Звучало это, как заметил Висконти, довольно обидно, но, похоже, близко к истине.

После ревизии внутреннего круга волна проверок и перепроверок пошла по академии, от младших курсов, где подрастали воспитанники, до предвыпускных курсантских, а также и далее, вплоть до давно вышедших на службу следователей, курьеров, помощников и даже executor’ов. Академия тихо волновалась, курсанты перешептывались, нервно шутя о внезапной начальственной паранойе, служители на местах явно были в напряжении, но привычка доверять руководству делала свое дело — информация не выходила за пределы отделений, а в самих отделениях, кроме недоумения, не возникало никаких неуставных эмоций.

Когда сообщили о двух обладателях спящего дара — одном курьере и одном помощнике следователя — Висконти побелел лицом, а Бруно устало и обреченно засмеялся, обративши очи горе и уже в сотый раз повторив ставшую присказкой фразу про не дожившего до этого дня отца Бенедикта. До этой минуты, как понял Курт, в сердце членов Совета все еще теплилась надежда, что полученная от Ульмера информация или неверна, или верна лишь отчасти, или была неверно понята, или же Конгрегацию просто миновала calix iste[61].

Еще двоих нашли среди воспитанников младших курсов и одного — среди выпускников-следователей. Всех пятерых взяли под контроль: курьера, помощника следователя и выпускника-инквизитора отозвали со службы и передали в руки expertus’ов, воспитанников перевели на особые курсы, предупредив, что новые ученики — явление до сих пор не изученное, а потому методы развития и обучения предстоит вырабатывать на месте, причем безотлагательно и при том осмотрительно.

Проверки прошли в ближнем окружении Императора и наследника, что заняло несколько больше времени, ибо от проверяемых приходилось скрывать смысл и суть производимых действий и задаваемых вопросов. К невероятному облегчению Совета, среди близких к венценосным особам персон не нашлось ни единого одаренного.

Переведя дыхание, Совет засел за решение главного вопроса: что делать? О том, чтоб сделанное открытие достигло слуха подданных, не шло и речи: никто не сомневался, что в случае выхода этой информации за пределы конгрегатских умов прежняя охота на ведьм, шумевшая по Германии до инквизиторской реформы, покажется милой тихой забавой. Добрые благонравные обыватели, прознав о том, что потаенный дар может крыться в ком угодно, от соседского мальчишки до собственной тёщи, да притом еще и проявиться внезапно и от любого чиха, в мгновение ока начнут находить этот дар во всех кряду, а в умах и обществе воцарится даже не паника, а хаос. Быть может, местами и в смысле совсем не иносказательном, потому как не воспользуется этой анархией только дурак, а противники Империи и Конгрегации, при всех их периодических ляпах, дураками не были, и исправить ситуацию без большой крови не сможет уже никто.

Главных тем оставалось две: как вычислять теперь обладателей такого дремлющего дара и что с ними делать. Специалистов, оказавшихся способными обнаруживать «спящих» потенциальных собратьев, во всей Конгрегации нашлось четверо, причем далеко не в юных летах, и вопрос подготовки помощников, а потом и смены, встал ребром. Следовало научить expertus’ов распознаванию затаившегося, непробужденного дара, но как это сделать — никто пока не представлял: сами специалисты свои приемы нащупали методом тыка и теперь вместе со служителями архива подбирали термины и формулировки, дабы вербально выразить все то, что понимали и делали по сути на одной интуиции. Обучение воспитанников и курсантов, уже ощутивших в себе сверхобычные способности, уже понимающих, что с ними происходит, было отработано и проверено годами, схемы же работы со «спящими» приходилось создавать с нуля.

И если в случае со служителями, нынешними или будущими, еще оставался определенный простор для экспериментов и некий запас времени, то в работе с населением обнаружилась явная lacuna: тайное оружие Конгрегации, expertus’ы, могущие почувствовать присутствие человека, обладающего каким-либо даром, вдруг оказалось не то чтобы бесполезным, но явно утратило прежнюю действенность. А так как помимо носителей непробужденных талантов существовали и умеющие эти таланты утаивать, и те, чья сверхнатуральная природа, как у того же недоброй памяти Ульмера, сама по себе подразумевала необнаружимость в её спокойном, «не рабочем» состоянии, дело принимало и вовсе скверный оборот.

Сейчас, здесь — да, именно присутствие фон Вегерхофа было самым логичным и могущим поспособствовать расследованию, и стриг был прав: если кому и удастся почувствовать последствия или, если посчастливится, сам процесс осуществления того, что звалось магией крови, так это скорее всего ему. Однако «если» и «скорее всего» было не слишком большим подспорьем, и рассчитывать приходилось более на силы следователей, нежели на умения сопутствующего expertus’а…

— Словом, ясно, — подытожил Курт, решительно поднимаясь. — Первые итоги слишком разрозненны, чтобы делать какие-то выводы, однако обнадеживает, что хоть какие-то итоги имеются вообще.

— Не всё сразу, — философски отозвался фон Вегерхоф, дописав последнюю букву, и придвинул схему Курту: — Держи.

— После срисую у тебя, — отмахнулся он нетерпеливо, — а сейчас идем. Хочу наведаться в лагерь и пообщаться с их «матушкой Урсулой», и хорошо бы, чтоб ты был рядом. Как знать, вдруг всей этой кодлой заправляет тихая славная бабуля-малефичка, да еще и так, что никто ни сном, ни духом… Случаи бывали. Вдруг она нормальная, привычная-обычная ведьма, тогда с тобою мы ее раскроем за минуту.

— Les rêves deviennent bien réalité, — хмыкнул стриг, однако тоже поднялся, аккуратно складывая лист со схемой, — la grande question est leur quantité[62]… Завтрака не дождемся?

— У меня нет аппетита с утра, а ты перебьешься, — снова махнул рукой Курт. — На крайний случай — перекусишь кем-нибудь из паломников. Должна же от них быть хоть какая-то польза.

Сегодня лагерь казался куда более оживленным, хотя между домиками и шалашами все так же бродила тишина, однако теперь она изредка нарушалась то тихим смехом, то окликом, то отголоском чьего-то разговора. Поодаль, у одного из шалашей, окруженного тюками, покосившимися дешевыми сундуками и бочонками, две девочки складывали в один из сундучков ложки и миски, рядом крепкая плотная женщина тщательно укрывала куском полотна огромный котел — завтрак, по-видимому совместный, в лагере явно недавно закончился.

— За такую дисциплину любой capitaine любого лагеря отдал бы правую руку, — чуть слышно заметил фон Вегерхоф. — Каждый занят своим делом, никаких драк, распрей, гуляний, и даже мухи летают безмолвно и строем…

— Полагаешь, любой хауптманн мечтает стоять во главе сборища еретиков, авантюристов и мошенников? — усомнился Курт и кивнул на женщину у котла: — Не это ли наша матушка-управительница?

— J'en doute[63]. Матушки-управительницы крайне редко моют котлы и вообще что-то делают сами, на то они и управительницы: они организовывают, указывают и распределяют…

— Стало быть, спросим у нее, где эта указательница и распределительница.

Двое детей, как раз управившихся с утварью, распрямились и настороженно застыли при его приближении, один из них что-то пробормотал одними губами, и женщина с котлом обернулась, прямо глядя на гостей лагеря. Вблизи стало видно, что она относительно молода, лет тридцати; сетка морщинок у глаз и губ не столько старила ее, сколько придавала какой-то солидности и серьезности.

— Майстер инквизитор Гессе с помощником, — констатировала она, не дав Курту раскрыть рта, и пояснила с едва заметной улыбкой: — Грегор мне рассказал. Попросил этим утром никуда не уходить из лагеря.