— Родж, только давай без вот этого вот твоего любимого, — прошу, а он ржёт в ответ. — Выключай режим престарелого ловеласа и будь серьёзнее.

Он показывает мне средний палец и снова ржёт. Ну не придурок?

— Я Роджер, — представляется, протягивая свою лапищу к Марго, а я пытаюсь убедить себя, что ревность к лучшему другу — так себе увлекательный досуг.

Чёрт возьми, я и ревную… ведь ревную же, с этим невозможно бороться. Но Маргаритка такая красивая — необыкновенная, и мне хочется укрыть её от всего мира, от зла и похоти чужих людей. Жаль, нельзя, как в первобытные времена, закинуть её себе на плечо и отволочь в самую дальнюю пещеру, чтобы она была только моей.

Так, всё. Совсем голову потерял, лечиться нужно. Она свободна в своём выборе. Понравится другой мужик, пускай уходит. Если, конечно, инвалид её устроит в качестве спутника жизни, потому прежде чем её отпустить к кому-то, я оторву этому придурку ноги и руки. А потом пусть Марго к нему уходит, мне не жалко.

— А я Маргарита, — улыбается, а я чуть зубами не скриплю, когда Роджер целует ей тыльную сторону ладони.

Блядь, они меня сейчас доконают. Но я молчу, потому что моё состояние не иначе как идиотизмом не назовёшь. Я уверен в Роджере: несмотря на свои замашки альфача и дамского угодника, в душе он всё тот же Родя — мой лучший друг юности. Человек, с которым нас свела судьба в пятнадцать, когда за спинами обоих лязгнул тюремный засов. Мы выжили на малолетке лишь потому, что были друг у друга, а иначе не знаю, что бы могло случиться. Сойдясь в пятнадцать, переплелись корнями. Потом, после освобождения, к нашему дуэту добавился Викинг, и больше мы так и не нашли повода разойтись по разные стороны жизни. Всегда держались вместе, всегда неслись вперёд на предельных скоростях, дополняя и уравновешивая.

Тогда созвездие Гончих Псов стало нашим личным талисманом. Это была идея умника Викинга. Однажды мы лежали на крыше — нам тогда лет по девятнадцать было, — смотрели на звёздное небо и напивались. Просто для того, чтобы не сигануть вниз. Тогда нам было сложно, тогда мы медленно умирали внутри своего личного ада. Но Вик сказал: “Мужики, а вон Гончие Псы. Видите?” Мы не видели, потому что всё плыло перед глазами, но мы верили ему — не зря он был самым умным из нас всех. Таким и остаётся до сих пор.

“Там есть галактики Водоворот, Подсолнух и самая яркая звезда: Сердце Карла, она двойная, — продолжал Викинг. — Мужики, это ведь мы”.

Так мы и остаёмся уже больше двадцати лет Гончими Псами. Кружащие всегда рядом, живущие в одной реальности.

— Подожди меня здесь, — прошу, быстро целуя Маргаритку в губы. — Я быстро.

Марго кивает, хотя и мелькает странное выражение в глазах. Я понимаю её, потому что ей кажется, что мы теряем время, и сейчас с Мишей вытворяют разные страшные вещи, но Спартак не станет нарушать своё слово и мучить парня раньше оговоренного срока. Он его козырь, его способ получить желаемое, потому торопиться не станет. Но через два с половиной часа Спартак самолично примется выполнять задуманное. Минута в минуту, шаг за шагом. И это подстёгивает шевелиться.

Но сейчас меня ждёт одно маленькое, но очень срочное дело. Пусть первоначальный план летит в пропасть — нет смысла отпускать убийцу на свободу, но это не отменяет факта его вины, и это развязывает мне руки. Пусть сейчас и нет времени высвобождать своих кровожадных демонов, но кое-что сделать я обязан.

Не хочу мараться о такую сволочь — для этого у меня есть специально обученные люди, но пару раз вмазать ему, чтобы зубы с пола собирал, чувствую себя обязанным. Хотя бы потому, что слишком много ярости скопилось во мне, а я меньше всего хочу сорваться сейчас на Марго. Или на друзьях. В этой жизни слишком мало людей, которыми я дорожу больше чем собой, потому ни Викинг, ни Роджер не должны страдать из-за того, что какая-то погань убила моих людей.

— Открывай дверь, — говорю охраннику, поставленному у двери для надёжности, а тот кивает, сохраняя молчание.

Охрану я всегда организовываю из свободных членов клуба: людей, которые ценят принципы и устои, но не связаны по рукам и ногам обязательствами, что влечёт за собой ношение патча*. Такие ребята могут позволить себе, проживая в стенах клубных объектов, не заниматься бизнесом и не принимать участие в межклубных слётах и коллективных прогонах. Вольные наёмники, которым я плачу? достаточно для того, чтобы они безукоризненно выполняли свою работу и не влезали туда, куда лезть не положено по статусу.

Деньги — весомый довод стараться, а в деле оплаты труда я не привык мелочиться. Жадность губит не только фраеров, а и всех без разбора. Зажмёшь лишний рубль, а завтра огребёшь такие последствия, которые просто не вывезешь.

Захожу в сумрачное помещение бокса, в котором стены изолированы настолько, что звук трубы Иерихона не услышишь. Это перевалочный пункт, самое интересное происходит в подвале под моим кабинетом, но для начала провинившегося нужно замариновать хорошенько. Как мясо для шашлыка. Не все же удовольствия сразу, в самом-то деле.

Садист ли я? Определённо, нет. Я не получаю удовольствия от людских страданий, мне не нужна чужая боль, чтобы не чувствовать своей. Не ловлю кайф от криков и стонов и не купаюсь в крови девственниц. Но я свято уверен, что зло должно быть наказано. За любым грехом должна следовать расплата, а иначе в этой жизни нет никакого смысла. Но я справедлив и никогда не наврежу человеку больше, чем он заслужил своими делами и поступками.

Да, в чём-то я взял на себя обязанности Бога, но мне плевать, что по этому поводу думает общественность. Я живу так, как считаю нужным, готовый и сам отвечать за то, что успел сотворить за годы. Знаю, что костёр в аду уже приготовлен для меня, но пока дышу, буду следовать своим законам, а сдохну, так туда мне и дорога. Было бы ещё о чём переживать.

Мой пленник провинился: он полез на мою территорию, убил моих людей. Скольким бы он ещё навредил, не останови его верная отважная женщина? Неизвестно. Я не боюсь, что он мог бы добраться до меня. Я только не хочу даже представлять, какая бы длинная цепочка чужих смертей пролегла на этом пути. Смертей моих людей. И только за одну эту вероятность я готов спустить с урода шкуру живьём.

Замо?к клацает за спиной — охрана не сунется сюда, а криков не услышат, как бы мудак ни пыжился в тщетной попытке найти у кого-то здесь защиту. Но я не планирую убивать его. Не сейчас.

Он сидит на топчане в углу бокса, откинув голову на стену, и смотрит на меня. Ничего не говорит, не ухмыляется — просто смотрит.

Взгляд живого мертвеца я узнаю из тысяч других. Урод знает, что не жилец и, кажется, смирился со своей участью.

— Быстро ты пришёл, — замечает абсолютно бесцветным голосом.

Он сам себя обрёк на эту участь, его никто не заставлял. Наверное, был уверен, что всё будет в ажуре, но не вышло. Так случается, когда расслабляешься, и всё идёт по накатанной. Он работал грубо, но это не потому, что не знал других способов устранения врагов. Нет. Иногда за кажущейся простотой и примитивностью скрывается куда больше филигранного мастерства. Труп байкера с пробитой кирпичом головой на заднем дворе придорожной гостиницы — не то дело, за расследование которого с удовольствием примутся менты. Закроют за неимением весомых улик и подозреваемого, списав всё на обычную драку, межклубные разборки. Такое случается, просто в этот раз кто-то не рассчитал силы, вот и все дела.

— Ты меня ждал? — интересуюсь, медленно подходя к пленнику, пока не упираюсь носками сапог в край топчана. — Соскучился?

— Нужен ты мне триста лет, скучать по тебе, — усмехается, но морщится, когда чуть поджившая рана на губе снова трескается, а на коже выступают капельки крови.

Он слизывает их с каким-то почти эротическим удовольствием.

— Смотри, не кончи, извращенец.

Он пожимает плечами и стирает сочащуюся кровь пальцами.

— Так и не хочешь сказать, где твоего хозяина искать?

Хозяин — не тот термин, который привыкли использовать в нашей среде, но этот кровожадный упырь на самом деле пёс — верный и преданный, и Спартака, скорее всего, так и воспринимает, выполняя любой приказ с раболепским обожанием. Такие не раскалываются, такие гибнут с гордым видом на кострах.