- Я очень сожалею, - сказал Марко Антонио адвокату, - Мариана не лгала. И как ни горько мне это признать, в трагедии Жулианы повинна только моя мать.

- Не печальтесь, мой друг. Я постараюсь не предавать этот факт широкой огласке, - пообещал ему Маурисиу.

А разъярённая Жанет ворвалась тем временем в комнату Марианы:

- Предательница! Мерзавка! Тварь неблагодарная! Вот как ты отплатила мне за всё добро, которое для тебя сделала? Если дело дойдёт до суда - ты изменишь свои показания, или я тебя уничтожу.

- Мне очень жаль, сеньора, но я решила уйти из вашего дома, - ответила на это Мариана, вызвав ещё больший гнев Жанет.

- Решила уйти? Так убирайся вон! И чтобы я тебя больше никогда не видела, мерзавка!

Мариана, однако, задержалась в доме Мальяно до ночи, так как не могла уйти отсюда без того малыша, которого полюбила как родного сына и который здесь никому кроме неё, не был нужен.

Пробравшись тайком в детскую, она взяла на руки маленького Франческо, прижала его к себе и прошептала сквозь слёзы:

- Я никому не отдам тебя, мой сыночек! Мы уйдём отсюда вместе. Сейчас я только возьму самое необходимое, и мы уйдём. Подожди немного.

Оставив малыша в кроватке, Мариана принялась искать то, что считала необходимым для него.

- Где же те золотые монетки, что дал тебе дедушка? Вот они! Это принадлежит тебе по праву. А вот и свидетельство о рождении. Оно ещё сможет тебе пригодиться, правда? Ведь здесь написано, что ты – Мальяно…

Затем она вновь взяла мальчика на руки и, никем не замеченная, отправилась с ним в тот же монастырский приют, откуда его однажды привезли в дом Мальяно.

А Жанет, обнаружив на следующий день пропажу, заявила сыну:

- Я не собираюсь бросаться на поиски Марианы и тем более этого подкидыша. Он никогда не был и не будет моим внуком! Он не Мальяно! Мариана сделала нам большое одолжение, выкрав его. Пусть они оба исчезнут из нашей жизни навсегда!

Две недели, проведённые вместе с мужем в Сан-Паулу, пролетели для Марин как одно прекрасное мгновение. Никогда ещё она не чувствовала себя такой счастливой, и ей всё казалось, что это не явь, а сон - сладкий сон, из тех, какие снились ей в далёкой юности.

Жили они с Гумсрсинду в отеле, в одном из лучших номеров, которые доступны далеко не каждому постояльцу. Завтрак им подавали в номер, затем Гумерсинду отправлялся в город по делам, а Мария шла в какой-нибудь парк или сквер, прогуливалась там по аллеям, отдыхала на лавочках среди цветников и дивилась своей беззаботной жизни, о которой она даже никогда не мечтала.

Но, самое удивительное и прекрасное начиналось ближе к вечеру, когда возвращался Гумсрсинду и они шли в ресторан. Поначалу Мария там очень смущалась - ей казалось, будто все на них смотрят. А потом осмелела - с удовольствием пила редкие дорогостоящие вина, вкушала диковиные блюда и слушала своего Гумерсинду, который рассказывал ей о том, что успел сделать за день. Затем наступал самый волнующий момент: Гумерсинду приглашал её на танец, и она с замиранием сердца чувствовала, как его сильная нежная рука ложится ей на талию. От этого прикосновения у Марии всякий раз кружилась голова, пол уплывал из-под ног, но Гумерсинду легко и уверенно вёл её в танце - свою жену, свою надёжную, терпеливую подругу, всей жизнью выстрадавшую эти мгновения счастья.

Опьянённые вином и танцем, они поднимались в номер, и для них наступала ночь любви. Да, это была любовь! Они любили друг друга как в молодости, как в первые месяцы после свадьбы. Его страстные признания, на которые он не отваживался, даже в юности, будоражили кровь Марии, вскрывая в ней доселе неведомые и не востребованные прежде силы. В огне этой страсти сгорели без следа все прошлые обиды, и новый прочный сплав ещё крепче спаял сердца двух немолодых, но искренне любящих друг друга супругов.

Как драгоценный дар восприняли они это чистое и светлое чувство, вновь озарившее их жизнь. Мария вся светилась от счастья, а Гумерсинду летал как на крыльях. Он был прощён ею и чувствовал это, хотя они и не вспоминали о его прошлых грехах. И Мария тоже окончательно уверовала в то, что была и остаётся единственной любимой женщиной Гумерсинду.

Эта внезапная вспышка чувств оказалась прекрасным предлогом к переезду в Сан-Паулу. Все сомнения в правильности такого решения отпали сами собой. Особняк был куплен. Добротный, уютный, просторный – вполне подходящий для того, чтобы в нём начать новую счастливую жизнь.

Но прежде чем поселиться в Сан-Паулу, Гумерсинду и Марии надо было съездить в свой старый дом, на фазенду – собрать необходимые вещи, отдать кое-какие распоряжения по ведению хозяйства. И когда за окнами поезда показалась буйная зелень кофейных плантаций, сердце Марии защемило. Как-никак здесь, среди этих деревьев, прошла большая часть её жизни! «А что же должно твориться сейчас в душе Гумерсинду? – с тревогой подумала она. – Не жалеет ли он о том, что купил этот особняк, что поторопился с переездом?»

И Гумерсинду, угадав её мысли, ответил на них вслух:

- Не надо грустить, дорогая. Мы всё сделали правильно. Я ещё не стар, мне хочется попробовать себя в новом деле. А наша фазенда – в надёжных руках! Анжелика управляется там не хуже меня. Но самое главное, что ей нравится этим заниматься.

- И всё-таки ей трудно, бедняжке, - вздохнула Мария.

- Не забывай, это был её добровольный выбор. Очевидно, так и должно быть. Бог не дал нам сына, зато одарил нас такой дочерью, которая вполне заменяет сына.

Анжелике действительно нравилось жить вдали от большого города, на родной фазенде. Здесь и дышалось легче, и работа была не в тягость, а в радость. Разумеется, это непростое дело – управлять кофейными плантациями, изо дня в день думать об урожае, который надо не только вырастить и собрать, но ещё и выгодно продать. А кроме того, надо заботиться также и об огромном количестве людей, обрабатывающих плантации за ничтожную плату. По крайней мере, Анжелика считала это одной из важнейших составляющих успешного ведения хозяйства – в отличие от большинства здешних землевладельцев.

Даже Гумерсинду, слывший в округе добрым и справедливым хозяином, не слишком утруждал себя заботами о наёмных итальянцах.

А вот Анжелике пришлось всерьёз задуматься над этой проблемой уже вскоре после отъезда отца. В тот день рабочим выдавали жалованье, а точнее, выяснилось, что выдавать-то им ничего и не надо, так как все они сильно задолжали лавочнику Ренату и обязаны расплатиться с долгами.

Такой порядок был заведён здесь давно, и Анжелике оставалось только издали наблюдать, как лавочник, тыча пальцем в платёжную ведомость, а потом в свою долговую книгу, объясняет буквально каждому рабочему, что и на сей раз тому не удалось полностью покрыть долг. Рабочие реагировали на это по-разному: одни понуро выслушивали Ренату и отходили в сторону, другие громко возмущались, обзывая лавочника мошенником и вором. Крепкий молодой парень, чем-то напомнивший Анжелике Матео, высказался более конкретно, обвинив не только Ренату, но и Гумерсинду:

- Все вы тут одна шайка-лейка! Специально приписываете нам то, чего мы не брали в вашей лавке, чтобы никто из нас не смог рассчитаться с долгами и вернуться обратно в Италию!

Анжелика заподозрила, что парень не далёк от истины. Если такая картина повторяется из месяца в месяц и люди никогда не держали в руках зарабонных денег, то ясно, что их кто-то обманывает – либо лавочник, либо хозяин. А может, и оба вместе, как утверждает этот парень.

Когда Ренату закончил выяснять отношения с рабочими, Анжелика спросила его строго:

- Скажи, действительно ли этим людям платят так мало, что они даже не могут прокормить себя, или ты их попросту обманываешь?

Ренату и не подумал увёртываться, объяснив, что подобная практика существует на всех фазендах, где он прежде работал: без приписок в долговой книге итальянцев здесь не удержишь, они сразу же разбегутся кто куда.