Среди исполняемых нами песен была одна, которая неизменно вызывала массовую истерию. Речь идёт о песне про сурка («По разным странам я бродил, и мой сурок со мною…»). Татьяна Алексеевна с маниакальным упорством предлагала её исполнить, мы отказывались, потому что знали, что ни к чему хорошему это не приведёт, учительница настаивала, начинала психовать, становилась буйной и агрессивной, и мы в конце концов соглашались.

Заунывная грустная песня в нашей интерпретации приобретала какой-то зловещий окрас, гнетущая атмосфера в классе сгущалась настолько, что, казалось, становилась осязаемой. Первые два куплета удавалось кое-как осилить, но после очередного припева сил продолжать ни у кого не оставалось. Первым не выдерживал Поляков, по традиции дувший в горн: он отшвыривал инструмент в сторону, затыкал уши руками, падал на колени и принимался биться лбом об пол с дикими криками: «А-а-а, они идут, они уже близко!» После припадка он объяснял, что ему всякий раз блазнятся врачи в окровавленных халатах с пилами, тесаками и крючьями в руках, которые хотят его расчленить.

Вслед за Поляковым сдавали нервы у Светы Дементьевой, некрасивой девочки с пегими волосами, бровями и ресницами. С душераздирающими воплями она принималась носиться по кабинету, налетая на парты, стены и одноклассников, и бегала так до тех пор, пока, совершенно обессилев, не падала где-нибудь в уголке.

Песня самым негативным образом влияла и на остальных детей: кто-то хватал себя за горло, дико пуча глаза, кто-то бился в судорогах с пеной у рта, кто-то ногтями раздирал лицо, кто-то, безумно хихикая, скакал на четвереньках… Лично у меня каждый раз возникало чувство, что сзади ко мне осторожно подкрадывается тот самый сурок из песни; в моём представлении размерами и внешним видом он походил на свинью, но был покрыт густой тёмной шерстью и имел длинный хобот. Я резко поворачивался навстречу опасности, но, не видя зверя, к своему ужасу понимал, что он каким-то непостижимым образом за десятую долю секунды успел опять переместиться мне за спину. Боясь, что сурок атакует меня с тыла, я подбегал к стене и прижимался к ней спиной, но тут же понимал, что никакой стены сзади нет, а есть длинный тёмный коридор, в котором таится чудовищный сурок. Потом ребята из числа тех, кто не полностью терял над собой контроль, рассказывали, что я затравленно вертелся вокруг собственной оси и временами совершал внезапные прыжки.

Временное помрачение рассудка продолжалось у нас минут пять, а потом все приходили в себя. Поляков, первым оказывавшийся в отключке, раньше других приходил в сознание, обводил класс мутным взглядом, останавливал его на Голубевой, встряхивался, как вылезшая из воды собака, и, потрясая кулаком, начинал орать: «Ах ты, паршивка! Ты что же это с нами сделала, а? Угробить нас захотела? Вот я тебе сейчас!..» С этими словами Андрей хватал какой-нибудь инструмент, валявшийся поблизости, и запускал его в учительницу. Вслед за ним бросать в Татьяну Алексеевну разные вещи, в частности, пеналы и мешки с переобувкой, принимались и другие дети. Голубева как ошпаренная вылетала из класса, а мы проводили оставшееся до конца урока время в тихих разговорах, поскольку шуметь и баловаться после приступа массовой истерии ни у кого не было сил.

Живя в таком напряжённом ритме, все мы с нетерпением ждали, когда же нам дадут отдохнуть. Ученики первого класса ещё не знали, что это такое – каникулы, но по тому, с каким благоговением произносили это слово старшие ребята, понимали, что каникулы – нечто очень и очень хорошее.

Возможность хоть на какое-то время отвлечься от школьной рутины с её постоянными тяготами, невзгодами и испытаниями рассматривалась всеми как некий подарок судьбы. А осенью 1986 года конца первой четверти с нетерпением ждали не только из-за того, что мрачная повседневная обстановка образовательного учреждения уже сидела в печёнках, но и по причине рекордно холодной погоды. Во второй декаде сентября хлынули проливные дожди, не прекращавшиеся три недели, а потом температура, которая прежде держалась на уровне +3…+5 градусов, резко понизилась. Вечером 15 октября, в четверг, было уже –7 градусов, пошёл сильный снег. На выходных немного потеплело, снег растаял, но двадцатого числа столбик термометра опять опустился где-то до –6, начался снегопад. С этого дня установился снежный покров.

Погодные условия самым плохим образом сказались на учениках. Многие сначала из-за распутицы, а потом из-за снежных заносов не могли ходить домой и чахли на жиденьких столовских харчах. Кроме того, холода заставили всякое лесное зверьё подобраться ближе к школе, где можно было поживиться отбросами, а при случае и съесть кого-нибудь из детей. Волки уже к концу октября так обнаглели, что даже в светлое время суток подходили чуть ли не к самым ступеням школы и периодически устраивали жестокую грызню с бездомными собаками. Все – дети, родители, педагоги – беспокоились и задавали себе вопрос: если в середине осени звери начали терять страх, вследствие чего количество нападений на людей значительно выросло, то что же будет зимой?

Каникулы в таких условиях рисовались всем в самых радужных красках. Это же здорово – целых пять дней, с пятого по девятое ноября включительно, сидеть по домам в относительной безопасности и заниматься всякими интересными делами! А нас, первоклассников, перед каникулами ждало ещё одно важное событие, о котором каждый был наслышан с первых дней пребывания в школе. Четвёртого ноября, в среду, после того, как закончатся уроки, в спортзале должен был состояться торжественный приём в ряды октябрят.

Статус октябрёнка для нас был чем-то очень высоким. Мы с завистью смотрели на тех учащихся, кто был годом или двумя старше нас и у кого на груди гордо и прекрасно горела рубиновая звезда с изображением маленького курчавого дитяти. Мальчики заявляли, что это, разумеется, мальчик, девочки не соглашались и утверждали, что это девочка, но и те, и другие сходились в одном: если ты носишь такой значок, то находишься под защитой этого славного доброго существа.

Когда Наталья Михайловна сообщила нам о времени и месте приёма в октябрята – четвёртого ноября, в спортивном зале, – радости нашей не было предела. Все ликовали, веселились, смеялись. Один только Алёша Нилов сохранял серьёзное выражение лица и не участвовал в общем веселье. Учительница поинтересовалась у него, почему он так сдержанно воспринял хорошую весть («Нилов, придурок, а ты что не радуешься, тварь безмозглая?» – спросила она), на что Алексей ответил: «Я, Наталья Михайловна, очень рад, только у меня есть вопрос: кто этот ребёнок на значке? Мне Коржиков из 2 «а» сказал, что это дедушка Ленин, но я ему, балаболу, не верю».

Класс грохнул дружным раскатом хохота. Поляков заорал: «У-у, пень берёзовый в рубахе розовой, ты что, с ума сошёл? Какой же это дедушка? Да он моложе нас с тобой!» Наталья Михайловна грозно цыкнула на нас и, когда шум стих, обстоятельно объяснила, что да, действительно, кудрявенький субъект на октябрятском значке – дедушка Ленин, только совсем маленький, с волосами и без бородки, а тот Ленин, который стоит в коридоре, – это Ленин в зрелые годы. «Ну, понимаете, это как если бы вы смотрели на фотографии ваших родителей, сделанные в разное время: вот тут они маленькие, а там уже взрослые», – сказала учительница.

Никто не стал спорить с Натальей Михайловной, опасаясь получить по лбу чем-нибудь увесистым, но мы ей не поверили. В представлении каждого Ленин продолжал оставаться немолодым лысым дяденькой с хитрыми глазами, который всё знает и всё видит, а ребёнка со значка мы по-прежнему воспринимали в качестве некоего доброго духа-хранителя. Лично я для себя сделал такой вывод: кудрявый мальчик – помощник большого Владимира Ильича, который всегда ходит с ним вместе, как Снегурочка с Дедом Морозом, и несёт ответственность за таких же, как и он сам, маленьких деток.