— Кто-то слишком много думает, вместо того, чтобы наблюдать.
И решительно глядя в глаза, утягивая в зелёный омут собственных, расстегнул ремень и верхнюю пуговицу. Провел большим пальцем по груди между распахнутых пол рубашки вниз за резинку трусов. Чуть стянул брюки и белье, а потом резко расстегнул ширинку другой рукой. Быстро, в одно движение освободился от мешающей ткани и переступил через одежду, оказавшись всего в метре от любимого.
Все сомнения и переживания Драко остались где-то в мире рацио, потому что сейчас он мог только чувствовать. Воспринимать. Желать. Белая рубашка скрывала от глаз самое притягательное, но, создавая эту тайну, лишь сильнее разжигала интерес. Поттер не двигался больше. Он стоял, позволяя рассмотреть то, что было открыто глазу, и представить то, что все ещё спрятано, пусть и весьма условно. Одна его рука лежала на груди, поглаживая, дразня, завлекая узнать, каково это тело будет полностью обнаженным. Вторая самыми кончиками пальцев касалась шеи. И этот образ Малфой не смог бы забыть никогда… Уязвимый в своей наготе, Гарри словно закрывался от него, обхватывая себя руками, но то, как он трогал себя, было порочным в самой своей сути. Ангел с золотистой кожей и колдовскими глазами, он завораживал, привораживал ещё сильнее, если бы это было возможно.
— Гарри… — совсем хрипло позвал его Малфой. — Рубашка…
Поттер посмотрел на него, чуть приоткрыв глаза, и запрокинутая шея слегка напряглась от его усмешки. И этот взгляд из-под ресниц пленял своим обещанием. Он обещал покорность. Вседозволенность. Руки скользнули к воротнику, и последняя завеса спала.
Но Гарри не был столь великодушен, чтобы позволить себя рассмотреть. Он преодолел то небольшое расстояния, что разделяло парней, и опустился верхом на Драко. Его пальцы тут же взялись за ремень, и он начал деловито расстегивать пряжку. Теперь настала его очередь говорить.
— Тот поцелуй в коридоре… — он пытался звучать спокойно и уверенно, хотя от Малфоя невозможно было скрыть то, что он чувствовал сейчас: волнение, трепет и желание. — И та наша ночь… Я так хотел показать тебе, что я чувствую. Показать, что разделяю твои чувства. И пусть тогда я видел причину этой любви в нашей с тобой помолвке, я отчаянно хотел выразить все, что рождалось в моем сердце. — Он уже справился с брюками и положил ладони на бедра Драко, чтобы тот приподнял их. Малфой призвал палочку и избавился от обуви, но дал Гарри возможность сделать то, что он хотел.
Поттер приспустил ткань, открывая самое откровенное, но оставил Драко одетым. Прикоснулся пальцами к тазовым косточкам, нежа их легко и игриво. Но тон сохранял серьёзный.
— Но после того, как едва не потерял тебя… Все это время… Я думал. Ты знаешь, что я чувствовал, ты у меня под кожей, Драко, но… Я стал думать о том, что нужно тебе. Чего ты хочешь. Что будет лучше для тебя. Что я могу тебе дать. И был готов сделать всё для тебя. Исполнить любое желание. И в этом плане тоже… — он неожиданно провел ладонью по чуть подрагивающему от незамысловатых ласк члену, чем вырвал сломленный стон у Малфоя. Он зажмурился, чтобы не видеть этого сводящего с ума, лишающего любого терпения невинного взгляда.
— Но сейчас ты хочешь, чтобы я показал тебе, чего хочу я. Ты хочешь того же: исполнить мои желания, дать мне то, о чем я попрошу… — Гарри, не переставая гладить ствол Драко, жадно смотрел на его лицо, ожидая, пока тот откроет глаза. Но открыть их Малфою было совсем невозможно. Он знал, что таким Поттера до него никто не видел. Что он у Гарри первый — первый, кого тот так целовал, первый, кто разделил с ним самый пик страсти, первый, кого тот полюбил. И что Гарри хочет стать первым для него. Не только в этих проявлениях чувств, но и больше — первым, кто… От одного осознания невинности своего возлюбленного, осознания, что он хочет перейти с ним за ту грань, возврата после которой нет, его пробила крупная дрожь. Он послушно ждал, когда Поттер озвучит свои желания, чувствуя через связь, что именно к этому и ведет его монолог.
— Открой глаза, Драко. — Попросил наконец Гарри, плотнее обхватывая его бедрами, чувствуя, как ткань его брюк не может скрыть жар кожи под ними. Он не упрощал ему задачу, все сильнее и интенсивные сжимая ладонь вокруг его члена, иногда дразняще проводя кулаком, но не превращая движения в банальную дрочку. — Открой… Покажи мне, что ты чувствуешь…
В этом на самом деле не было необходимости. Связь давала все, что нужно было знать им в этот момент. И игнорировать то, что возникает в твоей голове на уровне истинного знания, было невозможно. Но Драко сам просил рассказать о своих желаниях, и Гарри покорно выкладывал все, чего хотелось, помня о его просьбе.
— Драко, ещё несколько движений, и ты кончишь в одиночестве… Ты этого хочешь?
Малфой мгновенно распахнул глаза. И конечно не смог сдержаться. Вид перед его глазами не оставил ему шанса перебороть эту провокацию. И дело было не в обнаженном парне на его бёдрах, а в его взгляде. И в тех ощущениях, что шли через связь. Гарри даже не пришлось воплощать в жизнь свою угрозу: Драко кончил без дополнительной стимуляции.
Где-то на задворках сознания он понимал, что его самый близкий человек просто набирается смелости, чтобы продолжить то, что ещё не сказал. Но наслаждение накрыло его с головой, а потом и ещё одна волна уже чужого оргазма унесла ещё выше.
— Ты не представляешь, как выглядишь в такой момент, Драко. Та ночь на Рождество… Я так часто вспоминал твоё лицо в самый острый момент… Ты просто как божество… Моё личное божество, Драко… — Гарри первым смог поймать свое дыхание. Теперь он лежал грудью на груди Малфоя, чувствуя его пульс больше через связь, чем физически. — Ты умеешь быть таким холодным, безупречным аристократом старой крови… И никто не знает, насколько ты можешь быть чувственным, отзывчивым и нежным… Я иногда думаю, что все это мне снится. Как ты — такой красивый, такой потрясающий, со всеми этими интеллектуальными развлечениями, и образованностью, и принципами мог полюбить меня?.. — Гарри знал, как Драко реагирует на похвалу, но сейчас говорил искренне, без подоплеки или желаниями снова разжечь в нем смущение и страсть. — Меня: недоучку-полукровку без рода без племени… — Драко сейчас обнимал его, крепко сжав руки вокруг его спины.
— Я иногда тоже думаю, что мне все приснилось. — Смог он наконец ответить. — Что не было Рождества и нашей близости, что я просто придумал себе это. Но я помню вкус твоих губ, Гарри, так чётко… Мне кажется, я не смогу забыть их, и никакой Обливиэйт мне не поможет…
Атмосфера мгновенно поменялась.
— Прости, я…
Гарри приподнялся на локоть и заглянул в его глаза.
— Не надо, Драко, не сегодня… Сегодня я хочу стать твоим. — Твёрдо, совсем без сомнений сказал Поттер. — И не важно, что потом, слышишь? Ничего не важно, кроме «сейчас»… Я хочу знать, что я твой. Без условностей, без остатка твой. Потому что это правда. И, когда ты забудешь меня, это не изменится. Понимаешь, для меня ничего не изменится, и мне нужно это… Чувствовать тебя внутри… Чувствовать, что ты принял всего меня — недотепу с грустной судьбой, сироту без родовитых родителей, просто меня… И это не подарок от меня, Малфой, — тут же пресёк он мысли Драко в этом направлении. — Это то, что ты сделаешь для меня, потому что любишь, потому что ты мой, а я твой.
Парень подмял под себя Гарри, перекатив их по ковру. Ощущение удивления и недоверия так хлестко ударили по Поттеру, что он не был уверен, что его приложило сильнее — тяжесть чужого тела или эмоции Драко.
— Гарри, ты понимаешь, что говоришь? О чем просишь? Я думал, все будет наоборот… Я не хочу сделать тебе больно, я…
Поттер только улыбнулся. А потом положил руку на шею Малфоя и через прикосновение показал.
Наверное так откровенно он никогда ещё не транслировал через связь то, что у него на сердце. Он словно душу нараспашку открыл. И Драко какое-то время просто ошеломленно метался по ощущениям любимого человека, по его совсем уже не потаенным желаниям, по его страхам и надеждам. Всего было так много, что он потерялся в этом мире, утонул в нем, просто растворился в Поттере, сам не заметив, как открылся в ответ. Они видели все, все знали друг о друге в этот момент, сплетались в разделенной на двоих реальности собственного единения. В какой-то момент они ухватились за одну очень похожую мысль друг у друга: почти болезненное желание жить, чтобы жил другой. Дышать, бороться, избежать смерти любой ценой, чтобы сохранить жизнь Соратнику. Эта мысль — уже общая — плавно привела и к общей надежде, такой безаппеляционной, такой непоколебимой, что прямо в этот момент она превратилась в намерение: после того, как все будет кончено с этой войной, они будут вместе. Они пройдут через все испытания, и вернутся, чтобы разделить друг с другом жизнь.
