Гриффиндорец вновь с восхищением наблюдал за тем, как Драко спокойно держал палочку, манипулируя бутылкой и бокалами, наполняя их красиво искрящимся напитком. Один из них плавно взвился в воздух и изящно приземлился прямо в руку Гарри. Подняв глаза на брюнета, Малфой покрылся едва заметным румянцем и выгнул бровь в вопросе. Поттер задал его, но не постеснялся потянуться к их связи, чтобы проверить своё прошлое подозрение: Драко так реагирует на восхищение и похвалу или ему просто жарко…

— Я думал, у вас сотня домовиков разливают вина по бокалам… — голос его был доброжелательным, но в самом конце чуть дрогнул, поскольку его хозяин нашёл подтверждение своим подозрениям: Малфою действительно было непривычно и очень приятно видеть такой его взгляд. Тем не менее внешне он остался беспристрастным, помимо румянца, конечно.

— И такое бывает. Однако каждый джентльмен должен уметь обращаться с вином, цветами и одеждой.

— Цветами? — удивился Поттер, совсем не понимая, к чему ведёт его собеседник. Он приподнял бокал, чтобы принюхаться, и аромат вина показался ему действительно свежим и фруктовым. Ничего похожего на густой липкий запах портвейна, которым любит баловаться дядя Вернон.

Малфой вновь взмахнул палочкой, и из воздуха появилась белая лилия, которая спустя несколько секунд медленного вращения вокруг своей оси оказалась окружена синими незабудками и несколькими бледно-жёлтыми, почти белыми нарциссами. Эта композиция аккуратно опустилась в центр стола по соседству с фруктовой вазой. Цвет незабудок постепенно становился всё более глубоким, а потом снова возвращался к обычной синеве, а нарциссы сияли этой едва заметной желтизной, будто показывая, что они не просто какие-то там белые цветочки — они имеют свой оттенок, свою индивидуальность. От лилии исходило ровное перламутровое сияние, чем-то неуловимо похожее на тот свет, что исходит от их сцепленных рук.

— И что это должно значить? — Поттер заворожённо рассматривал букет, занимающий всё его внимание.

— Не знаю. Это первое, что пришло мне на ум, — легкомысленно сказал Драко, но внезапно в его состоянии случился странный, очень заметный для того, кто настроен на его чувства, скачок, и Гарри оторвал взгляд от волшебства, украшающего стол, чтобы заметить смятение и ещё больший румянец на скулах слизеринца. Он с опаской глянул на Гарри, но тот вернул своё внимание цветам, понимая, что не стоит сейчас давить.

— Это очень красиво, Драко! Это просто восхитительно! Тебя этому с детства научили? — Малфой расслабился и, отсалютовав брюнету, сделал глоток вина; тот последовал его примеру.

Они проговорили до позднего вечера — такого позднего, что рисковали бы нарваться на Филча, но Гарри подумал о кровати и мягком объёмном полотенце, на что комната тут же предоставила им небольшую ванную и две кровати. Малфой вскинул бровь, но потом опустил плечи: «А почему бы и нет?». И казалось, что оба должны заснуть мёртвым сном, учитывая, что в последнее время выспаться было нереально, но у каждого в голове крутилось столько мыслей, что спать они не могли.

Они никогда раньше не обсуждали то, как росли, и Гарри неожиданно обнаружил себя рассказывающим Драко о своей каморке, о саде тёти Петуньи, где тоже росли незабудки, о Букле и о том, как Хагрид с боем (но без особых подробностей, конечно) отвоёвывал его у Дурслей, чтобы Гарри смог попасть в Хогвартс; и с упоением слушал, как Драко в первый раз сел на метлу и как ему за это влетело от отца, о павлинах в саду, которые вообще всех щипают, кроме Лорда Малфоя. И столько всего невысказанного ещё осталось. Но невысказанное — не значит непонятое. И скорбь о Сириусе, которая точечным ударом по рёбрам прошлась от воспоминаний, и острый стыд от притворства с Клювокрылом, и неуверенность и страх от необходимости самостоятельно принимать решения, когда отца нет рядом, и постоянная неприкаянность, потому что ни одного родного человека нет на всём белом свете. И очень много чего ещё, что говорить было не нужно.

Проснулись они рано. Собрались, но перед выходом из комнаты по привычке уже взялись за руки, обмениваясь последними ощущениями. Вдруг Малфой заговорил:

— Гарри, послушай: через полторы недели Рождество и мне придётся ехать домой. И я не знаю, кто меня там ждёт. Поэтому, пожалуйста, если у тебя есть какие-то идеи, самое время их осуществить. Потому что обратно я могу не вернуться. Я посмотрю на гобелен, узнаю, наконец, какая именно связь между нами, и, если получится, отправлю весточку. Но я не уверен, что настолько хороший окклюмент, чтобы скрыть всё, что происходило здесь в эти несколько месяцев. Я так не хочу ехать домой… — Поттер притянул его к себе, обнимая, как тогда у Плаксы Миртл.

Он не может выдавить из себя ни слова, не может сказать ничего, но этого вновь не требуется. Драко понимает всё и так. Он сильнее сжимает плечи Гарри в своих руках и выдыхает, чтобы только он услышал:

— Я рад, что мы теперь друзья, Гарри. Спасибо, друг, — блондин разрывает объятия и уходит, оставляя после себя намного больше эмоций, чем планировал, чем гриффиндорец может осознать, чем Гарри готов принять.

Вечные перебранки Гермионы и Рона завершаются тем, что у девушки срывает тормоза и она взрывается после Травологии. Уже несколько недель она тщательно укладывает волосы и пользуется парфюмом, аккуратно подчёркивает губы и глаза и выглядит действительно роскошно. Рон, отпустивший совершенно ужасный комментарий по этому поводу, ходит после этого урока с расцарапанным лицом, которое то и дело расцеловывает встревоженная Лаванда. Гермиона приглашает на рождественскую вечеринку к Слизнорту Маклаггена и настоятельно советует Гарри тоже сделать выбор, иначе он может оказаться сделанным за него. Угроза от инфантильных девушек не должна игнорироваться — они могут оказаться опаснее, чем некоторые из Пожирателей. От тех хотя бы ясно, чего ждать.

Все эти дни после совместной ночёвки с Драко Гарри не может перестать думать. Снова и снова он возвращается к тому осадку, который оставили эмоции Малфоя на его душе после прощания. Бешенство Гермионы даёт ему шанс на уединение, и он заходит в библиотеку, где находит значения цветов, композиция из которых до утра радовала глаз на столе. Потом более подробно изучает вопрос, почему джентльмен должен уметь обращаться с вином, цветами и одеждой. И его уши так стремительно краснеют, что мадам Пинс немного злобно на него поглядывает, подозревая во всяком. И несмотря на то, что никаких пошлых намёков цветочным языком Малфой не сделал, Гарри понимает, что это значило; и с ужасом и облегчением осознаёт, что теперь он может найти название и объяснение всему, что творится в его собственной душе: Драко ему нравится.

Связь толкает их друг к другу, создавая романтические чувства? Или же она здесь ни при чём? Он прочитал — спасибо, Малфой, — кучу литературы о помолвке и чарах, сопутствующих ей; о связи, формируемой этими чарами. И он находит успокоение в том, что он не виноват в этих чувствах. Это всё магия. Это она заставила его ощущать влюблённость, привязанность, восторженность…

Возможно, с Малфоем происходит то же самое, потому что при пересечении взглядами, даже при простом нахождении в одном помещении Гарри теперь не может игнорировать, что Драко чувствует восторг и трепет, его пульс ускоряется, а губы постоянно сохнут, отчего тот неаристократично облизывает их. И Гарри также ничего не может поделать с тем, что его реакция на Драко такая же. Он рад его видеть, рад, когда у того хорошее настроение, когда он улыбается и у него удаются заклинания и зелья.

За неделю до вечеринки Поттер готов прыгать от радости оттого, что у Гермионы снова не получается прийти на их занятие, и ему с трудом удаётся сдержаться, чтобы не обнять слизеринца просто так.

— Ты чувствуешь это, Драко? — спрашивает наконец Поттер, стараясь держать руки подальше. Ему, теперь осознавшему, откуда вся эта нежность и забота взялась, так хочется убрать прядку, свисающую на глаза блондину, что пальцы дрожат. Малфою не нужно объяснять, о чём он говорит.