— Не спать!

Курт вздрогнул и разлепил глаза, рывком вскинув голову, и сквозь вспыхнувшие от боли звезды попытался обернуться на голос наставника, которого быть здесь не могло и не должно было. Темнота рухнула обрубленным занавесом, вновь явив мир, солнце, небо, дорогу под ногами… В паре сотен шагов виделись холм и дома Грайерца, хотя прошло, казалось, лишь два-три мгновения с того момента, как он позволил себе закрыть глаза, и до того, как голос Хауэра выдернул его из небытия. Впереди, уже хорошо различимые на серой ленте дороги, спешили навстречу двое — Мартин и долговязый тощий человек в мешком висящем на нем одеянии священника и с дорожной сумкой.

— Еще полдюжины шагов, — мягко, словно ребенку, сказал фон Вегерхоф. — Не спи, ради всего святого, и держись за эту сторону бытия, Гессе, если надо — зубами, я знаю, ты умеешь. Мой лимит на мертвых напарников на эту половину века исчерпан, и лично я настроен отравлять себе жизнь твоим обществом еще хотя бы лет двадцать.

— А довольно живописное местечко для могилы, должен сказать, — тяжело ворочая языком, отозвался он и, видя, что буквально бегущий отец Конрад почти рядом, повелел: — Давай на обочину.

Академия святого Макария, 1401 a.D.

— Ты смогла бы повторить то, что сделала с этим человеком?

— С Каспаром?

Альта сидит на массивном, слишком большом для нее табурете, он не слишком удобный, зато она может болтать ногами, не достающими до пола. Хоть какое-то развлечение.

— Мама говорит, что такое делать нельзя.

— Но в тот раз ведь было можно.

— Мама говорит, что тогда другой случай. Он мог убить меня и собирался убить маму, папу и того беднягу, который им помогал меня найти.

— То есть, если ты будешь считать, что твоей жизни или жизни близких угрожает опасность, ты это сделаешь?

— Сначала надо убедиться, что правда опасность, а мне не кажется так.

— Это тоже мама говорит?

— Ага.

— Твоя мама для тебя большой авторитет, да?

— Чего?

— Ты ее слушаешься и считаешь всегда правой или почти всегда. Это значит «авторитет».

— Ну… — Альта на мгновение замирает, потом ерзает на табуретке, задумчиво почесывая нос, находит позу поудобнее и снова начинает болтать ногами. — Нет, не всегда. Вот мама, например, мне соврала, что папы нет, значит, не всегда она права.

— Соврала? — голос одного из трех людей за столом искренне удивленный. — Мне казалось, она считала его погибшим, разве нет?

— Мама мне все рассказала, как было на самом деле. Она боялась, что из-за своей службы папа меня втянет в неприятности, потому что у него много врагов, и может случиться вот такое, как случилось с Каспаром. Поэтому когда папа уехал, мама не искала его и не рассказывала про меня, и мне про него сказала, что он умер.

— Ты из-за этого на маму обиделась?

— Да, сначала, немножко. Мы чуть-чуть поругались.

— Чуть-чуть?

— Ну… Она мне объяснила, что хотела меня защитить. И вот она была права, такое и правда случилось, потому что Каспар узнал, кто у меня папа, и захотел ему напакостить. Я все равно сказала ей, что зря так, но теперь не обижаюсь.

— А ты довольно рассудительная для девятилетней девочки.

— Мама тоже так часто говорит. Мне кажется, ей это не нравится.

— Почему тебе так кажется?

— Ну… Она так всегда это говорила, знаете, таким голосом — «Вся в отца!». Недовольно так.

От стола с тремя людьми доносится тихий смешок, и сидящий посередине отец Бруно кивает:

— Да, мы ее понимаем.

— А почему?

— Это немного… мешает, когда все решения принимает один только разум, без чувств. Разве нет?

Альта хмурится.

— Кому мешает? Как это может мешать?

— Вся в отца… — доносится чуть слышный шепот, и снова такая же тихая усмешка.

— Так выглядит твоя «защита», да?

Мама и папа говорят за тонкой перегородкой, которая делит комнату пополам. Там, в той половине, где дверь, стоит мамина постель, а узкая лежанка Альты здесь, в закутке с крохотным окном. Сейчас поздно, уже почти совсем ночь, и оба думают, что она спит. Надо только дышать тихо-тихо и свернуться вовнурь, чтобы мама не учуяла и не догадалась, а папа не догадается. Мартин говорит, что он самый хитрый, внимательный и самый умный инквизитор во всей стране, но этого мало, чтобы распознать бодрствующего человека, который лежит за стенкой с закрытыми глазами, не шевелится и тихонько ровно дышит…

— Нас допрашивают. Альту допрашивают! Как какую-то преступницу!

— Знаю, как это звучит, но это для вашего же блага.

Мама явно сильно расстроена. А по папиному голосу слышно, что он оправдывается. Мартин говорит, что папа ничего не боится, но Альте кажется, что он боится говорить с мамой и с ней. Его тогда так становится жалко. Он точно ничего плохого не хочет, неужели мама не чувствует? Не может быть. Должна чувствовать. Тогда зачем она так говорит?

— «Вас этому учили», да? Вот так врать, глядя в глаза?

— Послушай, Готтер, ну неужели ты всерьез считаешь, что я желаю вам обеим зла? Просто подумай: она была с Каспаром не одну неделю. Понимаешь, что это может значить?

Мама не отвечает, но слышно, как она недовольно сопит.

— Открою тебе служебный секрет. Из допросов Каспара стало известно об одном способе внедрения агентов, которым пользуется он сам и его сообщники, это называется «спящий агент». Что такое обычный агент — ты ведь понимаешь?

— Тот инквизитор в Бамберге.

— Да. А спящий — это человек, которого обработали как следует и либо перетянули на свою сторону, либо внушили ему что-то помимо его воли, а потом как бы закрыли эту часть его памяти от него самого. И до определенного момента он ведет себя, как обычно, живет, как обычно, но вдруг в один прекрасный день в его голове что-то щелкает — и все меняется.

— То есть, ты все-таки считаешь, что Каспар сделал из Альты малефичку, и она ему поддалась?!

— Не злись. Ты злишься и меня не слушаешь. Нет, я думаю иначе. Точнее, я так не думаю, просто такая опасность есть. Она ведь еще ребенок, Готтер. Альта очень умная и сильная девочка, но все-таки такие переживания, испуг, и детский разум… Сама понимаешь. Еще не окрепший и податливый. Каспар умеет заставить делать то, что ему нужно, не особенно интересуясь желаниями своей жертвы, я это знаю по себе, испытал когда-то. И кто знает, не спит ли где-то в глубине рассудка Альты пороховой бочонок с тлеющим фитилем? И когда он рванет, даже сама Альта не будет понимать, что происходит, почему и зачем она делает то, что делает.

Альта открывает глаза и тут же снова зажмуривается, внимательно следя за тем, чтобы дыхание оставалось ровным, чтобы вся она оставалась свернутой в себя…

Ничего себе, весело. Это как же так, у нее в голове может сидеть какая-то дрянь, внушенная тем противным мужиком, и с этим ничего нельзя сделать? Надо вспомнить все подозрительные разговоры с ним, все подозрительные моменты… Но папа говорит, что эту часть памяти скрывают. Значит, она сейчас может и не помнить, что такие подозрительные разговоры были, вот говорили с Каспаром про невкусную кашу — раз, и выпал кусок памяти, а в это время он ей, может, внушил всех убить или сделать еще какую-то гадость…

— Я не говорю, что так есть, Готтер. Но раз уж мы узнали, что такая возможность существует — надо это проверить. Убедиться. А кроме того, Альта не обычный ребенок, и нашим надо понять, что с ней делать.

— То есть?!

Голос у мамы уже не раздраженный, а злой. По-настоящему злой. Интересно, а вот когда она злится, папа перестает ее бояться… Хотя должно быть наоборот же. Он странный…

— Девочки в Макарии никогда не воспитывались. Точнее, не воспитывались здесь, в основной обители, для них есть отдельное место, со своими наставницами, и там все немного не так, там свои тонкости. Но воспитываются они как правило с младенчества или совсем малых лет, да и девочки это самые обычные, даже если одаренные, а Альта при твоем воспитании — уже слишком… сложившаяся, слишком самостоятельна, уже слишком уникальна, и это было бы жаль в ней убить неверным подходом. С ней говорят в том числе и для этого — чтобы понять, чтобы увидеть особенности, привычки, склонности, возможности, увидеть, быть может, какие-то зазоры, над которыми надо будет поработать — и нам, и ей.