Но амбу-дроны за ним не прилетели. Они были заняты мертвыми телами, устилавшими всю территорию дворца. Ведь амбу-дрону все равно, кого спасать…

И тогда Анастасия все поняла.

— Они убивают персонал, чтобы загрузить работой дроны… чтобы не осталось ни одного, который занялся бы серпами…

А фанатики тем временем схватили тело Баба и поволокли к погребальному костру, где убитый превратится в горстку пепла, из которой его не восстановить. Тонисты бросили тело в костер, и пламя вспыхнуло с новой силой.

— Во дворец! — крикнул Тенкаменин, и снова повел спутников за собой. Как будто если все время куда-то бежать, то можно вырваться из ловушки, в которую они угодили.

Они влетели во дворец, где полдюжины гвардейцев закрыли за ними массивные бронзовые двери и заняли оборонительные позиции, на случай если ворвутся тонисты. Наконец наступило благословенное мгновение покоя. Благословенное мгновение посреди безумия, дающее возможность обдумать свои действия и избежать смерти, столь же неблагородной, как та, что постигла бедного серпа Баба.

Хотя во дворце было множество окон, все они выходили на центральный атриум, а значит «храм удовольствий» представлял собой мощную крепость. Вопрос лишь в том, насколько мощную.

— Должно быть, они собрали здесь всех свистов Субсахары, — сказала серп Македа.

— Все будет хорошо, — твердил Тенкаменин. — Скоро из города подоспеют стражи порядка, они присоединятся к гвардейцам, а пожарные погасят пламя. Все будет хорошо!

— Но они уже должны были прибыть! — сказала Македа. — Почему не слышно сирен?

Их иллюзии разрушила Анастасия — проницательная, как всегда.

— Первые взрывы, — напомнила она. — Те, что звучали вдали…

— И что? — вопросил Тенкаменин почти угрожающе, борясь за свою ниточку надежды.

— А то, что если бы я хотела организовать незаконное нападение, — ответила Анастасия, — первым делом я бы захватила стражей порядка и пожарных.

Все умолкли, осознав правоту этих слов. Потом Тенкаменин повернулся к своему камердинеру, в ужасе заламывающему руки:

— Где мои вещи?

— Я… простите, ваше превосходительство. Я оставил чемодан в розовом саду.

Джери бросил/а на Верховного Клинка сердитый взгляд.

— Нас вот-вот поджарят, а вы беспокоитесь о своем барахле?

Но прежде чем тот успел ответить, горящий грузовик проломил массивные бронзовые двери, похоронившие под собой четверых гвардейцев, и в зал устремился поток тонистов.

Джери схватил/а Анастасию за руку и затащил/а за колонну.

— У меня есть одна идея, — сказал/а капитан. — Но ты должна мне довериться.

Курат серпов чувствовал себя в своей стихии. Он был рожден для этого, это стало его целью, он планировал это много лет. Еще до того мгновения, когда умолк Гром, он знал, что придет его день. Экстремистская ветвь тонизма, к которой он принадлежал, станет доминирующей. А прочая мелочь, что верит в умиротворение, терпимость и пассивное непротивление, скоро сдохнет и сгорит, как сгорит сегодня Верховный Клинок Субсахары. Время слов прошло. Давно прошло. Будь на то воля курата, сам язык, речь оказались бы вне закона, на смену им пришло бы бессловесное поклонение Тону, Грому и Набату. Как тому и следовало быть. И он станет Верховным Куратом над всеми. Что за славный день настанет тогда! Но сначала…

Фигура в бирюзовой мантии — серп, конечно, — устремилась вверх по центральной лестнице, пытаясь сбежать. Курат указал на нее, и десяток человек из его паствы рванули следом. Неподалеку от него женщина в шелковой мантии лососевого цвета — курат узнал серпа Македу — искусно отражала атаки тонистов, выпалывая одного за другим. Преданные и фанатичные, они жертвовали собой. Затем одному удалось зайти Македе за спину и ударить ее ножом. Она замерла, хватанула ртом воздух и рухнула, как тряпичная кукла, утратив вместе с жизнью всю свою воинственность. Три тониста подхватили тело и поволокли наружу к растущему погребальному костру и его очищающему пламени.

— Если сожжешь нас, значит, ты не лучше Годдарда, — бросила одна из служанок, толпившихся у основания лестницы вместе с Верховным Клинком Тенкаменином. — Если ты доведешь дело до конца, тогда высшая сила, которой ты поклоняешься, никогда тебя не простит.

Верховный Клинок твердо положил ей руку на плечо, и она умолкла, но в ее взоре по-прежнему горели злость и вызов. Если бы курат мог говорить, он сказал бы, что ее слова — вообще все слова — оскверняют Тон. И что единственная причина, по которой Тон не разнес ее череп в осколки своим яростным резонансом, заключается в том, что миссия по очищению мира от недостойных возложена на курата и подобных ему людей. Но он не мог ей этого сказать. Да и к чему? Его поступки говорили громче слов.

Зато Верховный Клинок слишком полагался на слова.

— Прошу вас… — взмолился Тенкаменин.

Курат знал, что сейчас произойдет. Надменный, трусливый серп, этот поставщик неестественной смерти, начнет умолять о пощаде для своей драгоценной персоны. И пусть его умоляет. Курат не был глух, в отличие от членов некоторых других свистовских сект, но с таким же успехом его можно было бы считать глухим.

— Прошу вас… можете покончить со мной, но пощадите этих двоих, — сказал Тенкаменин. — Ведь камердинер и экономка вам не враги.

Курат заколебался. Его желанием было покончить со всеми; любой, кто служил серпу, заслуживал судьбы серпа. Как соучастник. Но тут Верховный Клинок произнес:

— Покажите своим последователям истинный смысл милосердия. Как показали мне мои родители. Мои мать и отец, которые находятся среди вас.

Курат знал об этом. Родители Верховного Клинка бессловесно умоляли не заставлять их участвовать в атаке на дворец. Поддавшись мольбам, он отправил их в пожарную часть, и, судя по всему, они выполнили задание на отлично. Тенкаменин не заслуживал пощады, но из почтения к его родителям курат решил уважить последнюю просьбу Верховного Клинка. Он достал пистолет, выстрелил Тенкаменину в сердце и жестом велел двум слугам убираться.

Пожалуй, с его стороны это и правда было нечто похожее на милосердие. Скорее всего, их убьют в саду и бросят в костер, но амбу-дронам удавалось вытащить какую-то часть квазимертвых, так что у этой парочки все же оставался шанс на спасение.

Но в этот момент экономка выпрямилась. Ее глаза полыхали запредельным гневом, запредельной яростью. А взгляд был остр и сосредоточен. Как взгляд серпа.

Она бросилась к ближайшей тонистке, сбила ту с ног мастерским боевым приемом, выхватила у нее мачете, взмахнула — и оставила курата без оружия как без рук. В буквальном смысле.

Оцепенев, он смотрел, как его отрубленная кисть крутится в воздухе. «Экономка» выдернула из нее пистолет и направила его на курата. Она молчала, потому что ее поступки говорили громче слов.

Джери не поверил/а инстинктам Анастасии, решил/а, что все не так серьезно, как та предполагала. Это была смертельная ошибка со стороны Джери. Они могли бы сбежать гораздо раньше, до того, как внешние стены дворца подверглись нападению, если бы только Джери доверял/а Анастасии. Капитан дал/а себе клятву больше никогда в ней не сомневаться. То есть, конечно, если они выживут, а выживание сейчас было практически неразрешимой задачей.

Когда тонисты ворвались во дворец, Джери убедил/а Анастасию поменяться одеждой.

«Моя работа — защищать тебя, — упрашивала/а Джери. — Пожалуйста, Анастасия, позволь мне это сделать. Окажи мне такую честь».

Хотя Анастасии очень не хотелось подвергать Джери опасности, капитан, сформулировав свою просьбу именно таким образом, лишил/а ее шанса на отказ.

Набросив на себя бирюзовую мантию, Джери побежал/а по центральной лестнице, уводя за собой половину тонистов. Капитан не ориентировался/ась по всех комнатах и помещениях верхних этажей, но уж точно знал/а их лучше, чем нападающие. Джери привел/а их в апартаменты Анастасии, затем выскочил/а через боковую дверь во внешний зал. Дворец представлял собой сложный лабиринт, и это давало Джери возможность некоторое время водить преследователей за нос, однако долго их морочить не получится. А потом снизу донесся звук выстрела, следом еще один. Так, не думать об этом сейчас, нужно сосредоточиться на том, как бы отвлечь «своих» тонистов от битвы внизу.