— А ну пшли на хер отсюдова, мразота лягушачья — грозно рявкнул я, и увидел что мразота хватается за обнаружившиеся у некоторых переводные шарики. Тогда я добавил, куда более приветливым тоном: — А еще там много еды, дорогой ткани, и даже горячих камней для готовки пищи. Помогите мне дойти домой и все это будет ваше!

Мои новые знакомцы не ответили, продолжая стоять в угрожающих позах с оружием наготове. И посматривая назад. Проследив за ними взглядом, я увидел шамана. Ну то есть такого же каймана, только всего в связках костей, с пышным головным убором из разноцветных лоскутков на голове. Если это не шаман, то я тогда даже не знаю как должен выглядеть шаман. Шаман сидел ко мне спиной, в красной пентаграмме, мерно раскачиваясь в такт только ему слышному ритму. Стоило мне на него посмотреть, как он дернулся, и обернулся, словно почувствовав взгляд. Рожа у него была пожирнее, и смахивал он скорее на варана. Глаза он жутко закатил, и были видны только белки, и самый краешек радужки сверху. но при этом он безошибочно “посмотрел” на меня. А потом сказал, с жутковатым акцентом, возможно из-за не человеческого строения речевого аппарата, но все же на узнаваемом русском языке.

— Ты скажи мне, мил человек, не тая. Ты партийный, али нет?

Если не знаешь что говорить, попробуй начать с правды. Но правда должна быть осторожной, как кот на кухне. Правда самая неудобная в мире вещь, и каждый человек вынужден подшивать её под себя, иначе она натрет до кровавых ран. Поэтому я честно признался мелкому скрюченному шаману кобольдов, что я не партийный. После чего тон его изменился на покровительственный, и на дальнейшие вопросы, я смог отвечать половинчато, ссылаясь на то что человек темный. Отсталый. Даже в партию не взяли.

Да, в космос вышли. В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом кажись. Что так долго?! Так война была. Была большая страшная война с германией. Нет, там не было революции. Точнее кажется была… Да, точно, к власти пришли реакционные силы. Все капиталисты объединились, против молодой страны Советов, ага. Американцы, как ни удивительно, за нас, были. Они нам всегда помогали? Не знал. После войны была холодная война. Нет, деньги до сих пор есть. Коммунизм не построили. Нет, Марс не заселили.

Кобольд стал расстраиваться, и я решил что это мне ни к чему.

— Подождите, Лев Пантелеймоныч, вы смотрите из своего времени — перебил я поток вопросов — суть не улавливаете.

— Хм. Ну просвети — хмуро ответил кобольд, никак не среагировав на то что я его назвал по имени единственного оставшегося в живых из прошлой волны. Значит я угадал.

— Во первых, вы поймите главное, мы живем хорошо. Так хорошо, как никто никогда до нас не жил. Вот вы спрашиваете про еду, я не знаю что ответить, еда у нас другая совсем. Но очень разнообразная, и много, и доступная. У нас очень редко кто голодает. Я имею ввиду на всей планете. Может и есть массовый голод, но это уже редкость. У нас сейчас серьезная проблема, ожирение. Не надо смеяться, люди с этим борются, огромные деньги на врачей выкидывают, спортом занимаются, следят за собой чтобы не переедать! — кобольд ошарашенно смотрел на меня слепыми буркалами. — Я не могу вам внятно все объяснить, но мы лучше стали жить. Намного. У нас вот на днях во Владивостоке котенка убили, так это новость, вся страна знает. Вы добились главного, мы, ваши потомки, хорошо живем. Так хорошо, как вы и придумать не могли. А еще сейчас есть такая штука, она наподобии как телевидение… Не знаете что такое телевидение? Вы в каком году сюда попали? В тысяча девятьсот двадцать первом… Ну трудно мне объяснить, я ж не специалист, но суть в том, что у нас у каждого есть прибор, который мы называем по старой памяти телефоном. И в нем есть все, в нем можно посмотреть и новости, и послушать прямо вот в реальном времени как умные люди на умные темы говорят, и письмо написать человеку хоть в африку, хоть в китай, и он тут же ответит! — Кобольд не впечатлился. Действительно, если ты интернета не видел, то понять это тяжело. Но в процессе убеждения того что все хорошо, я даже сам проникся — Мы живем в великом мире, где образование норма, где разум победил, и где все хорошо! — Я конечно немного добавил оптимизма, но если сравнивать по крайней мере с двадцатыми годами в СССР, то реально все хорошо. Но этого я не стал договаривать вслух. — А то что для нас плохо, для вас смех один, а не беда. А главное, мы знаем и помним о вас, мы ценим вас, конечно, Великая Отечественная Война, которая с немцами, немного затмила ваш подвиг, но мы знаем и о вас, и знаем что это вы переломили мир в лучшую сторону. Не все получилось так как вы хотели, но мы все знаем, например, о Сталине… Не знаете кто это? Ну давайте потом об этом поговорим, вы простите меня великодушно, но меня сейчас другое волнует. Вы меня убивать будете, или как?

Повисла гнетущая тишина. На самом деле молчал кобольд ну может секунды две максимум, но время понятие относительное. Зависит от того, по какую сторону от толпы кобольдов с острыми штуковинами ты находишься.

— Эх, чую нутром, не все ты договариваешь, но да что с тебя взять, коли даже в партию не приняли. Поищу кого поумнее. А ежели по делу говорить, так не для того я тут на границе поставлен, чтобы людей убивать, а очень даже наоборот. Я тут за всех людей страдаю, что бы там, дома не случилось, помогать каждому должен! За всех страдаю… Выведу я тебя. К самой стене выведу. Там ты сможешь короткий путь открыть, и назад вернуться. Коли всех братушек твоих положили.

— Не всех — перебил его я, и удивился своему спокойному, хоть и хриплому, голосу — А Диана?

— А, да, эта жива. Послал ей одного из наших, так она его прибила, и жрет сидит. Сырым. Баба огонь, но нервенная.

— А можно её спасти? — робко попросил я.

— Так нужно. Я тебя сначала к ней отведу. — Кивнул Лев Пантелеймоныч. — И тянуть нельзя. Ты сзади порванный весь, даже странно что живенько так разговариваешь. — кобольд показал себе на поясницу — Вот тут, сам пощупай.

Я осторожно ощупал то место, где он показал, и пальцы довольно быстро наткнулись на дыру в моей “броне”. Я осторожно просунул в нее пальцы, и они не встретив сопротивления, погрузились сантиметров на пять. Я испуганно задергался, и нащупал края огромной рваной раны. Действительно странно, как же я кровью не истек до сих пор. Интересно, когда это меня? В самом начале, или уже на карнизе над водопадом достали?

— В лазарет каменный тебе надо, и не откладывая. — Сказал Лев Пантелеймоныч, и решительно вышел из пентаграммы. Он подошел к неровной, но явно монолитной стене, и постучал по ней костяной палочкой, одной из многих, что висели на его поясе. Одна из трещин в камне стала явственно толще, налилась темнотой. Меня подхватило штук шесть кобольдов, и понесли за ним. Даже с некоторой осторожностью.

— Меч — успел выдохнуть я.

— Да не забудем, окстись, куда же в нашем подвале, да без оружия! — хмыкнул Лев Панетелеймоныч, и юркнул в щель. Все еще слишком узкую на вид, даже для того чтобы пальцы засунуть. Но он прошел целиком, хоть и не без труда, но втек как кошка, мордой вперед. А сразу за ним в камень затащили меня. Чувство было странным, неправильным. Тесно, неудобно, вздохнуть полной грудью трудно, но тащили меня кобольды как по тоннелю. Быстро, и не цеплялись.

— Зверушки эти хоть и не шибко сообразительные, но с ворожейною особенностью — вещал между тем Лев Пантелеймоныч. Наговориться не мог, видать. — Сквозь камни ходят. Я тут попытался построить социализм, в отдельно взятом народце, но трудно идет. Они ж что дети малые. Так и норовят сожрать все что видят, о других не думают. Но уже семь городков у нас, две тыщи душ под власть советов привел. Очень помогает, что через камень ходить могут. Не везде конечно, вот красный камень, в нем железа много, там трудно. А так, полезная особенность, нужная. Ну мы колхозы организовали, слизней тут разводим, мох выращиваем…