– Много еще у тебя таких цацек, выродок?

– Много, – Игни с трудом разлепил склеившиеся от воды ресницы и глянул сквозь прищур на перекошенное от жадности лицо противника. Жёлтые глаза разгорелись азартным огоньком. Даже сквозь седые патлы, свесившиеся на скуластое лицо, было видно, что паршивец заглотил наживку и уже считает прибыль.

– Где? В чемодане? Дядя, шмальни чемодан, а?

– Вот еще. Либо кончай ублюдка, либо тащи его тощую задницу с глаз долой. Ворковать потом будете, голубки.

– Не в чемодане, – выдавил Игни. – Я покажу.

Он махнул рукой в направлении Сияющего квартала.

Его враги переглянулись. Плосколицый саркеш как раз к тому времени смотал кнут и повесил на пояс, закрепив хлястиком на пуговице.

– Мальчишка ты еще, Щенок, – с сожалением проговорил степняк, щурясь и скаля крупные желтые зубы. – Кишка тонка гастролировать. Я скажу Волку, что ты хвост поджал и бросился вылизывать малефикару задницу, стоило только красную воду увидеть.

С этими словами он развернулся и направился прочь с таким видом, будто вышел насладиться прогулкой и свежим воздухом, а о том, что в десятке шагов от него избитый и придушенный человек остался в руках молодого жадного бандита, даже не подозревает.

Тот, кого назвали Щенком, от оскорблений степняка окончательно осатанел. Выхватил выкидной нож, крутанул в пальцах. Вцепился в волосы на затылке Игни и оттянул тому голову назад, чтобы приставить узкое лезвие к горлу.

– Ты меня за идиота держишь, погань рыжая? Так говори!

Без колебаний Игни обхватил кулак, в котором был зажат нож. Сосредоточился на том, чтобы собрать под руками все тепло, какое только мог сейчас взять у Священного огня.

Конечно, заставить вспыхнуть газету или нагреть воздух в бутылке между пробкой и вином – много проще, чем вызвать серьёзные ожоги на коже. Но принцип один и тот же.

Все остальное зиждется на одном лишь горячем желании.

Огонь уютно потрескивал дровами в камине, разбрасывая по стенам тёплые отблески и пуская в каминную трубу пляшущие искорки. На крюк в очаге повесили меднобокий котелок на длинной ручке. Воду взяли из кадки с мягкой дождевой водой, которая стояла рядом с крыльцом, выходившим во двор. Распоряжения отдавал Алпин Фарелл, а искатели молча выполняли. Алишер и Синия не участвовали в обыденной суете, которая им обоим казалась противоестественной. Пока остальные искали заварочный чайник – «Не может быть, что в доме нет ни одного, ищите лучше!» – ворчал Фарелл – Синия что-то неслышно шептала, едва шевеля губами и неотрывно глядя на языки пламени. Алишер, кривясь при каждом неосторожном движении, собрал стопку книг и с их помощью установил перед очагом кресло со сломанной ножкой. Подошёл к женщине, перед которой чувствовал вину за напрасную грубость.

– Ноло малум. Нан протэр вос. Нан протэр фили ту[15]… – не слишком уверенно складывая слова на полузабытом языке Предтеч, зато произнося их со всей возможной мягкостью, проговорил Алишер. Синия перестала молиться. Ее вишневые глаза смотрели на князя с непроницаемым выражением. Он почувствовал себя глупцом, который и двух слов связать без ошибок не может, поэтому поспешно пояснил на риорском:

– Поймите меня правильно, госпожа. У него в руках моё спасение. Я, как никто иной, желаю ему удачи.

– Игни енилмэз, – сухо ответила Синия. Материнская тревога вкупе с нежеланием разговаривать творили невозможное – длинные мелодичные фразы в ее устах звучали лаконично и отрывисто, как нарубленные. – Ону биним-гими танимиёршэн. Игни акэлэви джэсур.

Алишер опёрся локтем о каминную полку, чтобы скрыть недостойную мужчины слабость. Разумеется, вышло только хуже: и поза, и мягкость тона говорили больше о снисходительности, чем об искренней признательности.

– Дааржэ солейджи. Сизи такип`эден бенимадам ларим`деиж, – князь легко перешел на о-диурский вслед за Синией. Он догадался, почему она не поддержала разговор на древнем языке, а также оценил, что женщина намного свободнее выражала мысли на втором родном языке Алишера, чем на риорском. – Сана минне таррэм[16].

Чтобы наглядно продемонстрировать, насколько далеко простирается его благодарность, Алишер сделал рукой приглашающий жест, указывая на единственное уцелевшее кресло. Ошибочно приняв её решительный отказ как закономерное сомнение в надёжности сломанной мебели, князь поспешил заверить госпожу Аркана, что книги даже в таком случае – самое лучшее подспорье. Аргумент прозвучал настолько неожиданно к месту, что Синия слабо улыбнулась и не смогла отказать снова.

Пока Алишер пытался сообразить, как подозвать молодого человека, имени которого до сих пор никто не назвал, чтобы поручить ему подняться в спальню за шерстяным одеялом, Синия зевнула, смежила длинные ресницы и заснула. Алишер отставил трость в сторону, благодаря высшие силы, что больше нет никакой надобности в том, чтобы изображать несгибаемость. Опустился на пол, рядом с камином, блаженно вытянув длинные ноги и откинувшись на подлокотник кресла. Даже папиросу пока не раскурил. Лениво перекатывал её в пальцах и задумчиво наблюдал за языками пламени. Прислушивался к тому, о чем говорили за стеной.

В это время в столовой искатели нашли, наконец, чайник и даже несколько кружек, из которых только одна оказалась негодной, с трещиной на дне. Матьяс Бродэк принялся рыться в буфете в поисках емкости, в которой мог бы храниться нарезанный чайный лист, а Алпин Фарелл стоял рядом и сверлил неодобрительным взглядом его широкую спину.

– Завтра на моём столе должно лежать прошение об отставке, Матьяс, – колючим голосом сообщил он. Подумал. Отыскал глазами младшего искателя и возвысил голос: – И твое тоже, Тиро Риамен.

Тиро оттянул воротничок форменной рубашки. Сглотнул комок в горле.

– Шеф… – севшим голосом начал он.

Бродэк, не прерывая своего занятия, глянул через плечо.

– Алпин, не надо так с парнем. Он думал, что выполняет твои распоряжения.

– Искатель думал-думал, да в омут попал, – отбрил Фарелл.

– Не ожидал услышать от тебя эту поговорку, – хмыкнул Бродэк. – Ты же ее ненавидишь.

– Ненавижу, – не стал спорить шеф-искатель. – А еще больше я ненавижу, когда мои люди водят меня за нос. Говоришь, ничего не написано было, а? Чистый бланк Академии, да?

– Знавал я одну особу, которая любила такие письма отправлять. Даже сам получил одно, – Алишер прекрасно слышал из каминной комнаты разговор искателей, поэтому не утерпел и добавил от себя. – Правда, не на бланке Академии, а на голубом листе дипломатической почты. Вот так-то, господа. Вы, небось, и не готовы были к тому, как своеобразно молодежь понимает секретность.

– И вы хотели показать мне это письмо? От принцессы? – догадался Фарелл. Печатая шаг, он подошел к дверному проему и заглянул в каминную комнату. – Оно хранится здесь?

Алишер расплылся в болезненной, но искренней широкой улыбке и кивнул.

– Комод в маленькой спальне. Верхняя полка. Принцесса считает, что чернила можно увидеть только при помощи магии, но на просвет видно след наконечника. Думаю, если нагреть бумагу, будет еще нагляднее.

– Молодость её извиняет.

– О, несомненно, – Алишер продолжал улыбаться.

Алпин Фарелл оглянулся на Тиро, который покрылся розовыми пятнами и молча теребил пуговицу на рубашке.

– Вот как объясняется твой маскарад, молодой человек. Пытался раздобыть проявитель невидимых чернил в Академии? Вот угораздило же тебя именно сегодня!..

Тиро потупился, одернул рубашку, на которой Фарелл не сразу разглядел прожженные искрами дыры, и с виноватым видом кивнул. Набрал в грудь побольше воздуха и начал докладывать: