Те школьники, кого родители воспитывали на идеалах коммунизма, говорили, что поступать подобным образом нельзя, потому что дедушка Ленин может обидеться и наказать навалившего кучу (или надудулившего лужу) ученика. В свою очередь сторонники отправления естественных потребностей в этом месте утверждали, что: а) Владимир Ильич не может обидеться, потому что он не настоящий и б) даже если он видит всё из загробного мира, он не будет мстить по причине своей любви к детям.

В тройку наиболее травмоопасных мест в школе наряду со столовой и туалетом входил спортивный зал. Два раза в неделю наш физрук Егор Матвеевич Демьянов заходил к нам в класс и, ослепительно сверкая золотыми зубами, объявлял: «Живо построиться – и на выход!» Одни уныло вылезали из-за парт и, еле волоча ноги, плелись к двери и вставали попарно – в таком же порядке, как и перед походом в столовую. Другие принимались отговариваться, заявляя, что их мучат серьёзные заболевания, вследствие чего физические нагрузки категорически противопоказаны. В таких случаях Егор Матвеевич, продолжая блестеть зубами, подходил к симулянтам, хватал их за цыплячьи шеи и, невзирая на вялые протесты, вышвыривал по проходам между парт к доске.

Кое-как сформировав некое подобие колонны, похожей, скорее, на полудохлого червяка, бессильно мотающегося из стороны в сторону, мы шли тем же путём, что и в столовую, но в вестибюле поворачивали не направо, к лестнице, а налево, к дверям спортзала. Уже за несколько метров до них многих детей начинало мутить из-за отвратительного смрада, волнами накатывающего из школьного лазарета (напомню: он занимал две раздевалки спортзала).

Зажимая носы и стараясь не смотреть направо, где находился лазарет, мы пересекали тёмный тамбур. Уши наполнялись хрипами, стенаниями, мольбами и плачем больных. Всем, даже неисправимым дебоширам, становилось не по себе; каждый думал о том, что сам может оказаться здесь, за этими полуоткрытыми обшарпанными дверями, где в бреду метались на вонючих жёстких матрасах, расстеленных прямо на полу, несчастные дети.

Невольно ускоряя шаг, мы наконец входили в спортзал и получали возможность дышать полной грудью. Конечно, и тут воздух не был напоён ароматами, но всё-таки застоявшийся запах пота не шёл ни в какое сравнение с тем чудовищным вязким смрадом, что распространялся из раздевалок.

В спортзале, как правило, занималось одновременно три класса. Самые старшие играли в баскетбол или волейбол, ребята помладше оккупировали шведскую стенку и брусья со сложенными под ними матами, а совсем уж мелкие, то есть мы, боязливо пробирались на противоположную сторону помещения и становились у стены как приговорённые к расстрелу коммунары.

Учителя физической культуры Грачёв и Панов, которые вели уроки в среднем и старшем звене, обычно давали ученикам мяч, пару обручей и скакалки, а сами уходили в подсобку слева от входа и там употребляли горячительные напитки. Доставив нас в спортзал, Егор Матвеевич бросал класс на произвол судьбы и присоединялся к коллегам.

Пережить эти сорок пять минут было непросто. Плохо было, когда старшеклассники играли в волейбол; приходилось постоянно следить за мячом, который вследствие мощных ударов некоторых игроков частенько уходил в аут и летел в нашу сторону. Потеря бдительности грозила увечьями. Именно так произошло в случае с учащимся 1 «а» класса Алексеем Фоминым: он зазевался и не успел увернуться от полетевшего в него мяча. Мячик врезался Алексею, за какой-то надобностью повернувшему голову вбок, в левую сторону лица. Мальчонку со страшной силой отшвырнуло к стене; он приложился об неё всем телом и бесформенным комом сполз вниз.

К месту происшествия подбежал один из десятиклассников, но не за тем, чтобы оказать помощь травмированному пацанёнку: он подхватил мяч и вернулся на площадку. Одноклассники столпились вокруг лежавшего ничком Алёши; кто-то перевернул его на спину, и тотчас же у всех вырвался судорожный вздох – та часть лица, на которую пришёлся удар, вздулась и приобрела багровый оттенок, из свёрнутого носа и расплющенного уха сочилась кровь, а глаз выпирал под заплывшим веком, как бильярдный шар.

Ребята с большим трудом усадили пострадавшего и попытались привести его в чувство, слегка похлопывая по щекам. Вскоре Алексей приоткрыл неповреждённый глаз, сделал вдох, видимо, намереваясь что-то сказать, но тотчас же скорчился от безудержного приступа кашля. Изо рта его хлынула настоящая кровавая Ниагара, и он, повалившись на бок, забился в конвульсиях, а через минуту затих. Мальчик был мёртв. Как потом выяснилось, удар об стену послужил причиной перелома нескольких рёбер, которые буквально разорвали одно лёгкое.

Баскетбол был для нас ещё страшнее, чем волейбол. Невольный зритель волейбольного матча мог, если не щёлкал клювом, уклониться от мяча, а вот в ходе баскетбольной встречи от него не зависело ровным счётом ничего. Здесь можно было только гадать, пронесёт или не пронесёт, и полагаться исключительно на удачу.

По залу, сбивая друг друга с ног, носились, как угорелые, потные громилы, которым было абсолютно наплевать на робко жмущихся к одной из стен первоклассников. Тяжёлый мяч летал туда-сюда со скоростью пушечного ядра, и никто из нас не мог предугадать, где он окажется в следующее мгновение. Попадание им по голове (да, в общем-то, не обязательно по голове, а куда угодно) означало в лучшем случае болезненное повреждение, в худшем – летальный исход.

Однажды какой-то здоровяк из выпускного класса, которого во время игры сильно толкнули, врезался, падая, в ученицу 1 «в» класса Свиридову; его могучее плечо проломило худенькой болезненной девочке грудную клетку. В другой раз старшеклассник хотел передать мяч другому игроку, но его ударили по руке, в результате чего брошенный мяч резко изменил траекторию полёта. Он угодил в живот никак не ожидавшему такого поворота событий ученику 1 «а» Суркову. На протяжении всего времени, оставшегося до конца урока, бедняга в позе эмбриона пролежал на холодном полу, а после звонка подошёл Егор Матвеевич и принялся ногой пихать пострадавшего – мол, вставай, нечего притворяться. Когда Сурков, у которого оказались отбиты внутренности, так и не поднялся, учитель махнул рукой и велел толпящимся рядом и от жалости хлюпающим носами ребятам оттащить его в лазарет. Там паренёк спустя несколько дней и преставился.

В те редкие дни, когда физкультурники по каким-то причинам не могли достать спиртное, они выбирались из своей берлоги и устраивали то, что у них называлось «зачётом», а у нас – кратким, но ёмким словом «кранты». Выстроив учеников в шеренгу по росту, учителя, матерясь и поминутно сплёвывая, прохаживались туда и обратно (это был своего рода ритуал), а потом сообщали, что предстоит сделать. Мы трепетали в ожидании этого момента, словно находились перед лицом сурового судьи и ждали оглашения приговора. После того, как в мёртвой тишине звучали слова педагогов, мы либо начинали весело улыбаться, либо понуро опускали плечи.

Улыбка неизменно озаряла наши лица, когда мы слышали: «Сейчас будете прыгать в длину с места!» Это испытание по сравнению с прочими считалось самым простым. Егор Матвеевич мелом отчёркивал линию, с которой нам предстояло прыгать, и раскладывал рулетку. Мы по очереди подходили к линии, пару раз слегка приседали, одновременно делая взмахи руками, а потом совершали прыжок.

Расшибиться при выполнении этого упражнения было невозможно, поэтому мы его и любили. Единственное, что могло омрачить нашу радость, – это глупые шутки учителя: когда мы, стоя у меловой черты, сосредоточенно готовились к прыжку, он порой тихонько подходил сзади и от души перетягивал скакалкой поперёк задницы. Но в этом, как ни странно, был и плюс: ученик, схлопотавший по пятой точке, от неожиданности делал такой скачок вперёд, что приземлялся иной раз в двух метрах от черты, а для первоклассника подобный результат являлся рекордным.

Гораздо меньшей любовью пользовались у нас броски мяча, которые мы совершали из положения полулёжа на матах и из-за спины. Никому не нравилось ложиться на маты, роль которых играли принесённые из лазарета матрасы отвратительного вида. Они были сплошь покрыты мерзкой коркой из засохших крови, гноя и рвотных масс. Мы знали, что каждый из них стал смертным одром для нескольких учеников, но знали также и о том, что если не выполним приказ учителя, то будем нещадно избиты. Поэтому приходилось расположиться на этом поганом ложе и изо всех сил швырнуть тяжёлый шнурованный мяч, набитый смесью тряпок, опилок и мелкого щебня. Если Егора Матвеевича не удовлетворяли результаты броска, он мог схватить мяч и в сердцах запустить его в лицо незадачливому метателю; при попадании тому были гарантированы расквашенный нос, разбитые губы, выбитые зубы и хороший фингал под глазом.