– А зачем портить вам жизнь?

– Не мне одной. И себе, – выпустила коготки Зиночка. – Возбудят следствие. Чтобы сколько-то оправдаться, я расскажу все. Опишу вашу внешность, приметы: рост 180, вес 81-82, след от пулевого ранения на правой ноге.

Шантажист впился в нее вопросительным взглядом.

– Вы высоковато поддергиваете брючину, а я, знаете ли, не лишена наблю…

– Ясно, – оборвал он и спросил уже от двери: – Когда будет готова экспертиза?

– Через два-три дня. Раньше никак. Сама бы рада!

– Я позвоню.

Ушел. Зиночка обессиленно привалилась к стене в передней и так стояла, пока не услыхала на лестнице топот Рикки и Сережи.

Примерно через час с четвертью возле подъезда Кибрит выгрузились из такси двое пьяных. Один – что повыше ростом – еще чудом держался на ногах и кое-как доволок до лифта совсем раскисшего приятеля, способного лишь икать и нечленораздельно приговаривать:

– Спасибо тебе, Гриша!

Так они и ввалились к Зиночке – Знаменский и Томин, примчавшиеся на ее зов. Она смеялась, глядя на разыгрываемый балаган и смаргивала набегавшие слезы. Они здесь, они выручат, теперь все будет хорошо.

А ведь сначала было даже непонятно, как хоть с кем-то связаться. Если, как намекал шантажист, у него под рукой находилась целая банда, то к телефону Кибрит могли присоединить подслушивающее устройство, а за домом учинить наблюдение.

Значит, и позвонить и обратиться сейчас, скажем, в ближайшее отделение милиции – рискованно. А рисковать Зиночка не хотела, положение сложилось слишком серьезное. Да и, кроме того, надеялась все скрыть от племянника: мальчишка его характера и возраста способен был угробить любые охранные меры, воображая, что замечательно содействует «органам».

Посадив Сережку ужинать и слушая его захлебывающийся рассказ о вдруг раскрывшихся талантах Рикки, Зиночка сообразила, что она отличнейшим манером позвонит от соседки напротив: та уехала к дочери, собравшейся рожать, и оставила ключ с просьбой «пожалуйста, иногда напоить мои бегонии».

– Сережа, я к Серафиме Львовне! – вскочила Зиночка.

– Тебе что – неинтересно?!

– Безумно интересно, но цветы который день не политы. Я мигом!

Однако в передней она застыла с ключом в руке.

«Поросят я всех умней… А если вот тут прямо торчит соглядатай?»

Как проверить?.. Вот как – пусть проверит гениальный Рикки!

Она впустила собаку в комнату, где беседовала с шантажистом. Пес прилип носом к стулу, где тот сидел, и радостно замотал хвостом.

– Ищи, негодяй, ищи! – шепнула Зиночка. Рикки ринулся к выходной двери, оттуда, как по ниточке, к лифту и тут поник, разочарованный. Пленительного незнакомца поблизости не оказалось. А если бы ниже или выше на лестнице находился кто-то чужой, Рикки непременно залаял бы в ту сторону; никак не удавалось отучить его от этой дурной привычки.

Итак, путь к телефону свободен!

Зиночка не стала ничего рассказывать, только:

– Павел, скорей ко мне! Лучше с Шуриком! Но входите так, чтобы от вас категорически не пахло погонами!.. Оружие? Обязательно! Жду!

…До утра сидели они потом на кухне, Зиночка рассказывала, припоминая малейшие подробности и черточки. Чайник не сходил со стола. Томин съел все фрикадельки и заодно выскреб горелую морковку.

Было составлено два словесных портрета. Один дала Кибрит, и он обрисовывал шантажиста с предельной точностью, вплоть до походки («ему наверняка привычна ходьба по неровной земле, не по асфальту: шаг мягче, стопа осторожней»), до манеры говорить, тембра голоса и до цвета лица («другое солнце – он живет на севере»). Описание Чистодела страдало расплывчатостью и отражало впечатления Сережи, которые Зиночка осторожно у него выпытала.

Были вспомянуты и обсуждены прежние «приисковые» дела: попытка вывести некие закономерности в повадках врага.

Были перелопачены все сыскные возможности и технические средства, которые могли понадобиться в борьбе. А она грозила и опасностями и неожиданностями. Слишком многое оставалось неясным. Зиночка опасалась даже, нет ли у шантажиста своего человека на Петровке:

– Меня мучает, кто ему сообщил, что экспертизу поручили мне?! Что я принесла в лабораторию весы!

Но друзья уже думали об этом.

– Да любой мог сообщить, ничего не подозревая! Сведения же не секретные! – замахал руками Томин.

– Но все-таки, все-таки!

– Зиночка, – вступил Пал Палыч, – вот, например, позвонят и спросят: «Простите, пожалуйста, Николаю Петровичу передали сегодня бутыль бензина на анализ?» Ты скажешь; «Да, передали». Совершенно механически. Даже не поинтересуешься, кто звонил.

– Так просто?..

Могло быть просто, могло быть сложно. Все могло быть. И Знаменский не утерпел:

– По мне, лучше б вы пока уехали. И ты, и Сережа.

– Нет, Павел. Тогда придется объяснять. Ты не представляешь, что поднимется в доме! Сестра от страха с ума сойдет. А главное, нельзя их спугнуть. Я просто не прощу себе, если мы их упустим!

Пал Палыч вздохнул. Его грызла тревога. Она нарастала с того времени, как Миша Токарев прекратил смущенный лепет по поводу Наполеона. Почему он не напросился проводить Зиночку до дому? Ведь было отчетливое желание! Почему потом, дважды не получив отзыва на свои телефонные звонки, не прислушался толком к себе и не устремился сюда, где она в одиночку сражалась с бедой? Показалось дураку неловко ни с того ни с сего врываться вечером в чужой дом. А какой чужой – в нем живет самая своя, самая близкая!

Уж коли нас подводят простые, несомненные чувства, то способна подвести и техника, и хитроумно раскинутые сети…

Светало. Прощаясь, они крепко обнялись все трое – не просто друзья, но почти единое существо, с единой кровеносной системой, единым дыханием.

– Спасибо тебе, Гриша, – умильно прогнусил вдруг Томин: застеснялся собственной растроганности.

Так, на шутке, и расстались.

И снова сошлись в приемной возле кабинета главного начальника Петровки, 38. Шантаж эксперта с угрозой ребенку – преступление не рядовое; Скопин с самого утра доложил генералу суть дела.

Единственный заданный тем вопрос – кто еще знает уже о происшествии? – свидетельствовал, что огласка представляется начальнику нежелательной. Скопин назвал Знаменского и Томина. И все трое немедленно «явились по вашему распоряжению».

Кибрит опять рассказывала – но теперь то был официальный доклад, и, разумеется, она не ждала от генерала сочувственных «ахов». Даже опешила, когда он напоследок отечески посоветовал «особо-то уж не трусить». Ей мнилось, что держится она совершенно невозмутимо.

Зато Скопин так и вцепился в Зиночку, выясняя то да се. Больше всего волновала его отданная папка с документами:

– Вы уверены, что акт экспертизы не вызовет подозрений?

– Да нет, Вадим Александрович, по виду – доподлинный акт. И все с грифом «Секретно».

– Поскольку вам предстоит писать рапорт, не забудьте упомянуть, что в основе экспертизы нет никакого подлинного дела. Что вы его специально придумали. И объясните, зачем принесли домой.

– Но это же ясно! У меня завтра занятия с курсантами милицейской школы, я готовлю учебное пособие, приношу домой, чтобы кое-что доделать… С этой папкой мне прямо фантастически повезло!

– Вот-вот, все это досконально и изложите. Кроме «повезло». Не должно остаться и тени сомнения, что вы их надули. Вам ясно, а кому-то может померещиться невесть что!.. Так. Теперь мальчик. Дня минимум два надо подержать дома. Ни гулянья, ни школы. Безвыходно. Проще всего «заболеть». Оформление успеем организовать – он ведь во вторую смену?

– Вадим Александрович, Сережа уже! – радостно воскликнула Кибрит.

– Уже что?

– Валяется с температурой!

– Это зафиксировано?

– Да, участковым врачом!

– Ну, отлично!

Поистине то был подарок судьбы. Сестра, вернувшись с дежурства, сразу заметила, что сын сипит и цветет румянцем. Сказалось вчерашнее гулянье с собакой – втрое дольше обычного и проведенное не в беготне, а за разговорами в подворотне, где круглый год свирепствовал сквозняк.