Упражнением, одна только мысль о котором вызывала у нас мелкую дрожь, было лазание по канату. Его одинаково боялись и слабаки, и физически развитые ребята: первые знали, что если не справятся с заданием, учитель заставит их десять раз протащить по периметру спортзала 24-килограммовую гирю, а вторые боялись лезть, потому что канат был из рук вон плохо закреплён и частенько вылетал из металлической рамки под потолком. Добро, если ученик находился при этом метрах в двух от пола; падение в этом случае означало ушибы, синяки и ссадины, в худшем случае – переломы. А если он добирался до самого верха и срывался оттуда, как произошло со второклассником Валерием Зеленковым? Парень так сильно грохнулся об пол, что его голова раскололась, как перезревший кокосовый орех, и во все стороны брызнули мозги.

Страшно было ползти по канату; взгляд то и дело устремлялся вверх – как там крепление? А внизу стоял грозный физкультурник с лыжной палкой, которой, пока был в состоянии дотянуться, лупил ученика по ногам и мягкому месту. То есть мы оказывались, образно выражаясь, между Сциллой и Харибдой. Тягание же гири по спортзалу было никудышной альтернативой, поскольку с большой долей вероятности могло привести к образованию грыжи.

Выполняли мы и другие упражнения: подтягивались на турнике или просто висели – кто дольше выдержит (при этом Егор Матвеевич размещал под перекладиной доску, сплошь утыканную мелкими гвоздями остриями вверх); прыгали через козла (за этим снарядом учитель клал всё ту же доску с гвоздями, что, по его мнению, должно было заставить нас брать более быстрый разбег, сильнее отталкиваться и дальше приземляться); отрабатывали акробатические элементы (счастливчики отделывались растяжением связок, менее удачливые ребята – вывихами).

Зато как радостно было у каждого из нас на душе, когда урок физкультуры заканчивался, и мы покидали спортзал – пусть исцарапанные, пусть в синяках и шишках, но зато живые! От счастья хотелось петь, и это желание мы могли воплотить в жизнь на уроке музыки.

Музыку у нас вела не Наталья Михайловна, а другая учительница, которую звали Татьяна Алексеевна Голубева. Несмотря на то, что она постоянно кричала на нас, порою срываясь на визг, никто её не боялся. Одни её просто игнорировали, другие всеми силами стремились довести до белого каления. Вторых было больше, поэтому каждый урок музыки превращался в один сплошной большой конфликт.

Татьяна Алексеевна входила в класс с баяном на шее, а за ней староста класса Жданова тащила внушительных размеров спортивную сумку на молнии, в которой лежали разные музыкальные инструменты, как-то: металлофон и палочки с деревянными шариками на конце; бубен; трещотка; деревянные ложки; глиняные свистульки; губная гармошка; маленький детский барабан; пионерский горн.

Хулиган Поляков неизменно встречал Татьяну Алексеевну какой-нибудь обидной фразой наподобие: «У-у, притащилась, старая пердунья! А я-то думал, что тебя на улице волки сожрали!» Тему моментально подхватывал Витя Колобков: «Ты что, охота волкам травиться! У неё же внутри сплошная желчь!» Поддержать завязавшуюся беседу считал своим долгом и Бородин: «Ребята, вы на неё только посмотрите! У неё же рожа точь-в-точь как у тех обезьян, что скачут по спортивной площадке!» Тотчас же сразу с десяток учеников, в том числе и девочки, принимались дружно скандировать: «Макака-переросток! Макака-переросток!»

Лицо Татьяны Алексеевны покрывалось красными пятнами, губы сжимались в тонкую нить, глаза становились злыми-презлыми. На протяжении десяти секунд после такого приветствия учительница шумно раздувала ноздри, а потом принималась орать. Она называла нас шелудивыми поросятами, выродками, гнидами, подлецами, моськами, ушастыми прохиндеями, а также использовала множество других ругательных эпитетов. При этом она отчаянно жестикулировала, отчего баян на её шее болтался из стороны в сторону и издавал неприятные отрывистые звуки.

Всех эта демонстрация очень веселила. Дети смеялись, топали ногами, тыкали в учительницу пальцами и кричали: «Шалашовка, шалашовка!» (уж не знаю, почему употребляли именно это слово, но так повелось с самого начала учебного года и прочно вошло в традицию). Голубева же, отшвырнув баян в сторону (падая, он всегда как-то жалобно вякал), принималась бешено носиться от двери к окну, периодически делая остановку у учительского стола и испепеляя нас ненавидящим взглядом. Наконец, вся растрёпанная и красная, она шумно падала на стул и закрывала лицо руками. Плечи её содрогались от беззвучных рыданий.

Алексей Нилов, самый рассудительный и серьёзный мальчик в классе, вылезал из-за парты, подходил к учительнице и, похлопав её по плечу, говорил: «Татьяна Алексеевна, ну что вы нюни распустили? Это ребята так шутят, понимаете? Так что берите себя в руки, доставайте платок, вытирайте сопли, и давайте уже играть и петь!» Весь класс, как будто и не было только что никакой ругани, принимался дружно шуметь: «Петь хотим!» Голубева поднимала голову, обводила всех заплаканными глазами с поплывшей тушью, шмыгала распухшим носом, подбирала брошенный баян и, кивнув на сумку, тихо говорила: «Ребята, берите инструменты».

У сумки происходила кратковременная, но жаркая схватка. Те, кому удалось чем-то завладеть, радостно демонстрировали друг другу свои трофеи и шли к учительскому столу, а остальные с недовольным бурчанием возвращались на свои места.

Татьяна Алексеевна начинала играть на баяне; вслед за ней человек восемь, а то и десять музыкантов тоже принимались извлекать звуки, нещадно терзая инструменты. Два солиста (в этом амплуа неизменно выступали я и Дарья Таранова как ученики, обладавшие кое-каким музыкальным слухом и не особенно противными голосами) заводили песню. Репертуар у нас был беден: «Наш край» («То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой…»), «У дороги чибис», «Солдатушки – бравы ребятушки», «Раз морозною зимой…» (это там, где слова «На сосне весёлый дятел белке домик конопатил»), «I Just Call To Say I Love You», «You In The Army Now», причём слов ни одной из этих песен – ни русских, ни тем более иностранных – мы до конца не знали.

Петь нам было очень сложно, поскольку искусство аккомпаниаторов, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Учительница постоянно ошибалась, раздражённо щёлкала зубами, мотала головой, как норовистая лошадь, и издавала утробные звуки, будто голодная кошка, у которой хотят отнять кусок мяса. Дети в большинстве своём вообще не имели представления о том, что существует некая музыкальная гармония, и наяривали на своих инструментах так, как считали нужным, а нужным они считали играть как можно громче.

Какофонию, воцарявшуюся в это время в классе, словами описать невозможно. Выражаясь словами Лавкрафта, это было нечто совершенно чуждое человеческому уху, и не просто чуждое, а ещё и глубоко враждебное. Надсадное нытьё баяна, назойливый звон ксилофона, нервирующий перестук ложек, потустороннее сипение свистулек и тоскливый вой горна смешивались в какую-то варварскую или, лучше сказать, инфернальную мешанину. Особенно жуткими были те моменты, когда какой-нибудь инструмент, выбившись из общего ряда, внезапно издавал сразу несколько абсолютно чистых нот; при этом возникало ощущение, словно к твоей шее сзади прикоснулись чьи-то ледяные руки.

Само собой разумеется, нормально петь с подобным сопровождением не получалось, и мы с Тарановой волей-неволей подстраивались под музыкантов, то есть начинали блажить во всё горло, немилосердно коверкая мелодию и слова. После исполнения песни мы все – и певцы, и инструменталисты, и слушатели – чувствовали страшную опустошённость, и это ощущение особенно хорошо передал однажды Виталик Обухов, который пожаловался: «У меня внутри как будто бездна разверзлась». Видимо, наши экзерсисы что-то нарушали в мировом порядке, и, подтачивая вселенское равновесие, становились причиной проявления разрушительных сил хаоса.

Уже будучи взрослым человеком, я познакомился с таким направлением в музыке, как black metal. Так вот, некоторые особо тяжёлые мрачные вещи живо напомнили мне те песни, которые мы пели в первом классе. Если хотите узнать, что же представляли собой наши занятия музыкой, то послушайте подряд композиции Burzum «My Key To Purgatory», Xasthur «The Walk Upper Blackness» и Darkthrone «Transilvanian Hunger», возведите всё это в куб, и тогда более-менее поймёте, в какой обстановке проходили наши уроки.