Теперь все обернулись к Корнелиусу, так что бедный кок ажно вспотел от смущения.

— Давай, давай, — поощрил его Йост, похлопывая по скамье. — Не надеешься же ты в самом деле, что удастся тебе в тесной шлюпке схрупать что-нибудь втихомолку под надзором голодных товарищей?

Корнелиус горестно вздохнул, и на свет божий было извлечено 3 гигантских бутерброда: с сыром, салом и селёдкой. Запасливость кока вызвала гул одобрения, но вскоре все почувствовали, пожирая глазами снедь, столь зверский голод, что Йост поспешил убрать её с глаз долой. Остальные не обладали расчётливостью кока, и прочая добыча ограничилась одним целым и тремя огрызками сухарей, чудом завалявшихся по карманам.

— Водку тоже сдавайте. — Йост первым отстегнул фляжку от пояса и, поколебавшись, свинтил пробку. — На, утешься да пусти по кругу, — передал он посудину Корнелиусу. — Только по глотку, не более.

— Может, Питера обнести, а то прорвёт его ненароком опять на словеса? — задержал флягу Виллем. — А глоток за него хотя бы я могу сделать.

— Брось ты эти склоки, — махнул рукой Йост. — Все теперь равны. А вообще, давайте-ка, братцы, за вёсла! Будем держаться в виду «Ноя».

— Ага, вдруг ландскнехт передумает и на борт пригласит, — мрачно пошутил Виллем, лишённый добавочной порции.

Несмотря на ядовитый, далёконький от веселья сарказм его шутки, через минуту все в вельботе смеялись так, словно беззаботно распивали вечерние порции у камелька в кубрике «Ноя». Тут не повезло Томасу: ему пришлось прыснуть в океан свою жалкую долю спиртного, дабы не подавиться со смеху. Тогда стали хохотать над его бедой. Смех многих плавно перешёл в истерику, так что Йосту пришлось поторопиться с вёслами.

А Питеру они, верно, зря плеснули: глаза у того заблестели, на лбу морщины зазмеились — явно речь готовил.

— Убить пастыря и направить паству на убой, — произнёс он сперва как бы про себя, но не удержался и повторил громче: — Убить пастыря и направить паству на убой. — Оглянулся, проверяя, как прореагировали, но каждый ушёл в своё горе. Только малость успокоившийся Йост недовольно поморщился: тоже мне, мол, выбрал времечко. А Питеру всё как с гуся вода. Двинул кадыком вверх-вниз, словно показывая, что хорошо бы снова смочить его, и не водой, да и выдал: — И будут среди нас те, кто не обретёт надгробий, кто умер словно бы и не родился. Мир праху их.

— И черти взошли бы на небо по ступенькам из ножей, если бы у них оставалась ещё надежда, — привычно отмахнулся Гильом, точно в кубрике они сейчас лениво перепираются, а не океана посреди.

Виллем аж руками всплеснул на паскудство эдакое, да смолчал до поры.

— Произнесёшь это над проклятым ландскнехтом. Мы-то пока что живы. — Йост постарался в голос поболе суровости втиснуть, чтобы болтовню ненужную, к тому ж с ритма гребли сбивающую, на корню пресечь.

Да куда там! Питер остановился, чтобы лишь побольше воздуха в лёгкие зачерпнуть:

— Дела плоти[130] известны, они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распря, разногласия, ереси, ненависть, убийство, пьянство, обжорство и иные тому подобные, от которых я вас предостерегал прежде и предостерегаю теперь, что поступающие так Царства Божьего не наследуют.

Выдал без запиночки, ровно по писаному. Все так рты и раззявили. А Питеру только того и надобно: надулся индюком — соображает, чем бы ещё ошарашить. И беда страшная ему нипочём. Он сам с собой.

— Ты поглянь-ка на этого... — Виллем от возмущения даже слова крепкого, на кои всегда был спец великий, подобрать не смог. — Верно люди говорят, что сорную траву и роса не бьёт.

— И воззрел Господь Бог на землю, и вот она растлена: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришёл пред лицо Моё, ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот Я истреблю их с земли.

— А ведь это же про нас, ребята! — как-то даже торжествующе уличил оратора Виллем, всё более распаляясь. — Этак что ж, дойдёт и до того, что он «гада с гадёнышем» защищать начнёт словесно!

И мудрый Питер не нашёл ничего лучшего, чем брякнуть:

— Ищи вину в грехе, а не в грешнике.

Вот этого Виллем уж никак снести не мог:

— Ещё одно душещипательное словцо, и я за себя не отвечаю! Кто-то точно улетит за борт! Возможно, это будешь именно ты, Питер! Предупреждаю!.. Где, скажи на милость, был твой Бог, если позволил такое свинство?!

— Если бы в мире царствовали правда и справедливость, тогда бы уж точно — никто ни в кого не верил бы. Зачем? — бесстрашно, тем не менее, раскрыл рот Питер, но многим показалось, что он нарочно ищет погибели. — Господь необходим нам именно в страданиях. Ибо нет отчаянных положений, есть отчаявшиеся люди.

Виллем схватился за свой тесак так, что костяшки пальцев, казалось, вот-вот прорвут кожу. Ещё мгновение и...

Всё покрыл рёв Йоста:

— Оба заткнулись! Что один говорун развёл проповедь посреди океана, явно с похмелья перепутав шлюпочную банку с кафедрой; что второе чудо — готов напрочь отречься от веры Христовой, едва только старая задница начала подмерзать. Ну так я вам вот что скажу: спасти нас, откровенно говоря, может только чудо, а как порядочные лютеране, надеюсь, мы все в чудеса не верим. Простые слова здесь не помогут. Но вот если потеряем веру Христову, веру в себя, то и никакое чудо не спасёт. Ландскнехт, конечно, давно уж на нас крест поставил, но сами-то мы разве должны сдаваться?!

— Вельбот наш точно на берег когда-нибудь вышвырнет, не через месяц, так через год обязательно. Вопрос: что от нас в нём останется? Замерзшие трупы либо вообще команда скелетов, — философски пробурчал Гильом, на всякий случай отодвигаясь подальше от Виллема. — Вот мы гребём, вроде греемся, а задумка-то какая есть хоть? — Отчётливо было видно, что Гильом и сам боится своих слов, но и не спросить уже не может.

— Ночь, ночь, какой бы короткой она ни была. Ночь да ещё туман, может быть.

— Резонно, но ночь ведь штучка обоюдоострая. Она не только скроет нас от них, но и их от нас. Ищи потом свищи ветра в поле, вернее, песчинку в океане!

— Об этом я как-то не подумал, — честно развёл руками Йост.

— Всё в руцех Божиих, понадеемся на промысел Его и защиту. — Питеру точно разве что рясы недоставало.

Йост прекрасно видел, что все его слова — одобрения ли, утешения, шутки ли, — по ветру. Отчаяние чернобрюхой тучей нависло над скорлупкой в океане. Люди думают и говорят только об одном — о бесславном безвестном конце. Может, и действительно: пусть Питер старается? Поэтому, махнув на всё рукой, гарпунёр пробурчал:

— Только шлюпку не опрокиньте. — Сунул иззябшие, побуревшие от ледяного ветра ладони под мышки и нахохлился на банке, ровно курица на насесте, соображая, как было б здорово — ещё и голову под мышку, ровно под крыло.

— Йост верно сказал: спасти нас может только ночь. А она здесь куцая, аки хвост заячий. Но только в темноте сможем подобраться, не опасаясь пушки, и — на борт, — неожиданно рассудительно, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс Томас.

— Ночью они растворятся в океане подобно крупинке соли в бочке рассола — ищи-свищи.

— Грести надо, подгребать! — встрепенулся Корнелиус. — Чтоб они на виду были!

— Но дистанцию накрепко держать, чтобы опять под ядра не угодить. — Виллем снял-таки руку с пояса и довольно дружелюбно глянул на Питера. — Они ведь закрепили паруса по-штормовому, значит, ход будет невелик. То нам как нельзя на руку.

— Гребля наша поможет, что мёртвому припарка, — сплюнул за борт Якоб. — Однако хоть погреемся. На-а-авались!

— Толк есть, — включился снова Виллем. — Сейчас, при штиле полном, и их и нас несёт только течение, а если мы ещё и подгребать будем... — И, бог шельму метит, не удержался всё-таки, чтобы не рявкнуть на Питера: — Хватай весло, святоша!

Великий умиротворитель Океан, ни за что ни про что схлопотавший сегодня ядро и тут же забывший о подобной мелочи, точно о блошином укусе, вздымал вельбот на спину очередной волны и облегчённо сбрасывал, чтобы вновь тут же взвалить на плечи и снова сбросить.