Инга не понимала: при наличии сирен зачем ее оставили? Только для развлечения? Захар не касался этой темы, а сама она не задавала вопросов, боялась оглашения приговора, боялась услышать, что из нее собираются сделать такую же сирену, которые безропотно теперь служат пиратам. И ее ждет такой же конец?.. И она тоже будет смотреть на этих палачей с подобострастием, ластиться к ним, искать их расположения? Ингой все сильнее завладевало отчаяние. Подчинить ее рассудок им не удастся. Но вдруг они подсадят ее, отнимут способность мыслить здраво?..

Первые дни в лагере Инга ни крошки не брала в рот, оставляла подносы с едой нетронутыми, а голод перебивала водой из умывальника. На четвертый день голодовки явился палач и объяснил спокойно, почти нежно, что действовать за спиной не в его привычке и если он захочет накачать Ингу, то просто зажмет и вгонит иголку. Так что лучше ей прекратить страдать ерундой, иначе кормить ее будут насильно, через капельницу. Инга была вынуждена подчиниться. Меж двух зол она выбрала первое. Она до смерти боялась наркотиков и не хотела, чтобы ей ставили капельницу, которую, кстати говоря, было проще всего разбавить.

Открытое признание Захара только усугубило ее страхи. Кровь застывала в жилах, едва палач возникал на пороге. Сейчас он вытащит из кармана закрытый колпачком шприц с отравой и наглядно покажет, как привык «действовать»… Захар подмечал ее дрожь, удивлялся, как ей может быть холодно в такую жару, и советовал набросить кофту. Еще долго после ухода пирата сердце бешено молотило в груди.

Временами девушке казалось, что тревожится она понапрасну и пираты набрали марьяжниц из своего окружения, а не приручили из пленниц. Если на протяжении стольких лет – боже, скольких?.. сколько они уже здесь?.. – шакалам удавалось держать свое существование в тайне, значит окопались они знатно и в ловкости им нет равных. Из того, что Инга успела заметить и узнать, было ясно одно: палачи живут по неписаному кодексу правил. Одичалость их держалась в узде, непослушание искоренялось командиром, за проступки незамедлительно следовала встрепка.

Однажды Инга услышала, как соседки по цветнику, по своему обыкновению не заметившие неподвижной фигуры на веранде птичьей клетки, с озорным хихиканьем обсуждали наказанного пирата – Феликса, если узница правильно расслышала, – который явился на рабочее место в пьяном виде и едва не уничтожил результаты недельных трудов. В лагере запрещалось прикладываться к бутылке, пока вся работа не будет выполнена, то есть до окончания дня. После ужина – пожалуйста, но не раньше. Нарушителя посадили в карцер на две недели. Ни выпивки, ни женщин, ни других простых радостей жизни – только баланда, сигареты да черная работа по лагерю до конца срока. И никакого тебе обжалования приговора. Об этом Инга также узнала из болтовни марьяжниц. Но что такое «карцер» на местном диалекте, она так и не поняла.

Свою безопасность пираты оберегали ревностно, ведь от нее зависела их безвестность, а на той, в свою очередь, зиждился смысл жизни. О чем в таком случае речь?.. Ввести в свои ряды, пусть и прирученную, но все же пленницу? Потенциального врага, способного выдернуть из фундамента несущий камень и обрушить эту фабрику по переработке человеческих страданий в чистую прибыль… Да и не похожи марьяжницы на бывших пленниц. Инга не хотела верить, что когда-то они были обычными туристками, любили и были преданы кому-то одному, а не целой толпе. Не хотела, отказывалась верить, до безумия страшась того же исхода для себя. Разве можно так изменить человека, что в глазах не останется ничего, кроме похоти и льстивости?..

Что же делать?.. Неужели ее ждет такой же конец? И она забудет?.. Забудет себя, забудет все деяния палачей и станет одержимой сексуальными утехами фурией, готовой исполнить любое желание того, кого всеми фибрами души обязана ненавидеть. Шакала в овечьей шкуре назовет своим другом, лишь бы он утолил ее голод, повелевающей рукой снял терзающий тело жар. Растерянный рассудок, помутненное сознание, подавление воли вплоть до вынуждения идти на такие поступки, на которые Инга не решилась бы даже во сне. И, наконец, ослепление памяти вплоть до истирания отдельных ее фрагментов, а с ними и хладнокровного убийства Филиппа у нее на глазах…

Вот что до исступления пугало. Даже думать об этом невыносимо. Инга представляла, что с ней сделают, и заливалась слезами. Долго не могла успокоиться, билась в настоящей истерике, а когда становилось совсем невмоготу, вжималась лицом в подушку и кричала. Пульсирующую голову терзало невыносимой болью, мысли разрывали мозг подобно крошечным капканам. Навязчивые видения неминуемого послушания преследовали ее всюду. Она видела их отражение в своих снах и глазах палача, в хохочущем лае шакалов и беззаботном чириканье марьяжниц. Все предопределено?.. Для Инги у пиратов уже заготовлена своя роль. Неужели она станет их сиреной?.. Утратит власть над своими желаниями, над способностью мыслить здраво?..

Она должна всеми силами этому воспрепятствовать. Она должна завершить историю на своих условиях, закончить ее, пока еще может, пока у нее не отняли волю, не ослепили, не подчинили… Но как, если вокруг нет ни одного подходящего предмета? Окно без стекол, зеркало настольное, на подставке, пластмассовое, посуда деревянная, столовые приборы алюминиевые, сгибаются одной рукой, ножа никогда не выдавали… По вечерам Захар приносил поднос с едой и усаживал Ингу за стол, где проходили междусобойчики, два раза в день выгуливал по цветнику, но дальше плетеной изгороди не пускал. Инга прикидывала, где можно раздобыть кусочек стекла или острый камушек, но на все просьбы отвести ее в бухту подышать морским воздухом и побродить по горячему песку Захар отвечал одно: еще рано. Палач догадывался. Отчаяние в ее глазах, явственное, как стук взволнованного сердца, говорило за нее. Инга не знала, как быть. Как избежать чудовищного перевоплощения?..

Смерть Филиппа преследовала Ингу каждую ночь.

Филипп не собирался геройствовать, он всего лишь пытался защитить Ингу от одного из шакалов, которому в порыве дурачества захотелось обыскать ее, проверить, «не прячет ли она в своих шортиках колюще-режущие предметы». Когда Филипп, сцепившись с ним, завладел автоматом, остальные даже не стали ждать. Самый молодой, с длинным скуластым лицом и бесцветными глазами, выхватил пистолет и спустил курок. Он целился Филиппу в грудь… Не в голову – в грудь. Намеренно, чтобы продлить агонию?.. Должен ли был Филипп в эти предсмертные минуты осознать всю глубину своей опрометчивости, ощутить вкус поражения, подумать о последствиях для Инги?.. Мучительную физическую боль присовокупили болью душевной…

Другой пират подскочил к нему, выхватил автомат из его рук и, не прикладывая силы, одним толчком свалил Филиппа в песок. Жизнь оборвалась не сразу, еще несколько мгновений она судорожно билась внутри, пока Филипп давился кровавым кашлем. Он не мог вдохнуть. Темно-карие глаза расширились от ужаса и лихорадочно блестели. Он неотрывно смотрел на Ингу, силился что-то сказать, но вместо этого хрипел и снова кашлял. Кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. По телу пробегали конвульсии, пальцы безотчетно скребли по песку. Филипп задыхался. Лоб покрылся капельками пота, лицо заострилось и осунулось, словно кто-то невидимой рукой стесал все лишнее для посмертной маски. Ровный загар потускнел и на глазах у Инги сменился восковой бледностью. Взгляд омертвел, страх и боль смазала все та же невидимая рука, ресницы дрогнули в последний раз – и веки застыли в неестественном положении, наполовину прикрыв уже ничего не выражающие глаза.

Отчетливые видения не отпускали, пока не прокручивались до конца. Одни и те же мучительно реальные сны… Сознание воспроизводило то, что мозг в ту минуту не воспринимал. Инга просыпалась в слезах, покрытая липкой пленкой стылого пота, утыкалась лицом в пропитанную дымом подушку и ревела навзрыд, срывая голос, пока пульсирующая головная боль не достигала своего апогея. Скорбь низвергалась в бессвязных стенаниях с вплетенными в них обрывками слов, в которых ничего нельзя было разобрать. Инга убивалась без жалости к себе. Она не взяла его за руку, не попыталась облегчить страдания, ничего не сделала! Сидела рядом и даже не коснулась его, не утешила, не сказала, что любит… Накатам удушающей агонии он противостоял в одиночку, искал ее руку и не находил, ждал ее напутственное признание и умер под лающий клич шакалов…