Я перевожу на разрешённый язык: «Хочу похвалиться своими успехами в учёбе. За эти дни я узнал много нового и интересного, научился писать, считать, складывать и вычитать. С удовольствием читаю рассказы и сказки, особенно про дедушку Ленина, как он жандармов обманул, а ещё учу стихи Александра Сергеевича Пушкина. Учительница меня хвалит и ставит хорошие отметки. А я и дальше буду учиться как следует, потому что всё это пригодится мне во взрослой жизни».

Мой одноклассник продолжает диктовать: «Я, мамка, постараюсь передать это письмецо или с Володькой Пряниковым, который живёт на нашей улице и собирается пойти домой, потому что весь от голода распух, или с соседкой тётей Леной, которая свою Машку обещалась на днях забрать. Лучше было бы, конечно, с тётей Леной, потому как она взрослая и умная; ежели на неё волки по дороге нападут, она придумает, как от них спастись. А на Володьку надежды мало: у него и зубы шатаются, и ноги отекли, и в глазах двоится – короче говоря, на ладан парнишка дышит, и мне кажется, что не жилец он на этом свете. Но если ты всё же эту весточку получишь, то отпиши в ответ, как ты поживаешь, как твоё здоровье, как дела у всех наших. Жив ли мой пёс Пират, а то ж его в тот раз на огороде кабан клыками сильно просиборил, и когда я уходил в школу, у него на ране в животе опарыши появились… А дяде Пете и тёте Клаве, которые через три дома от нас живут, передай, что у их Даньки всё в полном порядке, только ему ребята из четвёртого класса ногу сломали, и он сейчас в спортзале в раздевалке лежит – там у нас лазарет. Он уж скоро, наверное, поправится, если только вчера не помер: там плитка со стены обрушилась, и нам говорили, что какого-то мальчика напрочь задавило. Но, может быть, это был и не Даня».

Я пишу: «Милая моя мама, после того, как ты получишь это письмо, обязательно напиши ответ, в котором подробно расскажи о своём житье-бытье. Передай привет от моего приятеля Дани его родителям. У него всё в порядке, он бодр, здоров, весел, а учится так же прилежно, как и я, твой любящий сын Алексей».

Послание готово; Алёша забирает ручку и исписанный листок, который аккуратно складывает и убирает в левый нагрудный карман форменной курточки. Из правого кармана он достаёт потёртую двухкопеечную монету и протягивает мне: это плата за работу.

Получить за письмо деньги было для меня большой удачей. Вообще раз и навсегда установленной таксы не существовало, в расчёт брались в первую очередь финансовые возможности заказчика. Так, хулиганы, беззастенчиво обиравшие тех, кто не мог постоять за себя, расхаживали по коридорам королями и звенели полными карманами мелочи; такие безо всякого ущерба для себя могли заплатить за выполненную работу пять копеек. А вот тихони, систематически подвергавшиеся побоям и издевательствам как со стороны более сильных и удачливых сверстников, так и, само собой разумеется, со стороны старших ребят, были не в состоянии порой найти и копеечку. И всё же чаще всего со мной расплачивались продуктами – одной-двумя варёными картофелинами в мундире, варёным же яйцом, горсткой маленьких круглых печенюшек, парой карамелек, морковкой, кружком копчёной колбасы или куском чёрного хлеба с солью.

Все деньги (в хороший день набегало до пятнадцати копеек, в среднем же улов составлял копеек семь) я оставлял себе, а вот продуктами щедро делился с однокашниками. Я понимал, что по сравнению с большинством из них нахожусь в более чем хорошем положении, ведь меня каждый день забирали из школы родители либо дедушка, и я не знал, что это такое – коротать длинный вечер в тёмной школе (свет на первом этаже после шести часов вечера оставляли только в двух местах в коридоре), а потом ночевать в грязном душном кабинете номер восемь, расположенном между двумя туалетами. Он и ещё один кабинет, четырнадцатый, играли роль спален – там рядами, вплотную друг к другу, лежали страшные серые матрасы, штук по сорок в каждом, а в углу стоял снабжённый двумя ручками двадцатилитровый бак для отправления естественных потребностей. Дежурные хоть его и выносили каждое утро в школьный парк, но всё равно амбре в спальнях и коридорах рядом с ними стояло такое, что у многих к горлу подкатывала дурнота.

Не знал я и о том, каково это – получать в столовой жалкий полдник (стакан ржавой подогретой воды, выдаваемой за чай, полкуска рафинада и тонкий, почти просвечивающий кусочек самого дешёвого хлеба) и скудный ужин (ложку перловой размазни на воде, горстку варёного риса либо тёртую сырую брюкву всё с той же тёпленькой мутной водицей в придачу). Не знал, но по измождённому виду мальчиков и девочек, вынужденных круглые сутки находиться в школе, догадывался, что им живётся ой как не сладко… Вот потому-то мы со старостой класса Валентиной Ждановой заключили договор, за соблюдением которого строго следила наша учительница Наталья Михайловна: все продукты складывать в ящик в одном из шкафов, запирающемся на ключ, и выдавать особо страждущим ученикам. Ключ от ящика постоянно находился у старосты.

Благодаря этому продовольственному фонду, пополнявшемуся не только за счёт моих ежедневных вкладов, но и за счёт пожертвований некоторых не очень жадных детей из благополучных семей, которые были не в состоянии съесть все лакомства, нагружаемые им в портфели и ранцы родителями, удалось спасти много детей.

Среди них была, в частности, Марина Абрамова, девочка из бедной семьи. Я уже упоминал о том, что во время устроенного Лыковым взрыва она оказалась одной из тех, кто был легко ранен осколками: ей оцарапало щёку и шею. У здорового ребёнка, полного сил и пышущего энергией, эти царапинки затянулись бы за два дня, но у Марины, ослабленной постоянным недоеданием, они воспалились и через неделю превратились в безобразные гноящиеся язвы. Девочка крепилась изо всех сил, потому что знала: если она не сможет сидеть на уроках, её отправят в лазарет, а оттуда (и это было известно всем без исключения детям) лежала прямая дорога на школьное кладбище, располагавшееся на спортивной площадке, там, где прежде было футбольное поле. По статистике, которую вела заместитель директора по начальным классам Тамара Ивановна Богачёва, только трое учеников из десяти, попавших в лазарет, возвращались в свои классы. Для остальных учитель труда Степан Васильевич Старшинин делал в школьной мастерской маленькие гробики…

Участь этих несчастных ребят разделила бы и Марина Абрамова, если бы не мы с нашим продовольственным фондом. Оттуда она стала систематически получать продуктовые пайки – картошку, хлеб, яблоки и конфеты, что позволило ей через несколько дней оклематься.

Несмотря ни на какие трудности (а они возникали то и дело), фонд ни на один день не прекращал своей деятельности. В ряде случаев он мог бы перестать существовать, но этого не произошло. О двух из них я не могу не рассказать. Первый произошёл в двадцатых числах октября. Трое учеников – Геннадий Бородин, Борис Козлов и Максим Моргунов – долгое время не были дома и совсем оголодали. Первый жил далеко от школы, на улице Набережной, поэтому домой ему ходить было проблематично, а вот второй и третий, обитавшие поблизости, просто-напросто боялись показываться на глаза родителям: они проиграли в карты ученикам из 2 «б» класса Георгию Носову и Алексею Белякову свои куртки.

Хотя староста класса Жданова систематически выделяла им некоторое количество пищи, да и в столовой они постоянно околачивались, получая кое-какие объедки, мальчишкам захотелось большего. После уроков они подстерегли Жданову в школьной раздевалке, связали, угрожая перочинным ножом, забрали ключ от ящика с продуктами и пошли в класс, чтобы наесться, что называется, от пуза. Какое же их ждало жестокое разочарование, когда в ящике ничего не оказалось! Это Жданова, которую несколько дней не отпускали смутные предчувствия, что что-то должно произойти, отдала еду на хранение своей сестре, ученице 7 «а» класса.

Злоумышленники были примерно наказаны: их включили в состав штрафной бригады, куда определили всех тех, кто на протяжении первой четверти систематически нарушал дисциплину. Их лишили возможности отправиться на каникулах по домам и заставили вычищать всю школу под руководством пьяницы-завхоза Рыбкина и больного на голову, а оттого совсем дурного учителя физической культуры Грачёва. А поскольку наши одноклассники в этой бригаде оказались по возрасту самыми маленькими, то подверглись издевательствам со стороны других «штрафников», которые заставляли их работать вместо себя. В итоге все трое «орлов» к началу второй четверти были так измучены физически и морально, что были определены на лечение; но если Бородин и Козлов смогли выкарабкаться, то Моргунов умер после десяти дней пребывания в лазарете.