Я и ожидал такого ответа, но Рассадина болезненно интересовалась результатами допроса, а узнав их, расстроилась и отвлеченно, поскольку никаких официальных показаний на «друга» не давала, высказалась про мужскую неблагодарность, бесчувственность и неумение любить. Получалось, она ждала благородного порыва: самец рассказывает правду, облегчая ее положение, отдает машину для конфискации в возмещение ущерба и сам проходит по делу как лицо, причастное к преступлению? Ну разве можно предположить такую сверхнаивность в прожженной и ушлой расхитительнице?

— В жизни чаще по-другому: с глаз долой — из сердца вон!

Она расстроенно закурила вторую папиросу, транжиря сделанный запас, глаза повлажнели.

Следствие как линза открывает в людях глубоко скрытые качества, оказывается, и у бесшабашной Рассадиной имеются в душе свои болевые точки. Они есть у каждого человека, только докопаться, достучаться ой как трудно! Часто и не удается...

Я отдал ей пачку «Беломора» и нажал кнопку звонка.

— Когда я уже в суд пойду? — обычным тоном спросила обвиняемая. — В любом санатории надоедает, в «Незабудке» тем более. Девчонки уходят — Томка, Люська, вот Мэри выскочит, с кем мне сидеть? Нужна же хорошая компания, а не ворье всякое!

— Свой круг?

— Ну да! — кивнула она, не заметив иронии. — Я же не какая-нибудь тунеядка, побирушка, наводчица...

В дверь заглянул выводной.

Рассадина изобразила на лице то, что, по ее представлению, обозначало очаровательную прощальную улыбку. Глаза сухие с обычным плутоватым выражением. Она вошла в норму.

Снова двери, лязгающие замки, лестницы, коридоры, решетчатые перегородки... Я шел, машинально выполняя необходимые действия, и обдумывал то, что мимоходом, случайно услышал от болтливой домоуправши. Есть, существует интуиция, и недаром я так потрошил золотовские сигареты! Только искал что-то материальное, скрытое под яркой упаковкой или спрятанное в табак, а информация заключалась в самом факте получения пачки «Мальборо»!

Дескать, ничего, девочка, все в порядке, к чему привыкла на воле — то и в камере кури, и знай, я о тебе помню, со следователем контакт наладил — сам от меня приветы передает, по-прежнему все в моих силах и в моих руках, я хозяин положения.

Вот такое примерно послание вручил следователь Зайцев обвиняемой Марине Вершиковой. И сразу объясняется подъем ее настроения, изменение поведения и резкая смена занимаемой позиции!

Но про лучшего адвоката, про «легкую» статью и скорый выход на свободу она таким путем узнать не могла... Разве что еще до ареста получила соответствующий инструктаж и, убедившись — события развиваются по плану, — сделала необходимые выводы.

Первый раз за годы следственной работы я ощутил дурацкое чувство подвешенной на ниточках марионетки. Рывок — и дернулась рука, второй — согнулась нога, третий — двинулась другая...

Все обстоятельства дела соответствовали доводам адвоката, и я уже готов был сделать шаг, которого с нетерпением ожидали Марочникова, Вершикова и, конечно, сам Золотов. Изменение меры пресечения и статьи обвинения подтвердили бы всемогущество Золотова и укрепили его авторитет в компании себе подобных на многие годы вперед. И если бы ему вздумалось намекнуть или прямо сказать, мол, следователь сделал это не за красивые глаза, никто бы не усомнился, что так оно и есть.

Вот мерзавец!

Я буквально ворвался в свой кабинет.

— Никто не звонил?

Петр чинно вытащил из-под стекла сложенный пополам листок.

— Несколько раз вас спрашивал Пшеничкин. Просил с ним связаться...

Он-то мне и нужен!

— И из прокуратуры области: их следственный отдел забирает дело по молкомбинату, сказали не затягивать с передачей.

Вот это подарок! Я немедленно отпечатал препроводительное письмо и отнес дело в канцелярию на отправку, после чего звонил Пшеничкину уже в спокойном состоянии.

— Вы приняли решение по моему ходатайству? — спросил он после обычного обмена приветствиями.

— Да. Ходатайство отклонено.

— Отклонено? — В голосе адвоката слышалось неподдельное удивление. — По какой причине?

— Находясь на свободе, Вершикова может помешать установлению истины по делу.

— А разве она не установлена? — очевидно, от растерянности «подставился» Пшеничкин, и я с удовольствием врезал его же оружием:

— Истину по уголовному делу устанавливает вступивший в законную силу приговор суда. Следствие потому и называется предварительным, что только проверяет различные версии. На сегодняшний день мне еще есть что проверять...

Телефон несколько секунд помолчал.

— Спасибо за разъяснение, — ядовито проговорил адвокат. — Вы научили меня очень важным вещам, о которых я и понятия не имел.

— Рад быть вам полезным.

Дав себе маленькую разрядку, я с удовлетворением опустил трубку на рычаг. Мальчишество.

Достал план расследования по делу Вершиковой, написал название новой версии — «Инсценировка», набросал перечень дополнительных мероприятий. Затем стал внимательно вчитываться в акт судебно-медицинской экспертизы трупа потерпевшего.

Надо сказать, что описательная часть этого документа не для слабонервных. Подробная фиксация процесса исследования: как вскрывалась грудная полость, какого цвета и вида были внутренние органы, как именно извлекался, осматривался, рассекался и изучался внутри каждый из них, затем вскрытие брюшной полости, черепа... Я буквально насильно заставлял себя продираться сквозь бесконечные «...темно-красного цвета, плотной консистенции...», «...мягкие, коричневые, без патологических изменений...», «...при разделении хрящевой гортани...».

Несколько раз начинало казаться, что от листов заключения исходит тяжелый дух, сопутствующий вскрытию, я отрывался и смотрел в окно, пережидая ощущение возникающей дурноты, причем старался делать это незаметно, чтобы не привлечь внимания старательно подшивающего дело Петра.

Самое противоестественное на свете — копаться во внутренностях себе подобного, и, хотя проявлять чувствительность у профессионалов не принято, к этому не привыкают. Попадаются, правда, толстокожие особи с атрофированными эмоциями, насмехающиеся над «сентиментальными слабаками», проявляющими нормальную человеческую реакцию.

Однажды, когда я выгнал некоего весельчака, рассказывающего анекдоты в квартире, где сорок минут назад произошло убийство, он обозвал меня и Сашу Крылова, пошептавшего ему на ухо подходящие случаю слова, именно так — сентиментальными слабаками. А через год бросил напарника в критической ситуации и убежал, дав уйти опасному преступнику, задерживал которого впоследствии Крылов, а привлекал к ответственности я. Напарник выжил, набил подлецу морду, но тому как с гуся вода, отлежался и устроился на кладбище землекопом, по слухам — вполне доволен своим гнусным существованием.

К чему это я? Почему мысли побежали по извилинкам старых воспоминаний? Ах да, понятно, подсознательное самооправдание: я же скрываю свою «слабость» от Петра, хотя прекрасно понимаю, что стесняться нечего...

Заставил себя вернуться к акту:

Все-таки дочитал до конца, еще раз пробежал выводы. Зацепиться вроде не за что... Ладно, обратимся к специалистам. Я набрал номер Бюро судебно-медицинской экспертизы и вызвал на допрос производившего вскрытие врача — эксперта Кобульяна.

— Задание выполнено! — солидно доложил Петр, демонстрируя прилично, для первого раза, подшитые дела, стопку заполненных статкарточек и изрядно запущенную книгу учета следственных дел, в которой он сумел навести относительный порядок.

— Молодец! Избавил от нудной работы, высвободил мне, считай, полдня.

Он постарался сдержать довольную улыбку.

— Почему у каждого следователя нет секретаря?

— Спроси чего попроще. Штаты, фонды... Экономим тысячу, тратим две!