— Что именно это может быть?

— Не знаю. Мне нужно знать историю этого места — официальную и полумифическую, а лучше еще и местные байки, но это, как вы сами понимаете, в нашем случае сложновато. Кроме того — возможно, что дело и не в месте. Возможно, переданный Урсулой камень ему еще не доставили, а возможно — магистериум уже у него, но одного камня недостаточно, и он ждет доставки еще одного ингредиента или артефакта… Или определенного дня — определенного каким-то взбредшим ему в голову пророчеством или положением Луны и Марса, или его собственными ресурсами, чем угодно, и именно до того дня он намерен бегать от нас из замка в замок… Чтобы сделать какие-то выводы, мне нужна информация. В любом случае, своего добьется тот из нас, на чьей стороне в итоге окажется время. Цену времени он хорошо знает, и пока оно идет против нас.

— Пришел враг.

Голос разносился далеко, перекрывая редкий нечаянный звон, стук или скрежет. Ряды застыли окаменевшими, молчаливыми, но человек есть человек, ему нельзя не шевельнуться, не вздохнуть громче обыкновенного, не переступить с ноги на ногу, не скрипнуть ненароком башмаками. Люди вздыхали, скрипели и шевелились, создавая ровный шум, но голос разносился далеко, перекрывая редкий нечаянный звон, стук или скрежет…

— Так сказал наместник Христа, призвавший нас на эту священную войну.

Вдалеке, где голоса этого уже было не разобрать, стоял армейский священник, а дальше, где уже не было слышно и его — еще один, а еще дальше — министрант, чей голос был чище, сильнее. Они стояли неподвижно, держа перед собой листы пергамента, и читали — громко, чтобы слышал каждый.

Слышал все равно не каждый, но то не беда — им, не услышавшим, потом расскажут, что говорилось здесь, повторят самое главное, что врежется в память и сердца. Говорить слово в слово, мгновение в мгновение с тем, главным голосом все равно не получалось, но священники и министранты читали — громко, четко…

Месяц назад.

Враг пришел ранним утром, почти ночью, когда рассвет лишь начал лениво просачиваться сквозь тьму.

Врага ждали: на сей раз разведка сработала идеально, и врага ждали — знали, откуда ждать, сколько ждать, когда ждать.

Не знали лишь, кого ждать.

Разведчики из maleficanes и Альта в один голос твердили, что ждать надлежит не только рыцарей и пехоту, не только стрелков и пикинеров, и на сей раз это будет не два с половиной мажка, способных лишь на порчу погоды, устрашение лошадей или velamentum.

Разведчиков из maleficanes и Альту майстер Курт Гессе выслушал внимательно. Очень внимательно. После чего, приложив все свое красноречие, призвал всех присутствующих на совете в императорском шатре здесь же и сейчас потребовать от венценосного полководца клятвы с сего дня не лезть в первые ряды, а лучше — вовсе оставаться лишь позади войска. «Искренней и недвусмысленной клятвы», — многозначительно уточнил Курт, когда Фридрих собрался было кивнуть.

С венценосным полководцем после небольшой, но жаркой дискуссии присутствующие сошлись на формулировке «без крайней на то необходимости».

Альта громко и четко обязалась ни на шаг не отходить от своего подопечного, вверенного ее заботе Советом Конгрегации.

Подопечный одарил присутствующих хмурым взглядом, и совет продолжился.

— Не мы пришли сюда как враги — враг пришел к людям.

Ровный шум на миг стал чуть громче — кто-то переглянулся, кто-то кивнул, кто-то опустил голову; сотни, тысячи стальных, кожаных и стеганых одежд и лат звякнули, скрипнули, зашуршали — и шум снова утих…

— Враг пришел давно, пришел — и скрывался между людьми. Неузнаваемый, тайный, двуличный. Не от всех ему удавалось укрыться, многие и многие видели его гнилую суть и указывали другим. Но их не слушали, пока враг не раскрыл себя.

Месяц назад.

Враг пошел в атаку с ходу, не скрываясь, не пытаясь выманить на себя, явно надеясь застать лагерь еще спящим.

«Силы на сей раз серьезные, но все равно это лишь расчет на быстрое нападение и быстрое отступление, просто потрепать», — так сказал епископ фон Берг.

Фон Берг служил переводчиком с военного на инквизиторский с видимой охотой и легкой, но хорошо заметной завистью. Курт просто слушал, смотрел, кивал и пытался разобраться в том, что видит и слышит.

Первая волна.

Прежде он считал летописцев излишне поэтичными в их стремлении именовать красивыми словами столь приземленные вещи. Но это была не поэзия, не фигура речи, теперь Курт мог убедиться в этом сам. Это нельзя было назвать никак иначе. Это была волна — без прикрас, без метафор, настоящая, живая и смертоносная.

«Смертники».

В голосе епископа не было презрения или насмешки, или сострадания. Была опаска и многозначительность, словно это слово все объясняло.

И оно все объясняло.

Эти отступать не будут. Им не дадут свои же и они не станут сами.

Курт не мог сказать, как он это понял, как определил, это было просто ясно. Просто видно и понятно. Любому.

Первая волна шла со смертью и на смерть.

— Сегодня, здесь и сейчас, мы стоим на этой земле, чтобы стереть с лица ее врага рода человеческого. Это война не за земли и замки, не за власть и богатства. Сегодня, здесь и сейчас, не Император стоит перед вами, не рыцари, инквизиторы и солдаты среди вас, не немцы, богемцы или гельветы — сегодня мы все воины Господни, Его карающая десница.

Тишина. Два мгновения тишины.

Вдалеке — тихое волнение и голоса тех, кому не слышно, но и они пытаются сохранить тишину, чтобы слышно было другим, кто стоит ближе, чтобы услышали — и рассказали потом.

Тишина…

— Наши соседи, друзья, братья, сыновья и отцы — здесь, с нами, плечо к плечу. Наши сестры и дочери — здесь, с нами, они исцеляют наши раны и спасают наши жизни, порою рискуя своими.

Тишина.

Тихие голоса в тишине — там, вдалеке…

— Братья и сестры!

Тишина.

На мгновение — тишина гробовая, ошеломленная. Не слышно скрипа и шороха, и даже дыхание ветра будто затихло вокруг — на мгновение, и там, вдали, ряды заколебались и зашептали, спрашивая стоящих впереди, что случилось, что это сейчас сказали такое, и стоящие впереди зашептали, отвечая, передавая по рядам — тихим шепотом, в сотнях уст обратившимся в громкий шум…

Месяц назад.

Разведчики из expertus’ов не ошиблись: в этот раз враг бил всерьез.

Каспар Новачек был похож на грозовую тучу; казалось — дай ему волю, и эта злость испепелит противника вместе с землей, по которой он идет.

Новачек рвал и метал.

Новачек хотел, чтобы ему дали волю.

Новачек не желал быть здесь, в безопасности, подле шатров, откуда он мог видеть, слышать, понимать и чувствовать, что происходит, мог согласовывать и подсказывать, но не мог вмешаться. Не мог физически — и не имел права согласно приказу.

О приказе, Совете и лично о себе майстер Гессе в тот день узнал много неприятного, хотя и не нового. Потом, когда утихнет бой и подберут раненых и убитых, и минует день, и настанет вечер — administrator Новачек придет в шатер члена Совета с извинениями и флягой шнапса. Они проговорят допоздна — два oper’а, волею судьбы оказавшиеся там, где быть не хотели…

Но в то утро Каспар Новачек не хотел говорить — он хотел действовать.

Говорить приходилось: столь же мрачный Император желал знать, что происходит и где, кто делает и что, где ожидать нападения и какого, что способны отразить expertus’ы и как, а с чем ничего не могут поделать.

Щенки с особого курса тогда поработали на славу.

Новачек супился и гневно притопывал, следя за ему одному видными движениями и вслушиваясь в ему одному слышные слова, тихо или в голос ругался — не сдерживая эмоций и выражений, и, кажется, позабыв о венценосной особе подле себя.