Не найдя новых слов, которые могли бы воззвать к спящей совести князя, Синия развернулась к нему спиной и направилась в каминную комнату. Чтобы не выдавать посторонним мужчинам душевного смятения, она решила держаться от обоих подальше и занялась тем, чего больше всего просила душа: начала складывать обтёсанные от щепы просушенные поленья в закопчённый неухоженный очаг.

Алпин Фарелл наблюдал за их короткой беседой с непроницаемым выражением, какое часто можно увидеть у тех, кто курит во время разговора.

Табачная смесь расслабляет лицевые мышцы, и всем присутствующим кажется, что человек полностью поглощен созерцанием дымных узоров, однако не напрасно курящий искатель постоянно держит руку так, чтобы прикрыть рот.

Горец прятал в щепоти не только папиросу, но и кривую ухмылку.

Которая стала еще шире и кривее, как только он увидел человека, который неспешно спускался со второго этажа. На плечи его была наброшена тканая из козьей шерсти накидка с прорезью для головы, какие носят пастухи в горах. Редеющие волосы на макушке прикрывала пёстрая пастушья валяная шапочка с кисточкой.

– Меня предупредили, что у тебя проблемы с головой, старина. Но ты превзошел мои самые смелые ожидания.

Горец приостановился на мгновение, чтобы огладить глубокие складки на полосатой накидке.

– Можно побольше уважения? Это клоджен моего деда, – возмутился Матьяс Бродэк.

– Задери тебя исбри, Матьяс, мне доложили, что ты мёртв!.. А это ещё что за номер?

Следом за Бродэком на лестницу вышел молодой парень в синей форменной рубашке с посеребренными пуговицами. На воротнике-стойке под горлом щетинились вышитые золотой нитью колючие звезды Академии. Черные кудри перехватывала белая повязка, а под мышкой парень небрежно нес костыль. Парень прятал яркие синие глаза за стеклами круглых очков и избегал прямо смотреть на шефа «Королевского вестника».

– Если у меня и были какие-то сомнения, кого я пригрел за пазухой, сейчас они развеялись, – прокомментировал Алпин Фарелл, красноречивым жестом разгоняя сизоватый дым перед глазами. Подошел к буфету, на открытую полку которого Синия аккуратно положила осколок разбитого горшка, и растёр окурок, используя черепок как пепельницу.

Воцарилась тишина, которую нарушал только скрип рассохшихся ступеней под подошвами сапог грузного искателя. А затем последовали редкие звонкие хлопки ладоней. Алпин Фарелл широко улыбался. Разве что серо-зеленые глаза смотрели холодно и внимательно.

– Блестяще сыгранная постановка, князь! Я впечатлён. Особенно мне понравилась финальная часть, в которой все мои люди неожиданно стали вашими сообщниками и зазвучала о-диурская речь.

– Алпин… – Матьяс начал говорить, но Фарелл остановил его, подняв открытую ладонь. Сжал пальцы в кулак в красноречивом жесте: «молчи». Он опустил глаза на стальной браслет на запястье и ждал, пока ему ответят.

– Шеф? – толкнулся в двойную прорезь на браслете искаженный помехами мужской голос.

– Доурелл, где тебя грифы носят? – весело спросил Фарелл. Он сделал короткую паузу, чтобы многозначительно обвести взглядом всех присутствующих. – Меня тут окружили предатели и имперские шпионы, ты с ними заодно или придешь меня спасать?

– Шеф, не могу говорить. «Ночники» загнали рыжего в угол, я сейчас…

Связь оборвалась. Фарелл оглянулся на князя, который, в свою очередь, задумчиво смотрел на Синию. Она сидела на коленях рядом с очагом и невидяще смотрела на сложенные за каминной решеткой поленья.

– Я помню, вы сказали, что у меня не останется вопросов, ваша светлость. Так вот, теперь у меня их вчетверо больше.

Алишер только отмахнулся. Болезненно морщаясь при каждом шаге и налегая на трость, он проковылял в каминную комнату. Огляделся. Прошипел проклятье себе под нос, хитро связав в одном заковыристом ругательстве задницы демонов и самопальные зажигалки из Академии. Рассеянно похлопал себя по карманам.

– Господа, ни у кого не найдется огоньку и бумаги для растопки? Дама мёрзнет. И, клянусь плащом Создателя, никто не услышит от меня ни единого ответа, пока не угостит этим дрянным горским табаком из высушенного козьего дерьма!

Ледяная густая тьма с привкусом крови забивалась в нос и рот, стремилась заполнить лёгкие, остановить сердце и заменить собой Игни. Он захлебывался и силился откашлять поселившуюся в груди вязкую тяжесть, но никак не удавалось собрать раскалывающиеся на части осколки реальности и отделить их от бредовых видений.

Кошмар о том, что тело станет всего лишь оболочкой для победившего демона, преследовал всех Новых Древних без исключения с момента инициации. Но то, что происходило сейчас, не было похоже на сон. Скорее на смерть, когда ты уже на дне и не можешь ни вдохнуть, ни открыть глаза из-за разъедающей глаза воды.

«Отец, а правда, что я умру из-за воды?»

Пятилетний Игни охрип от безутешных слёз. Его опять дразнил Энкери: сказал, что его назвали Избранным, поэтому он будет жить вечно, а Игни умрёт от воды, как костерок.

Рубашка отца мокрая, а щёки Игни горячие. Он сидит у отца на коленях и ощущает, как по спине скользит сильная уверенная рука. Эта рука умеет снимать боль и тревогу одним прикосновением.

«Если огонёк будет маленьким и слабым, его сможет затушить и капля воды. А если большим и сильным – никто не сумеет погасить его. Ты ведь вырастешь большим и сильным, сын?»

Маленький Игни кивает и кулаком стирает со щеки дорожку слез.

«Тогда тебе нечего бояться».

Взрослый Игни ощущает себя выпотрошенной рыбой, которую бросили в ведро с водой.

Ресницы слипались от воды. В позвоночник вжималось чужое колено. Обожженная кожа на шее горела так, будто ему поставили клеймо. Игни задыхался, захлебывался и почти умирал – но продолжал жить и бороться за лишний глоток воздуха. О, если бы вокруг была не вода, а сухая степь, как тогда!

Безжалостное степное солнце высушивает траву насмерть, и она ломается под пальцами. Колется, впивается и шуршит. Мертвой степной траве достаточно искры, чтобы разгореться.

«Огонь всегда остаётся опасным», – шепчет Игни, не жалея, что сгорит вместе со степняками, их вонючими конями и молчаливыми собаками. Пусть горят их дома из выбеленных шкур и палок, пусть мечутся в черном дыму женщины в ярких просторных штанах и плачут голозадые дети!

Ледяная вода не давала ему окончательно провалиться в раскаленную тьму с багровыми сполохами, где горел огонь и кричали люди.

«Обе руки в воде, вот дерьмо!» – собственная беспомощность выводила Игни из себя. Он продолжал выкручиваться, стремясь обрести точку опоры, чтобы опрокинуть более легкого противника.

– Живучий, гад, – прохрипел кто-то над ухом. – Дергаётся.

– Кончай его, Щенок, не возись. Там ищейка идёт от Арки, щас нарвёмся.

– Погодь, дядя, сперва обшмонаю. Мало ли чё, он из этих всё-таки.

Хватка ослабла, и острое костлявое колено, пригвоздившее его к мостовой, как бабочку к дощечке, исчезло. Игни получил возможность вдохнуть воздух. Дышать было больно и тяжело. Приходилось себя заставлять. Иначе никак. Перед глазами расползались маслянисто-черные змеи, собираясь в извивающиеся клубки на границе видимости.

Чужая рука быстро и сноровисто обшарила его карманы.

– Ты гля-янь какой улов!..

Яркой вспышкой пронеслось воспоминание: стеклянная ампула скользнула в карман. Игни потрясенно затих, забыв, что нужно сопротивляться до последнего вздоха.

«Им нужна квинтэссенция?»

– Просто прикончи его, – посоветовал бесстрастный голос. – А это отдай Старику. Ему нужнее.

– Не-е, Старик с нас шкуры спустит, если узнает о наших гастролях.

– Тогда разбей. Или себе возьми. Ломаешься, как девка: «А тому ли я дала?» Тьфу. Смотреть противно.

Игни заставил себя подняться из лужи, в которой его топили. С волос лилась грязная вода, затекала в глаза, рот и за шиворот. Горло раздирал надсадный, не приносящий облегчения кашель. Врагам не понравилось, что парень встал на четвереньки. Сильные руки сгребли воротник плаща и встряхнули, будто Игни был не человеком, а мокрым кулем замоченного белья. Рыжая голова мотнулась так, что едва удержалась на плечах, и его немедленно замутило.