– Ты молодец, что не прошла мимо и помогла парню.
Только сейчас девушка поняла, что до сих пор не задала самый главный вопрос, который все это время повторяла про себя:
– Как он?
Женщина с мягкой улыбкой заверила, что все обойдется.
– Паренек уже приходил в себя. Сообщил свой номер, мы вызвали его родителей… Ты разговаривала с его матерью.
Так это была его мать?.. К чему же было кричать на Ингу? Разве она в чем-то виновата?
– Не волнуйся, голубка, все обойдется. Он крепкий малый. Оклемается – будет бегать как раньше. Нож вошел в бедро, но артерию, слава богу, не задел.
Нож! По телу прокатилась волна озноба, на лбу выступил холодный пот, но дурноты Инга не почувствовала. Наверно, лекарство подействовало.
В приемный покой влетела Нона в чуть потрепанном, но все еще пригодном зимнем пальто, наспех накинутом на домашние брюки и рубашку. Ингу засыпали вопросами пополам с упреками, но девушка не поняла и половины сказанного и не находила слов для ответа. Ей казалось, сестра говорит слишком быстро. К счастью, на помощь пришла все та же благодетельница. Без нее Инга ни за что бы не сумела внятно растолковать суть происходящего и Ноне пришлось бы довольствоваться путаным лепетанием сестры и мучиться, не случилось ли чего, не скрывает ли та какой-нибудь страшной правды.
На следующий день Инга сбежала с двух последних уроков, села на автобус и поехала в больницу. Она хотела попасть туда как можно раньше, пока взрослые на работе. Миновав стеклянные двери, Инга неуверенно замерла на пороге. На мгновение показалось, что она ошиблась адресом. В ярком свете зимнего дня приемный покой выглядел совсем не так, как вчера вечером, в приглушенном отблеске ламп. Девушку заметили прежде, чем она отыскала среди персонала знакомое лицо. Вчерашней благодетельницы на посту не было, но Ингу приметила другая медсестра, и коротко объяснила, что нужная палата находится на третьем этаже напротив выхода на лестницу.
Инга долго топталась у двери палаты, мучаясь сомнениями. Что она здесь делает? Может, он и не запомнил ее. Зачем она вообще пришла? Инга и сама не понимала. Она чувствовала ответственность за него, но не находила тому объяснений. Как бы ни старалась, Инга не могла избавиться от странной, почти жизненно важной необходимости узнать, все ли с ним в порядке. Она ловила себя на мысли, что думает о нем совсем не как о чужом человеке, хотя даже имени его не знает. Разве по силам ей было после всех раздумий и тревог, из-за которых она не сомкнула ночью глаз и весь день проходила как заколдованная, забыть о нем и как ни в чем не бывало вернуться в жизненный строй? Но какое она имеет на него право? У него своя жизнь. И девушка, наверно, есть… Вдруг они сейчас вместе, а Инга войдет и все испортит, вызовет ненужные подозрения, рассорит влюбленных…
Инга повернулась с твердым намерением уйти… и приросла к месту. Опираясь на костыль, поодаль от нее стоял и улыбался тот самый паренек. В свободной руке он держал чисто вымытую кружку, еще покрытую каплями воды, и запотевший изнутри целлофановый пакетик, в котором смутно проглядывались несколько столовых приборов. Со вчерашнего дня Ингу преследовали видения о залитом кровью лице, но сейчас паренек выглядел многим лучше, и девушка незаметно выдохнула, словно боялась, как бы его не оставили в жутком истерзанном виде, в котором она обнаружила его накануне в сквере. Ссадины на лице были воспалены, но уже не кровоточили. На сломанной переносице и под плавным изгибом левой брови белели кусочки пластыря. Веко подбитого глаза опухло и плотно сомкнулось; красновато-фиолетовый отек, судя по яркому отливу, спадет еще не скоро. Инга заметила, что цвет радужки здорового глаза у паренька темно-карий и очень глубокий, нос крупный, почти треугольный, а короткие кучерявые волосы рыжевато-каштановые и на вид жесткие, как проволока.
По нежной улыбке Инга поняла, что от его внимания не укрылось ее неловкое топтание у двери. От этой мысли ее бросило в жар, она отвела взгляд и, скрывая волнение, поправила лямку школьной сумки, а паренек тепло и сердечно поздоровался, как будто знал ее уже очень давно.
Они присели на деревянную скамью рядом с палатой и разговорились. Он сказал, что его зовут Филипп, и сразу начал называть Ингу на «ты». Голос у него был по-юношески мягкий и чистый, речь правильная, почти книжная, без жаргонизмов и ругательств, и это сразу понравилось Инге. Держался он без самомнения и бахвальства, спокойно и дружелюбно. Посетовал на три выбитых зуба, кражу бумажника и любимых часов. Узнав, что он студент второго курса строительного университета, Инга немало удивилась. Надо же, он старше на целых два года… Она-то посчитала его своим ровесником.
Инге хотелось узнать о ранении – как это произошло и какими последствиями обернется, – но слова не шли с языка. Филипп, однако, не обошел эту тему и простодушно рассказал о нападении хулиганов. Привязались самым классическим образом: попросив закурить. Здоровый образ жизни Филиппа не понравился уличным хищникам. Он вовсе не хотел развязывать эту потасовку, понимал, что против четверых ему не выстоять, и уже прибавил шаг, приготовившись сбежать – он хорошо знал тот район и собирался запутать преследователей, оставить их с носом, – но агрессоры, словно разгадав его намерения, окружили Филиппа и утянули к деревьям. «Отойдем-ка в сторонку, поговорим».
Слово за слово – нужен был только повод. Пока наскакивали спереди, он еще отбивался, но потом кто-то подобрался сзади и ударил два раза в бедро. Филипп даже боли не почувствовал – на землю повалился, подкошенный внезапной слабостью, из-за отказанной ноги.
Архаровцы отпинали его как следует, содрали куртку и новые ботинки, расстегнули браслет часов и после контрольных пинков под ребра дали стрекача. Наперерез через аллею перебежали на другую сторону, перемахнули через ограду за деревьями и кубарем скатились в подземку метро. И все это на глазах непрерывно сменяющих друг друга прохожих. Они скользили на переднем плане, но оставались для Филиппа темными фигурами с расплывчатыми белыми лицами, повернутыми в его сторону.
Когда его сбили на землю, через мельтешащие перед лицом ботинки со стальными носами и зубчатыми заклепками он видел, как люди оглядываются, некоторые даже останавливаются, чтобы понаблюдать, а потом идут дальше. Но едва гоп-компания, оставив жертву, чесанула к аллее, это сразу вспугнуло зевак. Испуганно шарахнувшись, поминутно озираясь, они поспешили убраться, как услышал Филипп, «из неблагоприятного района». И никому даже в голову не пришло притормозить у одного из телефонов-автоматов и вызвать наряд. Это не заняло бы и минуты. Просто сообщить адрес, в двух словах обрисовать ситуацию и повесить трубку. Так думал Филипп, но его мысли не совпадали с мыслями прохожих, а внушать он не умел.
Филипп лежал на снегу так долго, что успела отмерзнуть спина. Задетая ножом конечность странно помалкивала, сам он едва о ней думал и считал, что не может подняться только из-за сотрясения: его сильно ударили по голове, когда приходовали ботинками со стальными носами. От любого движения страшно двоилось в глазах, а когда он попытался встать, его вырвало. Филипп сплюнул выбитые зубы и лег обратно на снег. Он решил полежать, пока не придет в себя, но потом невесть откуда перед ним возникло чудесное видение в синей шапочке с белым пушистым помпоном сверху, похожим на кроличий хвостик. На отложном воротнике дубленки лежала темная коса, через довлеющий ужас в очаровательных карих глазах пробивалось сострадание. Как Инга и думала, Филипп не сразу определил, настоящая она или нет, но когда он почувствовал своей заледенелой рукой тепло ее пальцев, то понял, что девушка не чудится ему, и от этого сразу полегчало. Она не бросит его, Филипп это знал, видел по ее глазам.
Как и сказала добрая медсестра, Филиппу повезло. Нож прошел в миллиметрах от артерии. Костыль Филиппу дали для чистой проформы, чтобы ногу не напрягал. Гораздо сильнее врача беспокоило сотрясение мозга, из-за которого Филипп вчера постоянно терял сознание. Но сегодня ему гораздо лучше, так что надолго задерживаться в больнице он не собирается, больно здесь тоскливо. После должного наблюдения, если никаких осложнений не проявится, он вернется домой.
