— Тебе не следовало приходить сюда, — сказал он.

— Знаю. Просто я решила лично убедиться, что все в порядке.

— Мне не нужна компания, — сказал он, когда я направилась к нему. И чем ближе я подходила, тем сильнее он напрягался.

— Если тебе грустно или страшно, это нормально… — прошептала я, глядя на крошечную, тяжело дышащую девочку. — Ты не обязан все время быть сильным.

— А моя слабость спасет ее? — сорвался он.

— Нет, но…

— Тогда я даже времени терять не буду.

Я переступила с ноги на ногу.

— Что-нибудь слышно от моей сестры?

— Нет.

— Она вернется, — сказала я, надеясь, что не обманываюсь.

— Она оставила мне записку, которая говорит об обратном.

— Серьезно? Это… — Мой голос затих, прежде чем я успела сказать, что это чудовищно. В каком-то смысле, нет. Я всегда подозревала, что моя сестра рано или поздно сделает ноги, как и наш отец. Решив сменить тему, я посмотрела на крошечную девочку и спросила: — Как ее зовут?

— Какой смысл сообщать людям ее имя, если она все равно… — Его голос дрогнул, кулаки сжались, и Грэм закрыл глаза. А когда открыл их, в его холодном взгляде что-то изменилось. На долю секунды Грэм позволил себе почувствовать, что прямо сейчас на его глазах его собственный ребенок изо всех сил старается выжить. Опустив голову, он прошептал: — Если она все равно умрет.

— Но она пока еще жива, Грэм, — сказала я, убеждая его. — Она жива, она здесь, и она прекрасна.

— Надолго ли? Просто я реалист.

— Ну, тогда тебе повезло, потому что я утопист, живу надеждой.

Он с такой силой сжал кулаки, что даже покраснел от напряжения.

— Я не хочу, чтобы ты здесь находилась, — сказал Грэм, поворачиваясь ко мне. На мгновение у меня возникла мысль уйти и не унижаться, раз мне здесь не рады. Но потом я заметила, что он дрожит.

Легкая дрожь проходила по его телу, когда он смотрел на свою дочь. Смотрел как на что-то неизведанное, незнакомое.

И в этот момент я поняла, что не смогу его оставить.

Я взяла его за руку, вынуждая разжать кулаки. Я понимала, что ребенок ведет нелегкий бой за собственную жизнь, но и Грэм, бесспорно, тоже боролся. Взяв его за руку, я почувствовала легкий вздох, слетевший с его губ.

Он с трудом сглотнул, и через несколько секунд я отпустила его руку, но этого оказалось достаточно, чтобы дрожь в его теле прекратилась.

— Тэлон, — прошептал Грэм. Его голос звучал тихо и испуганно, словно он думал, что, назвав мне имя, накличет на нее смерть.

— Тэлон, — тихо повторила я, и легкая улыбка заиграла на моих губах. — Добро пожаловать в этот мир, Тэлон.

А потом… впервые в моем присутствии Тэлон Рассел открыла глазки.

Грэм

— Уверен, что с тобой все в порядке? — спросила Люси, не подозревая, что явно злоупотребляла гостеприимством больницы. Она приезжала сюда каждый день в течение последних двух недель — проверить, как дела у Тэлон и у меня. С каждым днем меня все больше раздражала ее навязчивость. Я не хотел, чтобы она здесь появлялась. Совершенно ясно, что мой приезд в их цветочный магазин в поисках Джейн был ужасной идеей.

А знаете, что было хуже всего? Люси никогда не затыкалась.

Она вообще не прекращала говорить. Казалось, каждую мысль, приходящую ей в голову, она считала своим долгом озвучить. И самое противное, что каждое произнесенное слово было исполнено какой-то позитивной тарабарщиной в стиле хиппи. Она говорила обо всем, даже о ковриках для йоги.

— Я могу остаться, если нужно, — снова предложила она. Сегодня убрали пищевой зонд Тэлон — врачи были уверены, что она сможет кушать самостоятельно. Это был значительный прогресс на фоне нескольких месяцев неопределенности. — Правда, Грэм. Я без проблем могу задержаться еще на несколько часов.

— Нет. Иди.

Она кивнула и наконец-то встала.

— Ладно. Я вернусь завтра.

— Не нужно.

— Грэм, ты не обязан справляться со всем этим в одиночку, — настаивала она. — Я могу остаться здесь и помочь, если…

— Ты не понимаешь? — рявкнул я. — Мы не нуждаемся в тебе. Иди и донимай своей жалостью кого-нибудь другого.

Ее губы приоткрылись, и она сделала несколько шагов назад.

— Я не жалею тебя.

— Тогда тебе стоило бы пожалеть себя за то, что не имеешь личной жизни, — пробормотал я, не встречаясь с ней взглядом, но краем глаза замечая выражение боли на ее лице.

— Знаешь, бывают моменты, когда я вижу, какой ты человек. Когда вижу твою боль, горе, тревогу. Но потом ты снова строишь вокруг себя стену, подавляя все это своей жестокостью.

— Перестань вести себя так, словно знаешь, какой я.

— А ты перестань строить из себя бессердечного, — ответила она, потом порылась в сумочке, достала ручку, клочок бумаги и записала на нем номер телефона. — Вот, возьми. Это на тот случай, если я тебе понадоблюсь или ты изменишь свое мнение. Раньше я работала няней, так что могла бы протянуть тебе руку помощи, если понадобится.

— Почему ты никак не поймешь? Мне ничего от тебя не нужно.

— А ты решил, что это ради тебя? — Она усмехнулась и покачала головой, сжав в руке кулон в виде сердца. — Похоже, из-за своего эгоизма ты не видишь истинного положения вещей. Я здесь не ради тебя. Мы едва знакомы. Последняя просьба моей мамы — чтобы я присматривала за своими сестрами. И раз Лира исчезла в неизвестном направлении, я считаю своим долгом присмотреть за ее дочерью.

— Тэлон — не твоя забота, — возразил я.

— Возможно, — сказала она. — Но нравится тебе это или нет, она моя семья, поэтому не позволяй своей заносчивости и беспричинному гневу удерживать тебя от обращения за помощью, если я вдруг все-таки понадоблюсь.

— Я не нуждаюсь в тебе. Мне никто не нужен, — зарычал я, чувствуя раздражение от того, что она показывает характер. Это полная нелепость с ее стороны — так жертвовать собой.

Люси склонила голову набок и, прищурив глаза, изучала меня. Мне было ненавистно то, как она смотрела на меня. Я ненавидел ее за то, что, когда наши глаза встречались, она словно заглядывала мне в душу и видела ту ее часть, которую я даже сам себе не открывал.

— Кто обидел тебя? — прошептала она.

— Что?

Она шагнула ко мне, взяла меня за руку, заставила разжать кулак и положила на ладонь записку с номером телефона.

— Кто ранил тебя так сильно, что сердце твое превратилось в кусок льда?

Пока Люси шла к выходу, я провожал ее взглядом, но она ни разу не оглянулась.

Прошло еще три недели, и врачи сообщили мне, что мы с Тэлон можем ехать домой.

Почти два часа я потратил на то, чтобы правильно установить автомобильное кресло. А потом попросил еще пять медсестер проверить, надежно ли оно закреплено.

Так медленно я не ездил еще ни разу в жизни. И всякий раз, оборачиваясь проверить Тэлон, находил ее мирно спящей.

Я облажаюсь.

Так и будет. Я ничего не смыслил в отцовстве. Я понятия не имел, как ухаживать за ребенком. Джейн справилась бы отлично. Конечно, ей никогда не хотелось детей, но она была перфекционисткой. Она научилась бы быть самой идеальной матерью в мире. В плане заботы о Тэлон она была бы идеальным вариантом.

То, что эта кроха моя, ощущалось жестокой ошибкой.

— Ч-ч-ч, — шептал я в попытке успокоить ее, когда вносил кресло в дом. Пока я вытаскивал его из машины, Тэлон расплакалась, и все внутри меня тревожно сжалось.

Она хочет есть?

Ей нужно поменять подгузник?

Ей жарко?

Или холодно?

Она снова начала задыхаться?

Достаточно ли сильны ее легкие?

Переживет ли она эту ночь?

Уложив Тэлон в кроватку, я сел рядом на пол.

Она шевелилась, и я вскакивал на ноги, чтобы проверить ее.

Она не шевелилась, и я вскакивал на ноги, чтобы проверить ее.

Я облажаюсь.

Врачи ошибались. Я был уверен в этом. Ее еще рано было выписывать домой. Она к этому была не готова. И я не был готов. Она была слишком маленькой, а мои руки слишком большими.