— Он предлагал, — нехотя, чуть слышно, отозвался архиепископ. — Точнее, пытался. Но я не стал его слушать. Просто не стал. Я не шпион, не конгрегатский или имперский агент, я священнослужитель! И когда мне предложили предательство — просто отринул его…

— …и промолчал, вместо того, чтобы сообщить о нем своему Императору, — докончил саксонец презрительно и бросил на стол изрядно помятый его пальцами лист. — Даже не знаю, кто из вас хуже.

— Бросьте, любезный маркграф, — насмешливо протянул фон Хоэнцоллерн, — господин фон Нассау давно известен тем, что смелость проявляет исключительно в войне с мужьями своих любовниц да в денежных махинациях… Не пошел на предательство — и то хорошо. Я лично даже поражен, да.

— А вы не удивлены нисколько, — не ответив, констатировал герцог, обратясь к архиепископу Кельна, все это время взиравшему на происходящее молча и отстраненно. — Не удивлены, как я вижу, ничем. И я начинаю думать, что не лгали слухи, говорящие, что блюститель кельнского архиепископства — конгрегатская креатура. И я начинаю думать, что сегодня лишь я один пребывал в неведении, лишь я явился на это собрание, не зная, куда иду и зачем, лишь я…

— Лишь вы верите не словам, но своим глазам, — мягко оборвал его Фридрих и коротко улыбнулся: — В иных случаях это даже неплохо… Нет, вы ошибаетесь. Из всех присутствующих лишь мой отец и господин фон Хоэнцоллерн знали, чем может закончиться этот день. И еще столь нелюбимые вами конгрегаты, без чьей помощи нам многое не удалось бы, без чьего содействия всего этого не было бы — ничего, включая Собор, вершащийся за этими стенами, и не было бы у нас в руках тех писем, что вы только что читали, и возможности защитить Империю от предателя… Вспомните моего деда, господин герцог, и взгляните на моего отца, и оглянитесь, посмотрите на то, где мы сейчас, куда мы пришли, что мы сумели. И вам придется признать, если взгляд ваш будет беспристрастен, что во многом это заслуга Конгрегации и ее служителей, ее помощи. Верите вы или нет, но снова скажу, что нет в этом государстве людей, желающих ему блага более, чем они… Я не стану давить на вас, господин фон Виттенберг, вынуждая отдать свой голос за меня; в конце концов, как видите, большинство и так готово вынести то решение, на которое мы рассчитываем, и главный голос, голос архиепископа Майнца, как вы понимаете, тоже будет моим — у святого отца нет выбора, и он это понимает. Если же вы останетесь при своем мнении и решите высказаться против — что ж, на то ваша воля. Я знаю, что свою ко мне неприязнь вы не обратите неприязнью к Империи и продолжите исполнять долг защитника христианского мира и этих земель, посему не стану отыгрываться на вас, не стану пытаться причинить зло из опасений или мести. Просто надеюсь, что вы сумеете понять суть некоторых решений, каковые мне доведется еще не раз принимать в будущем, и не подумаете однажды, что во главе Империи воссел Фридрих Безумный, жалкая кукла черных инквизиторов. Надеюсь, что в следующий раз, увидев или услышав о каком-то из моих деяний, с которым не будете согласны, в котором не будете видеть смысла, вы вспомните эту комнату, эти письма и слова Его Преосвященства.

Фон Виттенберг еще полминуты стоял молча, насупясь, глядя то на Фридриха, то на тело на столе, то на разлетевшиеся бумаги, и, наконец, угрюмо буркнул:

— Как я понимаю, акт об избрании тоже уже заготовлен, и его надо лишь подписать?.. И как вы намерены решить проблему отсутствия одного из курфюрстов, Ваше… будущее Величество?

— Экстраординарными обстоятельствами, — просто отозвался тот. — Каковые были оговорены в документе, каковой вы подписали в самом начале нашего заседания. Вы ведь внимательно читали его?

— Похоже, недостаточно внимательно, — с наигранным безучастием хмыкнул герцог; еще мгновение помедлив, он наклонился, поднял опрокинутый табурет и снова уселся к столу. — Видимо, слишком отвлекся на тот пункт, где было оговорено, что в случае смерти одного из нас его земли и армия отходят Империи «до установления мира». Не знаю, кто составлял акт, но сработано мастерски, надо признать, в лучших традициях махинаторских договоров.

— Благодарю, — отозвался Висконти, нарочито скромно потупившись. — Вы можете заметить, — продолжил кардинал, когда Рудольф молча подвинул вперед пергаментный лист, заполненный ровными витиеватыми строчками, — что здесь также не отмечена дата. Это не ошибка. Дату я внесу позже, по завершении следующего заседания.

— Это…

— Несколько лукаво, — легко согласился Висконти, — однако мы, прошу обратить внимание, не пытаемся обмануть вас, а прямо и открыто просим согласиться с такой вынужденной мерой. И если все собравшиеся здесь одобрят эту меру — что ж в том будет лукавого?

— Я плохой правовед, — сумрачно произнес фон Виттенберг, — однако что-то говорит мне, что это нечестно.

— Ни одна традиция, ни один закон не запрещает подобного действия, избрание Императора всецело в руках курфюрстов.

— Зачем вам это? — спросил герцог прямо, и Бруно вздохнул:

— На Соборе председательствует Император, и было бы слишком сложным и несвоевременным разъяснять тысячам людей, отчего и почему вдруг престол перешел в другие руки, и не хотелось бы лишних проволочек, связанных с попытками пересмотреть кандидатуру председательствующего. А французы, сами понимаете, за эту возможность ухватятся обеими руками, уж я не говорю об итальянцах. Посему это заседание проведет Император Рудольф, а по его окончании место председательствующего займет мессир Висконти — как представитель Конгрегации, силы над силами, беспристрастной и нелицеприятной. В Империи же дальнейшими событиями будет руководить императорский преемник, избранный вами Император Фридрих Четвертый фон Люксембург, который сегодня отбудет из Констанца к своему войску. Такие перемены, как внезапная смена правителя государства, принимающего Собор — согласитесь, сын мой, это привлечет ненужное внимание, а главное — пробудит ненужные мысли в головах наших недругов.

— А внезапная смерть одного из курфюрстов на райхстаге — внимание не привлечет? Как вы намерены решить эту проблему?

— До заседания самое большее два дня, — отозвался Висконти. — Господа фон Лангенберг, фон Хоэнцоллерн и Его Преосвященство архиепископ фон Нассау выразили желание остаться гостями этого дома, о чем и будет объявлено после нашего райхстага. А после заседания это уже не будет проблемой.

— Да, в резиденции Его Величества божественный повар, — благодушно согласился бранденбургский маркграф. — Не хотелось бы упускать случай.

Фон Виттенберг нахмурился, увидев, как страдальчески скривился майнцский архиепископ, и тихо сказал:

— Его Преосвященство не похож на вашего преданного единомышленника, да будет мне позволено заметить. Будет ли мне позволено узнать, что вынуждает его поддерживать вас и вынудило отказаться от союза с врагом, каковой, убежден, он с превеликим удовольствием заключил бы, будь иными обстоятельства? Позволено ли мне будет узнать, что это за обстоятельства?

— Думаю, — отозвался Фридрих все так же мягко, — пока будет довольно того, что я поручусь за его благонадежность, если так можно выразиться в отношении человека, у которого нет выбора.

Саксонец снова взглянул на бледного молчаливого архиепископа, на лежащий посреди стола пергаментный лист, поднял взгляд к запертой двери и, наконец, медленно произнес:

— Здесь лежит тело предателя, получившего по заслугам, я принимаю сторону законного Императора и действую согласно его воле и во благо Империи, но отчего у меня чувство, будто заговорщик здесь я?

— Добро пожаловать в мой мир, — улыбнулся Фридрих и кивнул на заготовленный пергамент: — Итак, достопочтенные господа курфюрсты, если более нет вопросов и возражений, предлагаю перейти к последней части нашего заседания.

Scio opera tua, quia neque frigidus es neque calidus, utinam frigidus esses aut calidus[151]…