— Да, серпа Люцифера здесь нет, — продолжил он. — Но ВЫ, так страстно желавшие посмотреть спектакль, теперь вы объект моего внимания. Здесь судили не его, здесь судили ВАС — тех, кто сегодня проклял самого себя! Единственное спасение от смертных мук — епитимья. Епитимья и жертвоприношение. И поэтому я выбрал сегодня ВАС, чтобы вы послужили примером для всего мира.

Затем он обратился к тысяче серпов, рассыпанных по всему стадиону.

— Выполоть их! — приказал он, испытывая такое презрение к толпе, что прикусил собственную губу. — Всех выполоть!

Паника нарастала медленно. Ошеломленные зрители переглядывались. Сверхклинок действительно так сказал? Не может быть! Он не мог всерьез потребовать такого. Даже серпы колебались поначалу. Но если не хочешь, чтобы твоя преданность была поставлена под сомнение, надо выполнять приказ. Выражение на лицах серпов изменилось. Один за другим они начали доставать свое оружие и оценивающе оглядывать окружающих, просчитывая в уме, как наилучшим образом достичь цели.

— Я ваше завершение! — провозгласил Годдард, как всегда делал это во время массовых прополок. Его голос эхом разносился по стадиону. — Я последнее слово в ваших бездарных, негодных жизнях!

Несколько человек бросились бежать. За ними последовали другие. А потом словно прорвало дамбу. Охваченные паникой зрители перепрыгивали через скамейки и топтали друг друга, надеясь добраться до выходов. Но у горлышка воронки поджидали серпы. Единственный путь на свободу проходил мимо них, а тела выполотых уже заблокировали дорогу к спасению.

— Я ваш избавитель! Я ваш портал в тайны забвения!

Люди начали перепрыгивать через перила в надежде, что если они поставят кляксу, то их оживят. Но тут шла акция серпов. С того момента как Годдард отдал приказ, Грозовое Облако могло лишь беспомощно наблюдать за происходящим множеством своих немигающих глаз.

— Я ваша омега! Я несу вам мир и покой! Придите в мои объятия!

Серп Рэнд умоляла его остановиться, но он оттолкнул ее, и она, споткнувшись, сбила факел. Тот лишь скользнул по поверхности поленницы, но этого хватило. Костер вспыхнул — пурпурное пламя взвилось у его подножия.

— Ваша смерть — и мой приговор, и мой дар вам, — сказал Годдард умирающей толпе. — Примите ее с благодарностью. И прощайте.

Наилучший вид на Армагеддон Годдарда открывался с вершины погребального костра, и поскольку вытяжной вентилятор рассеивал дым, техник видел всё… включая внешний край пурпурного пламени, которое продвигалось вверх, меняя цвет на синий.

На трибунах серпы нового порядка, сверкая драгоценностями на мантиях, с пугающей быстротой расправлялись со своими жертвами.

«Сегодня я умру не один», — подумал техник. А огонь приближался, превращаясь из зеленого в ярко-желтый.

Он почувствовал, как плавятся подошвы его туфель. Ощутил запах горящей резины. Пламя стало оранжевым и переместилось ближе. Крики на трибунах, казалось, звучали откуда-то из дальнего далека. Вскоре языки пламени покраснеют, кляп превратится в пепел, и для техника будет иметь значение единственный крик — его собственный.

И тут он заметил серпа, смотревшего на него с края поля. Серпа в алой мантии. Одного из тех немногих, кто не стал нападать на толпу. Их взгляды на мгновение встретились. Когда языки пламени лизнули брюки обреченного, серп Константин поднял пистолет и произвел единственную свою прополку за сегодняшний день. Один выстрел, прямо в сердце, избавил техника от гораздо более мучительного конца.

И последним, что почувствовал техник, прежде чем его покинула жизнь, — волна бескрайней благодарности серпу в алой мантии.

— Я прощаю тебя за то, что ты пыталась меня остановить, — сказал Годдард серпу Рэнд, когда они в лимузине отъезжали от стадиона. — Но я удивлен, Айн, что именно ты, из всех серпов, дрогнула, когда дело дошло до прополки.

Айн могла ответить ему миллионом слов, но придержала язык. Роуэн был забыт, потерявшись на фоне более масштабного деяния. Прошел слух, что кто-то видел, как он покидал стадион в сопровождении серпа Трэвиса и группы других техасских серпов. Она могла бы обвинить их в происшедшем, но кого это обманет? Именно она подсказала Годдарду представить отсутствие Роуэна как часть более значительного замысла. Ей и в голову не приходило, что Годдард повернет ее предложение таким образом.

— Получилось не то мероприятие, которого я хотел, но ведь редко когда все складывается, как было задумано, — заметил Годдард с тем спокойным и сосредоточенным видом, c каким обсуждают только что просмотренный театральный спектакль. — И даже если так, этот день дал нам преимущество.

Рэнд недоверчиво взглянула на него.

— Каким образом? Из чего ты сделал такой вывод?

— Разве это не очевидно? — И когда она не ответила, Годдард пояснил с тем отточенным красноречием, которым был знаменит: — Страх, Айн. Страх — любимый отец уважения. Рядовые граждане должны знать свое место. Должны понимать, где проходит черта, которую им не позволено переступать. Теперь, когда Грозоблако их покинуло, необходима твердая рука, обеспечивающая обществу стабильность. Устанавливающая четкие границы. Они будут боготворить меня и всех моих серпов и больше никогда не посмеют нарушить правила. — Он поразмыслил над этими доводами, придуманными для собственного успокоения, и одобрительно кивнул самому себе. — Все хорошо, Айн. Все хорошо.

Но серп Рэнд знала: отныне и впредь ничего хорошего ждать не стоит.

К свистам, этим ханжам, затеявшим неправедную войну, Набат испытывал омерзение. Он обрушивался на них, сопровождаемый яростным хлопаньем миллионов крыльев и раскатами Грома в небесах. Строптивых он повергал на землю, те, кто падал на колени, обретали спасение. А затем он оставлял их, уносясь пернатой бурей в успокоившиеся небеса. Возрадуемся же!

Набат был не только существом телесным — он властвовал над плотью. Он мог превратиться в любое создание или во множество созданий сразу. Этот стих иллюстрирует его способность превращаться в огромную стаю птиц — по большей части орлов, соколов или сов. Грациозных. Благородных. Мудрых. А также внушающих страх и почтение. Существ, олицетворявших все то, что составляло сущность Набата.

Вечная проблема Симфония состоит в его непоследовательности. Он рассматривает вещи, как ему заблагорассудится, — то в их символическом звучании, то в буквальном. И поэтому его интерпретации более причудливы, чем мудры. Весьма возможно, что Набат мог превращаться в стаю птиц, но почему бы не предположить, что он, скорее всего, попросту обладал мистической способностью летать, как те закутанные в мантии персонажи, которых мы видим на страницах старинных графических романов?

Колокола собора в Евроскандии, регулярно отбивавшие часы почти тысячу лет, замолчали. Их сорвали, раскурочили и расплавили в наскоро сооруженном горне. Великолепный концертный зал в том же регионе подвергся нападению прямо во время концерта. К ужасу публики, сцену заполонили тонисты и принялись крушить инструменты: маленькие просто ломали руками, большие рубили топорами.

«Ваши голоса звучат музыкой для моих ушей», — сказал как-то Набат. А это значило, что всякая другая музыка должна замолчать.

Эти экстремистские секты в своем религиозном рвении ощутили насущную потребность навязать миру свои верования. На свете не существовало двух одинаковых свистовских сект. Каждая придерживалась своих, только ей присущих заблуждений, каждая по-своему извращала высказывания Набата, а их интерпретации тонистской доктрины внушали страх. Единственное, что у них было общего, — это склонность к насилию и нетерпимость, включая нетерпимость к другим тонистам, ибо любая секта, чьи верования хоть чуть-чуть отклонялись от их собственных, считалась отступнической.