– Что с тобой? Подскочила так, словно только вчера здесь появилась. Пора бы уже выплакаться и попрощаться. Чем дольше я в отдалении, тем сложнее будет привыкать ко мне. Принять меня все равно придется. Сколько раз мне это повторять? Я дал тебе время обвыкнуться, даже не прикасался к тебе все эти недели… Хотя, может, в этом все и дело… – спохватившись, пробормотал он под нос. Глухо кашлянул, потер лоб согнутым пальцем и спросил стену, рядом с которой неподвижно замерла узница: – Сколько еще тебе нужно времени?

Язык прилип к нёбу. Инга никак не могла справиться с собой. Тряслись поджилки, ладони вспотели, а сердце клокотало где-то в горле. Или это придушенные рыдания?..

На вопрос она так и не ответила, не было сил. Утратив присутствие духа, она исходила мелкой дрожью, как побитая собака, и не сумела бы заставить голос звучать ровно. Да и какой смысл что-то говорить? Он прекрасно знает ответ.

Захар громко хмыкнул.

– Я знаю. Ты предпочла бы оказаться под боком у сестры и прятаться от несовершенства мира за пухленьким тельцем ее дитяти, я прав? Ты будешь молчать согласно нашему с тобой уговору, ведь как в таких случаях обещают: «Отпустите, я никому не скажу»? Так? Допустим, я поверю и отпущу. И что ты думаешь – все, счастливый конец? Смею тебя огорчить, родители твоего муженька будут вовсе не рады тому, к чему привел безрассудный образ жизни их дорогого сыночка и чем в итоге обернулся его выбор суженой. Ты наплетешь им, что их сына погиб во время шторма, яхта разбилась о скалы Понкайо, а ты выживала здесь, как могла, пока тебя не забрали добрые самаритяне и не вернули под райские кущи Большой земли. Расписывать дальше или сама уже знаешь? Молчишь?.. Ну, раз молчишь, я продолжу. Когда твоя свекровь узнает, что ее обожаемый сынуля погиб, а ты, ракалия, спаслась, тебя сживут со свету. Она и раньше тебя ненавидела, и сейчас брызжет слюной, едва заслышит твое имя, – а представь, что будет, когда ты заявишься к ней и скажешь: «Примите мои соболезнования, но так уж вышло»… – Захар отпустил короткий смешок, яростно потер глаз и гулко шмыгнул. – Я все узнал про этих людей. Твой Филипп был под стать папочке, такой же придаток этой церберши. С ее инквизиторским задором ей бы жить в средние века. Она сама свяжет для тебя петлю и потом на ней же и вздернет. И твоя любимая сестренка ничего не сделает, потому что общество будет на стороне матери. Уж поверь, твоя свекровь найдет способ настроить людей против тебя. Кто останется на твоей стороне? Сестра, зять, ну и еще, наверно, свекор… Хотя этот вряд ли. Может, личных претензий у него к тебе и нет – да я почти уверен, что ты ему нравишься, – но вякнуть наперекор благоверной он не посмеет, хвостиком побежит за ней, как и положено верной комнатной собачке. Вот с какими людьми тебе придется воевать. Она не оставит тебя в покое, пока не докажет, что ее сынишка погиб по твоей вине. И сестра и зять тебе никак не помогут, потому что за нее будет весь мир. За нее – и против тебя.

Язык у него не заплетался, но на ногах пират стоял нетвердо, после четверти сказанного отошел от окна и присел на кровать, не замолкая ни на секунду. Необъяснимо странное состояние меньше всего походило на алкогольное опьянение и откровенно пугало. Захар не повышал голоса, но речь его была пронизана хорошо различимыми искорками гнева, точно вспыхивали по ходу повествования рассыпанные горстки пороха. Инга наблюдала за ним и тряслась непрерывной мелкой дрожью. Ей казалось, он сейчас бросится на нее, изобьет до полусмерти, сделает калекой… Страх не отпускал, рисовал в голове всякие ужасы, лишал надежды на освобождение. Не силой ли воли палач удерживает себя от исступления? Что с ней станет, когда он утратит самообладание? Перепады настроения от ласковой терпимости к негодованию и плохо скрытой горячности обернутся неделями и месяцами душевного и физического истязания. Не для того ли он оставил ее, чтобы срывать гнев?..

Захар приблизился к Инге и вывел под свет гирлянд, разбавленный бледным сиянием луны. Девушка до того ослабела от страха, что не пыталась сопротивляться. Она знала, что бежать некуда, и ждала развязки со смирением приговоренной к смертной казни, только в ее случае кончина стала бы долгожданным избавлением.

– Но мы знаем, что этого не будет. – Захар смахнул слезы с ее щек, убрал волосы за уши.

Инга похолодела, ноги перестали слушаться. Она обмякла в его руках и едва не осела на пол, но прозвучавшие следом слова, достигнув ее сознания, убедили девушку, что изувер вовсе не читает мысли.

– Не в твоей природе умалчивать, я прав? Ты выдашь меня с потрохами, наведешь сюда все черные вертолеты, какие только найдутся, весь мир поднимешь на уши, но молчать не станешь, даже если тебе отрежут язык. – Он наклонился и легонько дотронулся губами до ее губ, погладил по голове и вполголоса закончил у самого уха: – Но и этого не будет, потому что я никуда тебя не отпущу. Перестань страдать ерундой и убиваться по тому, кого больше нет. Он мертв, но ты жива. Жива, здорова и находишься под моей защитой. Попробуй хотя бы вникнуть, что я сделал для тебя, и сразу перестанешь видеть во мне ублюдка. Весь остров может быть в твоем распоряжении, а ты терзаешься какими-то иллюзиями прошлого. Очнись, Инга. Я могу сделать тебя сильнее. Тебе надо только довериться мне, принять меня. Ты не будешь наложницей, я хочу видеть в тебе равную себе, но ты почему-то противишься. Ты просто еще не осознала, что я предлагаю. Глупая.

Он взял ее подбородок двумя пальцами, приподнял голову и поцеловал в губы все тем же невесомым безобидным поцелуем, каким обычно клюют в щеку. Инга задыхалась от запаха сигарет и горько-парфюмерного смрада; колючая щетина царапалась и раздражала кожу.

– Глупая и самая красивая из всех, что я видел.

Захар чмокнул Ингу еще пару раз, привычным движением пальцев избавился от слез на ее щеках, отстранился и развернул девушку к окну, чтобы самоцветы гирлянд полностью осветили ее лицо.

– В том, что сегодня случилось, признаю, есть и моя вина. Надо было четко разграничить сроки, но я как-то упустил это из виду. Давай сделаем так. Я дам тебе еще один месяц. Ты меня слышишь? Не отводи глаза. Еще один месяц, Инга. Но ни днем больше. Идет?

Он вытащил из кармана странный черный ремешок, словно от часов, но слишком широкий и без циферблата.

– Протяни левую руку. Не бойся, он уже не кусается.

Захар перевернул ее руку ладонью вверх, обхватил запястье ремешком и вступил в бой с веревочными завязками.

– Это браслет из крокодиловой кожи. Ты знала, что на Понкайо водятся крокодилы? Но только на этой стороне острова. Не волнуйся, лагерь окружен крепким забором и надежно защищен, сюда им хода нет. Раз в месяц мы устраиваем на них охоту, чтобы особенно не плодились. Вот, готово.

Захар поправил самодельное украшение с тремя маленькими резцами в петельках. На тонкой девичьей руке оно смотрелось громоздко и агрессивно, однако Захару понравилось, и он не преминул заметить это вслух. Нагнувшись, он поцеловал Ингу в щеку.

– С новым годом. Через месяц жду свой подарок. Сегодня, так и быть, посижу на веранде. На следующий раз надо будет присмотреть в запаснике какую-нибудь простенькую рацию… Ну все, хватит слезы лить, белуга. Ложись спать.

Захар погладил ее по мокрой щеке и загрохотал военными ботинками к выходу.

– Не снимай браслет, не то обижусь, – лукаво заметил он и прикрыл дверь на удивление легко и бесшумно для своей силы. Не прошло и минуты, как через окно в каморку вполз удушливый сигаретный чад.

Инга доплелась до уборной, прикрыла за собой дверь без замков и задвижек и втеснилась в угол за рукомойником, точно это могло как-то спасти ее или хотя бы защитить. Слезы хлынули рекой. Девушка прижала руку к груди, задыхаясь от боли, не в силах остановить кровотечение из растравленной мучителем душевной раны, которую она никогда не сможет залатать, но которую не позволяли даже обеззаразить.

Январь, 2007 год