал задерживаться там, как это частенько делал. Сославшись на утомление после дороги, он заторопился домой. Ему хотелось побыть немного на воздухе.
Свирепствовавший последние дни африканский сирокко оставлял и поздними вечерами изнуряющую влажную духоту. Проехали к Тибру, к мосту Маргериты, окаймленному кружевной мраморной балюстрадой. Но и река не принесла свежести. Над Тибром поднимался и нависал опалово-бледный ядовитый туман.
От реки повернули на Виа Микеланджело и выехали к развалинам Колизея. Руины цирка стояли освещенные прожекторами, они бросали снопы трепетного яркого света на сооружения древних. Лучи выхватывали из мрака развалины сенаторских лож, выщербленные временем колонны, уцелевшие своды, а там, куда не проникал свет, выступали черные провалы теней.
Эдда сидела рядом и говорила что-то о новых художествах семьи Петаччи. Брат Кларетты занялся крупной спекуляцией золотом, но полиция не в силах что-нибудь сделать – боится Кларетты. Чиано рассеянно слушал не новые новости и думал о былом величии Римской империи. Об этом напомнили ему стены Колизея, похожие на освещенные театральные декорации.
Да, Римская империя возродится, она станет могучей, как прежде. Возможно, стоит восстановить тогда развалины Колизея – символ минувшего господства, мост, соединяющий прошлое с будущим. Как много говорят руины горделивым сердцам! Недаром дуче приказал освещать Колизей. Это свет истории…
Внимание графа и его жены вдруг привлекла картина, покоробившая их эстетические чувства, – среди развалин в отблесках голубоватых лучей стоял современный плебей в клетчатой рубахе и страстно обнимал девушку. Влюбленным не было дела ни до чего на свете. Сейчас, видимо, их меньше всего волновали размышления о судьбах Римской империи, будущее господство над миром.
– Как это пошло! – брезгливо воскликнула Эдда.
Чиано приподнял стекло, отделявшее кабину шофера, и приказал ехать домой. Очарование прошлого было нарушено.
III
Ни одна геральдическая коллегия, занятая изучением фамильных гербов знатных дворянских фамилий Европы или составлением юридически обоснованных генеалогических списков, не взяла бы на себя труд восстанавливать родословную семейства Антонио Челино, прибывшего в Рим лет пятнадцать тому назад. Конечно, можно бы сделать логический вывод: раз существовал на свете Антонио Челино, значит, на протяжении веков жили и его предки. Иначе следовало бы допустить реальность мифа о непорочном зачатии кого-то из ближайших родоначальников семейств Челино. Но в подобную чепуху, при всей набожности, Антонио никак не мог верить.