— Смерть от горячей йоги. (Примеч.: горячая йога, она же бикрам-йога — это комплекс определенных асан, которые выполняются в прогретом, жарком помещении).

Я засмеялась.

— Тебе придется встать, Мари. Им нужно подготовиться к следующему занятию. — Я протянула руку сестре, лежащей в луже пота. — Пойдем.

— Иди без меня, — театральным тоном сказала Мари, размахивая воображаемым флагом. — Я сдаюсь.

— О, нет. Не надо. Брось. — Я потянула ее за руку, поднимая на ноги, но она начала сопротивляться. — Ты прошла через химиотерапию. Так что горячую йогу точно сможешь пережить.

— Это невыносимо, — захныкала она. — Мне думалось, что йога должна дарить чувство уверенности и умиротворения, но вместо этого из меня выходит ведро пота, а на волосы без отвращения не взглянешь.

Я улыбнулась, глядя на ее вьющиеся, уже до плеч отросшие волосы, завязанные сейчас на макушке. Ремиссия у Мари длится уже около двух лет, и к настоящему моменту мы живем полной жизнью, включая открытый нами цветочный магазин.

Быстро приняв душ в студии йоги, мы вышли на улицу, и, едва слепящее солнце коснулось нашей кожи, Мари застонала:

— Какого черта мы решили приехать сюда на велосипедах? И с чего нам взбрело в голову заниматься горячей йогой в шесть утра?

— Потому что мы заботимся о своем здоровье и благополучии и хотим быть в самой лучшей форме, — насмешливо сказала я. — Плюс, наша машина возле магазина.

Она закатила глаза.

— Значит, сейчас тот самый момент, когда мы можем доехать на великах до кафе и угоститься перед работой пончиками и круассанами?

— Ага! — сказала я, сняв парковочный замок с велосипеда и запрыгнув в седло.

— А под пончиками и круассанами ты подразумеваешь…

— Сок зеленой капусты? Да, именно так.

Мари снова застонала — на этот раз громче.

— Ты мне нравилась больше, когда чихать хотела на свое здоровье и питалась исключительно сладостями и тако.

Я улыбнулась и рванула с места.

— Догоняй.

До «Зеленых снов» я домчалась, естественно, первой. Мари, ввалившись в дверь, повисла всем телом на барной стойке.

— Серьезно, Люси. Обычная йога — да, но горячая? — Она замолчала и сделала несколько глубоких вдохов. — Пускай горячая йога отправляется прямиком в ад — туда, откуда появилась — и умрет там долгой мучительной смертью.

Подошедшая официантка широко улыбнулась нам.

— Приветствую, дамы! Чем могу помочь?

— Текилу, пожалуйста, — сказала Мари, поднимая в итоге голову с барной стойки. — Можете налить в стакан на вынос, если хотите. Тогда я смогу выпить ее по пути на работу.

Официантка растерянно уставилась на мою сестру, и я улыбнулась.

— Мы возьмем две бутылочки фруктово-овощного сока и два картофельно-яичных рулета на завтрак.

— Отличный выбор. Рулеты завернуть в чисто пшеничную лепешку? Есть еще с добавлением шпината и льняного семени, — сказала она.

— О, думаю, мясная пицца с поджаристой корочкой прекрасно подойдет, — ответила Мари. — Нафаршируйте ее кусочками чипсов и полейте мексиканским кесо.

— С льняным семенем, — засмеялась я. — Мы выбираем льняное семя.

Когда наш заказ принесли, мы сели за столик, и Мари начала поглощать еду с таким энтузиазмом, словно не ела несколько лет.

— Итак, — начала она, набив щеки, как хомяк. — Как Ричард?

— В порядке, — ответила я, кивая. — Сильно занят, но в порядке. В связи с его последней работой наша квартира выглядит так, словно через нее пронесся торнадо, но с Ричардом все хорошо. С тех пор, как узнал, что через несколько месяцев в музее состоится его выставка, он пребывает в состоянии паники, пытаясь создать нечто впечатляющее и монументальное. Он совсем не спит, но в этом весь Ричард.

— Мужчины такие странные, и мне до сих пор не верится, что ты живешь с одним из них.

— Знаю. — Я рассмеялась. Не прошло и пяти лет, как я решилась переехать к Ричарду. Но это по большей части потому, что мне не хотелось оставлять Мари, пока она болела. Последние четыре месяца мы жили с Ричардом вместе, и мне это нравилось. Я любила его. — Помнишь, что мама говорила о мужчинах, переезжающих жить к женщине?

— Да. Как только он почувствует себя достаточно комфортно, чтобы снять обувь в твоем доме и залезть без спроса в твой холодильник, ему пора уходить.

— Мудрая женщина.

Мари кивнула.

— После смерти мамы мне нужно было жить по ее правилам, и, возможно, тогда удалось бы избежать знакомства с Паркером. — Ее взгляд на несколько секунд потяжелел, но она тут же сморгнула боль и улыбнулась. Она практически не говорила о Паркере с тех пор, как он почти два года назад ушел от нее, но всякий раз, когда упоминалось его имя, над ней словно облако печали нависало. Но она прогоняла это облако, не позволяя ему пролиться дождем. Мари делала все возможное, чтобы быть счастливой, и по большей части ей это удавалось, хотя временами возникали мгновения боли. Мгновения, когда она чувствовала себя одинокой. Мгновения, когда она позволяла своему сердцу разбиться, чтобы тут же начинать собирать его осколки воедино. Каждую секунду боли Мари считала своим долгом перекрыть минутой счастья.

— Ну, теперь ты живешь по ее правилам и лучше никогда не жила, верно? — сказала я, пытаясь разогнать нависшее над ней облако грусти.

— Точно! — Она повеселела, и в ее взгляд снова вернулась радость. Странная штука — наши чувства. В одну минуту человек охвачен грустью, а в следующую — уже счастлив. Самое поразительное для меня, что на какую-то секунду человек находится во власти обеих этих эмоций. Полагаю, в данный момент Мари оказалась в плену двух чувств: щепотка грусти, смешанная с радостью.

Думаю, так жить — прекрасно.

— Итак, приступим к работе? — спросила я, поднимаясь со своего стула. Мари недовольно застонала, но послушно села на велосипед и начала крутить педали в сторону нашего магазина.

«Сады Моне» — наша с сестрой мечта, воплощенная в жизнь. В оформлении магазина преобладали мотивы картин моего любимого художника Клода Моне. Когда мы с Мари, наконец, выберемся в Европу, я планирую провести немало времени в саду Моне в Живерни, что во Франции. Фотокопии его работ были развешаны по всему магазину, и иногда мы даже делали цветочные композиции, как на картинах.

Пожертвовав частью жизни в пользу банковского кредита, мы с Мари, фигурально выражаясь, рвали задницы, чтобы открыть свой магазин, и со временем у нас все получилось. Но вряд ли мы смогли бы открыть его, не получи Мари самую главную ссуду — ту, ради которой через столько прошла. И пусть владение магазином предполагало много работы и отнимало практически все свободное время (про личную жизнь даже думать было некогда), я действительно не жалела о том, что все свое время провожу среди цветов.

Помещение было небольшим, но достаточно просторным, чтобы вместить в себя десятки самых разных видов цветов: разноцветные тюльпаны, лилии, маки и, конечно же, розы. А еще мы обслуживали все виды церемоний. Самыми приятными для меня были свадьбы, а самыми нелюбимыми — похороны.

Сегодня намечалось одно из неприятных, потому что была моя очередь организовывать доставку: я должна была отвезти заказ на фургоне.

— Ты уверена, что не хочешь поменяться: я — на свадьбу Гаррета, а ты — на похороны Рассела? — спросила я, собирая все имеющиеся белые гладиолусы и белые розы, готовя их к транспортировке в фургоне. Скончавшегося, видно, очень любили, судя по количеству заказанных позиций: десятки белых роз для оформления гроба, пять венков с лентами, на которых было написано «Отцу», и еще множество разных букетов для оформления ритуального зала. Меня изумляло, сколь прекрасные были выбраны цветы для такого печального повода.

— Уверена. Но я могу помочь тебе загрузить фургон, — сказала Мари, поднимая одну из упаковок и выходя на тротуар, где стоял припаркованным наш автофургон.

— Если ты сегодня обслужишь заказ с похоронами, я перестану каждое утро таскать тебя на горячую йогу.