— Матушка Урсула?.. — уточнил фон Вегерхоф, не скрывая удивления. — Я думал…

— Что я буду горбатая и ворчливая старуха? — еще шире улыбнулась та и, обернувшись к молчаливым девочкам, коротким кивком отпустила их прочь. — Тут меня все называют матушкой, даже старики, сложилось уж так… Я не спорю. Не обидное прозвание, так что уж тут.

— Грегор, стало быть, сказал, что я хочу поговорить с тобой? — уточнил Курт, она кивнула:

— Он очень хотел, чтобы я вам рассказала, что он на самом деле не ходил в Пределе.

— А он не ходил?

— Я ему верю, — пожала плечами Урсула. — Грегор мальчик суматошный и беспокойный, глупости делает порой, но он хороший. Страдает вот только от ветра в голове… Ну да это пройдет с годами.

— Как знать, некоторые так и живут до преклонных лет с этим самым ветром в мозгах вместо разума, — заметил Курт серьезно. — Впрочем, большинство до этого не доживает, и если этот хороший, но беспокойный мальчик не возьмется за ум, он рискует подтвердить мои слова… Стало быть, ты уверена, что в Предел он тогда и впрямь попал случайно, ненадолго и единожды?

— Я ему верю, — повторила Урсула. — Но я, конечно, не могу сказать, что уверена, просто мне кажется, что он говорит правду.

— А ты сама не пыталась?

— Нет, — с напряженной полуулыбкой качнула головой она. — Мне бы хотелось, не скрою, но нет, опасаюсь. Я жду.

— Чего?

— Знака. Знамения… Приглашения.

— От кого? От Предела?

— Сначала, когда Грегор сказал, что долго был внутри, я и многие тут подумали, что это и был такой знак, что Предел пригласил нас войти… Но потом, когда он признался, что просто не устоял перед искушением приукрасить свою заслугу, стало ясно, что мы обманулись, и Предел по-прежнему не пускает нас.

— Тебя не смущает, что ты говоришь о нем, точно о живом существе? — многозначительно спросил фон Вегерхоф, и Урсула тихо засмеялась, отмахнувшись:

— Да полно вам, майстер помощник инквизитора, это ведь просто слова такие. Чтоб проще было. Вот как крестьянин, бывает, накопит денег и перебирается в город, чтоб жить «как люди», а через год-другой возвращается, и что он говорит? Что город его не принял. Это же не потому что каменные стены или улицы ожили и изгнали его, ведь верно? И даже не городской совет выгнал и не соседи, а просто он не прижился там, потому что всё чужое и непривычное, или он по дому стосковался, по простору, или еще по какой причине… Вот и мы так же говорим о Пределе.

— А на самом деле?

— Так мы не знаем, что на самом деле, — развела руками Урсула. — Потому так и говорим. Если сказать, к примеру, что это Господь или ангелы не пускают — а вдруг это не так? Или так, но не совсем? А мы уже так говорить привыкнем, начнем думать всякое… Для чего ж плодить ересь-то на пустом месте? Поэтому говорим просто «Предел». Что-то в Пределе. Или кто-то.

— И намерены, как я понимаю, сидеть в этом лагере до тех пор, пока не узнаете, что это или кто?

— А вы, майстер инквизитор?

— У меня работа такая.

— И вы будете здесь, пока не найдете, в чем исток и причина?

— Разумеется.

— Стало быть, тогда и мы всё узнаем, — снова улыбнулась Урсула и тут же погасила улыбку. — Грегор еще сказал, что вы хотите расспросить меня о собравшихся здесь людях… Что вы хотели узнать?

— В первую очередь меня интересуют такие же непоседы, как Харт — те, кто пытался заступать за метки и, быть может, проходил еще дальше, после чего возвращался в добром здравии.

— Таких нет, — вздохнула Урсула с явным сожалением. — Все, кто пытался войти внутрь, исчезали без следа.

— А может случиться такое, что кто-то все-таки входил и выходил, но тебе не рассказывал? Например, подтвердился слух о волшебных предметах в Пределе, и кто-то нашел способ до них добираться, а теперь тайно выносит их по одному…

— Может быть… — неуверенно проговорила она и, подумав, качнула головой: — Хотя навряд ли. Вы же знаете, майстер инквизитор, как оно бывает: всегда же тянет похвалиться хотя бы кому-то, а где знает один — знает и другой, а там и слухи идут… Да и тяжело что-то скрыть здесь — все у всех на виду. Нет, не думаю, что кому-то это удалось.

— Грегор сказал, что по прибытии в ваш лагерь слышал историю о двух парнях, которые все-таки вынесли что-то. Ты их знала?

— Нет, я эту историю тоже услышала уже тут, когда пришла. Я здесь почти что с самого начала, но поселилась всё ж не первой, до меня были люди, которые приходили и уходили — кто через день-другой, кто через пару недель… Не все здесь наши друзья, некоторые в Грайерце проездом — едут по святым местам, к примеру, или просто по своим делам, а сюда заворачивают из любопытства. Подходят к Пределу, смотрят на метки, слушают рассказы, а потом уезжают.

— «Друзья»? — переспросил Курт; Урсула кивнула:

— Мы так зовем друг друга. Нельзя же назвать нас братьями и сестрами — мы ведь не орден или какая-то община вроде монастыря, просто много людей, у которых общие чаянья, общие помыслы… Потому так и говорим — «друзья». Это много решает проблем — к примеру, мы условились, что никто не разбирается, кто кем был до того, как появился здесь, никто не рисуется положением или прожитыми годами… Перед тем, что там, в Пределе, перед Господом — мы все одинаково мелки и неразумны. Если кто-то хочет в мире и согласии бытовать здесь — он принимает, что все мы просто друзья, товарищи по исканию откровения.

— А если кто-то не хочет?

— Здесь нет стражи и никто никого не неволит, — снова улыбнулась Урсула. — Вот, скажем, Грегор. Я знаю, что он тишком подсмеивается над нами, что сам не сильно верит в то, что Предел скрывает в себе Господне откровение, и знаю, что прибыл он сюда просто любопытства ради…

— Трактат писать, — подсказал Курт, и та усмехнулась:

— Да, он так говорил. Как про диковинку какую. Но никто не силится его убедить или заставить что-то признать. Решит так Господь — он сам все поймет, а нет — так и нет, стало быть. Главное, что Грегор не мешает тут никому, никого не обижает, в городе ведет себя прилично и не создает дурной славы, что вот кто-то из паломников буянит… И так со всеми. Вашему предшественнику, я знаю, уже рассказывали, что среди нас нет единства в истолковании, чего же мы ищем и ждем, мы еще сами между собою все это обсуждаем, думаем; бывает — что и спорим, но все это с уважением друг к другу. Потому что как же существовать еще, когда мы сами по себе, тесным сообществом, если не в мире и согласии? Вот и ищем согласия, пытаемся. А кто не желает его искать — тот скоро сам всё бросает и уходит, потому что Предел ему не открывается, среди нас он чувствует себя чужим, а в одиночку искать истину то ли страшно, то ли леность мешает.

— Похоже на всю нашу жизнь, — вздохнул фон Вегерхоф, и Урсула с явным одобрением кивнула:

— И верно, да. Люди на дарованной им Господом земле существуют ведь таким же сообществом, отделенным от внешней тьмы, от потустороннего мира, и так же ищут откровения, знака, истины… Всем бы понять, что мы заодно, что весь мир людей — друзья и соратники в битве с врагом рода человеческого… А нет, не выходит. Всё поглощает суета, все силы тратят на стяжание земных благ и почестей… И о том, что с собою их не возьмешь и не предъявишь на Последнем Суде — не думают.

— А все вы — что предъявите?

— Не знаю. Но мы об этом думаем… Некоторые из нас, — уточнила Урсула. — Прочие, как я верю, глядя на остальных, задумаются со временем, пусть и отыщут для этого, быть может, свой путь.

— А если не найдете? — спросил Курт и уточнил, когда собеседница непонимающе нахмурилась: — Если Предел так никого и не впустит. Если его тайны так и не раскроются, не выйдет оттуда Господь Иисус, не возникнут ангелы, если ничего больше так и не произойдет. Если я и мои сослужители не сумеем разобраться в том, что здесь происходит, и Грайерц останется просто одним из таинственных мест мира… Что тогда?

— Тогда получится довольно неловко, — улыбнулась Урсула, — ведь многие продали все, что имели, чтобы оказаться тут.