А потом был Висконти и понимание, что покою, тишине и вообще прежней жизни пришел конец. Попытки внушить нунцию, что член Совета и тем паче Великий Инквизитор из oper’а никудышный, потерпели крах. Заседания шли одно за другим, и всякий раз, когда Курт требовал отпустить его на привычную оперативную службу, находился новый повод собрать Совет. И вот спустя полгода он попросту стукнул кулаком по столу в буквальном значении и заявил, что у Висконти есть выбор между двух зол: дать ему, в конце концов, поработать или получить в свое распоряжение отупевшую от говорильни и бумажной работы и потому бесполезную канцелярскую крысу.

В порученное ему расследование Курт ухнул с головой, постаравшись забыть происходившее в минувший год, как страшный сон; потом было еще одно дело и еще, и опять новое расследование… А потом был гонец из академии и снова заседания Совета одно за другим.

— Ничего, — уверенно ободрил Мартин, — ты справишься. Ты дрался с ликантропами и дерзил в лицо малефикам, не капитулируешь же ты перед какими-то бумажками. Я, in universum, тоже в агенты не стремился, и мне, откровенно говоря, страшно до жути, но куда тут денешься. Конгрегация сказала «fac»[231] — инквизитор отвечает «obedio»[232].

— Да, — не сразу отозвался Курт, помрачнев. — Не мне тут жаловаться.

— Нет, — мягко произнес Мартин, глядя на его потемневшее лицо. — Не надо.

— Не надо что?

— Не надо просить Висконти отказаться от планов на меня. Только не говори, что подумал не об этом, у тебя на лице все написано горящими буквами размером с коня… Пап, послушай. Я, наконец, получаю то, чего и хотел. Дороги, помнишь? Множество путей, еще не пройденных. И вот он, один из них, вот новая тропа, на которой, ты прав, я не смогу спасти всех, но очень постараюсь хотя бы немногих. Помнишь, что ты сам сказал? Что толку в моем выборе, если я не буду идти по этим тропам, если буду обходить опасные дороги? Для чего все это было тогда? Да, в таких операциях мне участвовать не доводилось, и провал будет дорого стоить, поэтому да, мне страшно… Но это и хорошо, — улыбнулся стриг — почти искренне, почти легкомысленно. — Вот когда я перестану бояться, тогда и впрямь пора будет бить тревогу и уговаривать отца Антонио забрать меня от греха подальше.

— Следи за собой, — попросил Курт серьезно. — Если почувствуешь, что что-то не так, хоть что-то… Если заподозришь, что пахнет жареным, если заметишь, что начинаешь сползать не туда… Хоть какая-то неувязка — сигналь, мы выведем тебя из дела. Понял?

— Да все будет нормально, пап.

— Ты понял? — повторил Курт, и стриг вздохнул:

— Понял. Обещаю.

Курт молча кивнул, и в саду академии повисла тишина.

«Конгрегация, Мартин, своих не бросает»…

Все это было уже однажды, много лет назад — академия, сад, вот эта скамья и холодный мерзкий червяк где-то в груди. Уже тогда не было иллюзий, уже тогда было ясно, что жить с этим мерзким червем, точащим душу, придется до конца дней…

«Ты ведь не за себя боишься. Я сейчас понимаю, как это мерзко, тошно — бояться не за себя»…

— Знаешь что, я есть хочу, — вдруг решительно и нарочито жизнерадостно сообщил Мартин и поднялся, потянув его за руку. — Ну я же тебя знаю; уверен, ты все еще без завтрака. Что сегодня за разносолы в академической трапезной? Жидкая каша? Вчерашние овощи? Прошлогодние колбаски? Обожаю. Пойдем. Все беды мира — не повод сидеть голодным.

Пивная кружка была большой, а стол — крохотным и в самом дальнем и темном углу, и Курт от души надеялся, что выражения его лица не видно другим посетителям. Посетители, впрочем, по сторонам особенно не глядели, а слушали — внимательно и серьезно, кто-то даже кивал, скорбно поджав губы.

Сегодня Курт снял фельдрок, утрамбовал его в дорожную сумку, а из сумки извлек многажды порезанную старую куртку и спрятал за ворот Сигнум. В этом маленьком и не слишком чистом кабаке совершенно не хотелось быть объектом внимания, а хотелось перед дальнейшей дорогой посидеть спокойно и выпить пива, не думая о Совете, Риме, императорских и своих проблемах, и даже о службе… Но не сложилось.

Курт чуть слышно застонал и закатил глаза, снова спрятав лицо за кружкой, и мысленно поставил себе пометку спросить при следующем визите в академию, что это такое было — народное творчество и невесть как просочившаяся информация, или пропагандисты Конгрегации окончательно пошли вразнос.

К счастью, «Балладу о благочестивом стриге» певец вскоре закончил, и Курт выдохнул с облегчением: вторую кружку хотелось все-таки выпить в тишине и покое. Тишина в кабаке — понятие условное, но все же…

— И стриги, да, — донесся до него негромкий голос из-за стола позади. — Стриги у них, вишь. И нравится же это людям, вон, смотри, носами хлюпают.

— Так прощённый стриг же.

— А колдуны? Колдунов себе набрали, умным словом назвали — и думают, что всех провели. У Великого, говорят, самого дочка ведьма.

— У нас в деревне тоже ведьма есть. Хорошая баба, добрая. Помогает всем. Инквизиторы ее проверили, сказали — можно. Они ж людям вреда не причиняют, а кто причиняет, тех инквизиторы все так же ловят.

— Ну да, ну да. Ты уши-то больше развешивай. Им что главное? Чтобы им подчинялись. А вред пусть причиняют, лишь бы причиняли тем, кому надо. Ты думаешь, кто императору Фридриху помог одолеть австрийца? Колдуны! Да там колдуны против колдунов и бились, и у кого они оказались сильнее — тот и победил. Смекаешь? Империя ого-го какая, народу много, вот и колдунов много. А Австрия меньше, и колдунов там меньше нашлось. Вот то-то. Просто инквизиторские колдуны на императорскую власть не покушаются и согласились подчиняться инквизиторам, вот их и не трогают.

— А тебе, штоль, австрийца жалко?

— Мне себя жалко. Детей своих. За веру и державу обидно. Что в Писании сказано? «Ворожеи не оставляй в живых»! То-то. А эти развели тут похабень чародейскую…

— Ну не знаю… Чего за державу обижаться? Державе они плохого не сделали, наоборот. Цены на зерно видел? Давно ль так было-то? И землями вот прирастаем.

— А тебе чего те земли? Австрию на хлеб не намажешь. Это императору она нужна, там рудники серебряные, а нам с нее что? То-то. Попомни мое слово, дурно кончится это все.