Но есть кое-кто, способный сделать власть Вольтури даже более сильной и неоспоримой, чем при Аро. Потому, что для этого ему не нужны никакие ухищрения. Потому, что он неуязвим и имеет достаточно силы, чтобы подчинить либо уничтожить всех нас. Да, он не хочет ни того, ни другого, и это прекрасно, но тем не менее…

Я ухватилась за эту мысль, как утопающий за соломинку — если смогу убедить Джорджа остаться здесь, хотя бы в первое время — мы точно сможем удержать власть и не дать начаться войнам, которых он тоже не хочет.

И заодно это шанс удержать любимого рядом, а, возможно, и добиться от него ответных чувств…

Джеймс

Люди — существа любопытные. Это обычно не меняется, когда становишься вампиром. Мне, к примеру, порой было любопытно — что ощущает вампир, когда у него оторвана голова? Руку мне как-то раз оторвали — было больно… а вот голову — ни разу.

Вот только… я бы предпочёл расспросить кого-то, имевшего подобный опыт! А не приобрести такой опыт лично! Но обстоятельства заставили…

Так что тем, кому любопытно, как было мне, поделюсь: это чертовски больно. Нет, не так… ЧЕРТОВСКИ БОЛЬНО!!! Практически, как при обращении! Все чувства притупляются до практически полной неработоспособности, думать о чём-то, кроме боли, почти невозможно… Хотя сквозь пелену боли порой прорывался образ — шоколадные глаза на бледном лице в обрамлении тёмно-каштановых волос, смотрящие на меня с беспокойством. И имя — Изабелла. Но боль быстро смывала этот образ…

Однако боль медленно, но всё же уменьшалась — я заметил это только спустя, кажется, столетия. И вместе с тем возвращалась способность думать. Постепенно я восстановил в памяти события, предшествующие этому жуткому состоянию. Очень надеюсь, что у Калленов вышло воспользоваться тем шансом, который я предоставил, иначе… нет, даже думать не хочу о другом развитии событий!

Ещё время спустя я начал ощущать собственное тело. Правда, двигаться всё равно не мог… но уже кое-что. В глазах танцевали разноцветные круги, а уши улавливали какие-то звуки, но будто сквозь толстую стену, оббитую ватой — разобрать не было возможно ни черта.

И вдруг… всё закончилось. Это было настолько внезапным, что несколько секунд я был буквально оглушён отсутствием боли. В уши, вдруг вернувшие обычную чувствительность, ворвался ураган звуков, а глаза сами собой закрылись от яркого света, хотя больно им быть не могло — просто от неожиданности.

Ещё одной непроизвольной реакцией являлся глубокий вдох… который мгновенно привёл меня в чувство. Потому, что я почуял аромат. Я бы уловил даже одну-единственную его молекулу в самой удушающей вони… сейчас же он буквально окутывал меня, словно перина. Неповторимый, ни на что не похожий, самый желанный и… любимый. Не удержавшись, я вдохнул дивный букет ещё раз, а затем открыл глаза.

Два темно-шоколадных омута смотрели на меня. В который раз меня непреодолимо затягивало в них — а я даже не пытался сопротивляться. В голове билось невыразимо радостное: «Жива, жива!»…

Но радость сменилась беспокойством, когда я оторвался от Её глаз и окинул взглядом всю её: Изабелла была вся в пыли и запёкшейся крови, которой было особенно много на шее, а одежда, ко всему вышеперечисленному, была порвана во многих местах. Также я заметил на её щеках дорожки от слёз, которые были особо отчётливо видны из-за пыли… внезапно по ним побежали свежие капли…

— Белла, у тебя где-то болит? Тебе плохо? — я молниеносно сел и осторожно взял её за плечи, она молча продолжала смотреть на меня и плакать. Я совсем запаниковал. — Изабелла, ну скажи хоть что-то! Не молчи!

Внезапно она широко улыбнулась, а через мгновение она резким движением подалась мне навстречу и стала покрывать моё лицо поцелуями. Её горячие губы коснулись моего лба, скул, носа… а затем нашли мой рот. Я на миг опешил от её напора, после чего начал отвечать с не меньшим. Всё было в этом поцелуе — паника, когда я чувствовал, что она в беде, страх, что могу потерять её, счастье, что она всё же жива… и, похоже, чувства Изабеллы зеркально отражали мои. Кажется, вечность прошла прежде, чем она разорвала поцелуй и прижалась щекой к моей груди, а тёплые руки обвили меня, сомкнувшись на спине. Я обнял любимую в ответ. Её тело продолжало вздрагивать — она всё ещё плакала.

— Это от счастья… — проговорила Белла, всхлипывая, — я ведь думала, что потеряла тебя…

— Что? Почему ты так решила? — удивился я. Она только в очередной раз всхлипнула.

— Белла не знала, что мы восстанавливаемся от любых повреждений… — начал как-то виновато Карлайл. Надо же, я и не заметил, что мы здесь не одни! — Эдвард только собирался это сделать, когда она увидела тебя… в не самом лучшем состоянии, — он вздохнул. — После мы пытались ей сказать, но она нас не слышала. Потом потеряла сознание — она и так была совсем слабой, а тут ещё это…

— Мы с Викторией отнесли её на солнце, — продолжил за своего отца телепат, — далеко на восток. Там уже мы смогли ей всё объяснить, когда она пришла в норму физически. После этого Белла сразу же потребовала отвести её обратно. И больше отходила от тебя, пока ты срастался.

— Бедная моя девочка… — прошептал я, ласково гладя её по спине, — сколько всего тебе пришлось пережить…

— Джеймс… — выдохнула Белла мне в грудь, — я люблю тебя! — от её слов через меня будто разряд тока в сто тысяч вольт прошёл. Одна часть меня сказала: «Это она просто не совсем в себе от пережитого — вот и вырвалось!». Другая же возразила: «Тон у неё был довольно уверенный!». Чтобы удостовериться, я мягко отстранил её от себя и заглянул в глаза, ожидая увидеть там растерянность, какая обычно бывает, когда выпалил что-то, не подумав. Но ничего подобного не разглядел — только полную уверенность в своих словах. Мои губы сами собой растянулись в счастливой и, думаю, совершенно глупой улыбке.

— Я тоже люблю тебя, Изабелла! — на это по её щекам снова потекли слёзы.

— Беллз, ну хватит уже плакать! — с притворным страхом в голосе воскликнул Эммет. — Утонем все скоро тут в твоих слезах! — и тут же получил звонку звонкую затрещину от жены.

— Тебе всё равно воздух не нужен, гризли! — фыркнула Белла, снова уткнувшись мне в грудь.

— Ага, вот только мокрая одежда — штука не сильно приятная! — не унимался здоровяк. — Я хочу сам выбирать, как и когда мне купаться! — я повернулся к нему и рыкнул, чем вызвал ещё больший приступ веселья.

Любимая шмыгнула носом и хихикнула, после чего внезапно отстранилась, критически себя осмотрела и нахмурилась: — А мне бы сейчас душ не помешал…

Я же, снова обратив внимание на запёкшуюся кровь, не смог сдержать рычание.

— Что с этим ублюдком, Феликсом? — повернулся я к Калленам.

— После твоего отвлекающего манёвра мы его разорвали, — проговорил Джаспер, — Эммет горел желанием его сжечь… но я не позволил. Мне показалось справедливым, если это сделаешь ты, — я удивлённо посмотрел на него. — Не стоит удивляться. Если бы кто-то похитил и причинил боль Элис — я был бы очень недоволен, если расправа над похитителем произошла бы без моего участия. Да и сам ты пострадал в этой битве больше всех. Должна же тебе достаться какая-то моральная компенсация? Тело мы закинули в пещеру, голова вон там валяется, — он махнул рукой в сторону и нехорошо ухмыльнулся. Я вернул ему эту ухмылку.

Не знаю, каким был «военный» до встречи с Калленами, но в нём присутствовала жестокость вампира, который убил многих и многих себе подобных. И, хоть он теперь живёт мирно, прошлое оставило неизгладимый след на его личности так же, как зубы вампиров — шрамы. Не знаю, были ли похожи мы-прежние, но мы-теперешние определённо имеем нечто общее. Как минимум то, что мы готовы жестоко расправляться с теми, кто посмеет причинить боль нашим любимым…

Я встал и посмотрел в направлении, которое указал эмпат. Голова громилы-Вольтури лежала на траве, в десяти шагах. Я метнулся в её направлении, на ходу подхватил за патлы и оказался в пещере. Ближе к выходу лежали руки, а остальное тело в чёрном плаще — в глубине. Подойдя к нему, я достал зажигалку (всегда ношу с собой несколько на всякий случай), зажёг её и кинул на тело. Оно быстро разгорелось. Затем вернулся к рукам и по очереди кинул их в костёр. Осталась голова. Я специально оставил её напоследок, надеясь, что он всё это чувствует. Взяв её в ладони, я повернул бошку к себе лицом. На нём застыл свирепый оскал. Глаза остекленели. «Какая жалость, что ты меня не видишь и не слышишь», — подумал я, помня свои ощущения в подобном состоянии. «Но это, очень надеюсь, почувствуешь», — и стал медленно сдавливать его голову в руках, держа её над костром, с непередаваемым наслаждением глядя, как по лицу этой сволочи распространяются трещины. Постепенно от неё начали откалываться куски, падая в костёр, а затем она разом разлетелась на части, как спелый арбуз. Я тщательно собрал всё упавшее мимо костра и ещё некоторое наблюдал за языками пламени, чувствуя глубокое удовлетворение. Так будет со всеми, кто посмеет сделать больно моей Изабелле…