— Знаем, плавали, сколь раз уж одно и то же! Ты вот лучше того молодчика нам огляди да скажи, когда его задница вновь банку греть начнёт. Я тут давеча на палубу выглядывал — китами пахнет прям невмоготу! Так и шныряют вокруг да около, с силами собираются. Того и гляди, на штурм пойдут — «Ной» таранить. Посему надобно бы упредить злодеев — самим вылазку за борт наладить, сорвав их коварный умысел. Чтоб вражины кровью умылись, а мы чтоб в той кровушке не утопли.
Йост понизил голос на последней фразе, и Михель вдруг понял: это для того он, чтобы Ян не услышал про кровь. Ай да гарпунёр! Михель заметил, что все, рты разинув, переваривали складную, в некотором роде даже учёную речь обычно немногословного Йоста. Помимо воли Михель в душе всё больше и больше уважал гарпунёра. Причём начало этому уважению, как ни странно, положила ссора в кубрике, когда Йост столь лихо угадал и упредил Михелев замысел насчёт воспользования ножом. А сейчас как изрекает — ну ровно фельдмаршал кор-де-баталь[119] на имперском совете представляет! Какой роскошный ландскнехт из него бы получился. А флибустьер?!
Умиление Йостом длилось чуть-чуть. Тот, верно, давно приметил подрагивание ресниц Михеля и посему, внезапно склонившись к самому уху, гаркнул во всю силу лёгких:
— Правильно, ландскнехт!
От полной неожиданности сердце Михеля сжалось, да и не только оно. Михель понял, краснея, что на штанах у него появилось мокрое пятно. А ведь сейчас Питер явно в том районе и начнёт копаться. Стыдоба!
— Напужал ведь, медведище! Так что и гальюна теперь не надобно, — заорал Михель в свою очередь.
— То-то, я чую, в кубрике пованивает, — замахал перед носом Якоб, захваченный общим весельем. И ткнул в гарпунёра: — Этот медведь сгребёт тебя сейчас в охапку и отправит за борт полоскать. Будешь барахтаться, покуда не заявишь, что нога, по твоей же дурости покалеченная, не вылечилась окончательно.
— Лучше б сгребли меня до другого, более нужного места. До гальюна, к примеру.
— Пошли, — просто сказал Йост. И в этом «пошли» был он весь.
Лишь подняв Михеля, мощно, но достаточно бережно, гарпунёр сообразил, что он не один в кубрике. Тут ведь ещё Виллем, только что зубами от злости не скрипящий, и прочие, для которых помощь Михелю — нож острый в сердце.
— Вот только нянькой мне ещё бывать не доводилось. Давайте уж, кому ещё куда приспичило, — на вторую руку. Донесу, мне всё едино в то место. Тебе, ландскнехт, может ещё и задницу помыть, когда дела закончишь?
— Желательно. Причём тёплой водичкой и потом попудрить.
— Плёвое для нас дельце. Два ведра кипятку на камбузе украду. Красная будет, ровно после порки.
Насторожившийся было после Йостова поступка кубрик ответил дружным ржанием. Тут же посыпались советы, как и чем лучше провести эту операцию, чтобы Михель не позабыл процедуру до скончания дней своих.
— А ведомо тебе, ландскнехт, что у нас с бездельников вычет идёт строгий? За каждый день простоя!
— И это правильно, — согласно кивнул Михель. — Чего зря корма переводить? Ты не переживай, Виллем. Вот я ножку-то подлечу — мигом упущенное наверстаю.
...Идти с Йостом было одно удовольствие. Даже если б нога и в самом деле была повреждена. Или даже обе сломаны. Гарпунёр практически нёс Михеля. И придуряться-то особо не надо было.
Кто не наливался вечером пивом до бесчувствия, тому не понять, какое это наслаждение — сходить утречком «по-малому». Добавило настроения и то, что после Йостовой выходки и штаны-то обмочил лишь чуть-чуть: так, пару капель накапал.
Выйдя на палубу, словно заново родившийся Михель аж зажмурился от удовольствия и яркого солнца. Штилевая погода, лёгкий утренний морозец. Смурные мысли, навеянные Йостовой заботливостью — «не бросить ли всё к чертям?» — развеялись бесследно. Если не сегодня, то когда ж? Терпежу ж никакого уже не стало чужие команды исполнять! Вот только куда, интересно, гарпунёр подевался? Побёг к шкиперу за указаниями? Иль к Корнелиусу за первой порцией грога? А может, затаился где близёхонько да и ухмыляется сейчас в остатки бороды: вот, мол, испытание для проклятого ландскнехта — выдаст теперь себя так и так.
Размышления Михеля прервало появление самого Йоста, сиганувшего откуда-то сверху, с вантов. Причём гигант очень мягко, уверенно приземлился на палубу.
— Киты, братишка, киты родимые! Ты давай-ка, выздоравливай побыстрее. А я пойду Корнелиуса обрадую. Хватит ему только об котлы и сковороды руки обжигать. Пора настоящие, трудовые волдыри заводить — от вёсел!
И Йост, от избытка распиравших его жизненных сил, так саданул Михеля по спине, что внутри всё загудело, ровно в бочонке пустом.
— Йост! — раздалось от штурвала. — Кончай по вантам сигать! Чай не обезьяна. Давай всю бражку наверх, да и в вельбот кучно, без промедления! Кроме увечных, разумеется.
— Как и договаривались, кока берём? — поинтересовался Йост более для порядка.
— Кока, кока. Кого ж ещё? — пожал плечами шкипер.
Внизу Питер уже приготовился к осмотру и даже руки зачем-то помыл.
— Ладно, ампутируешь после возвращения! — Гарпунёр наградил Питера таким же мощным шлепком, что и Михеля на палубе.
— Силу некуда девать, чертила морской, — поёжился Питер. — Ежели ручонки чешутся, сходи лучше Корнелиуса вот так вот охлопай да выхлопочи заодно по порции грога. В океане, разумею, зябко. Впрочем, как всегда.
— Вот именно, чешутся, но — до китов! Мочи прям нет, как давеча у ландскнехта. Вот представь, Питер, что ты — похмельный китяра, а я, к примеру, Йост, бравый гарпунёр.
Питер мигом очутился в дальнем углу и уже оттуда, с безопасного расстояния, запричитал:
— А вот это ты врёшь, Йост! Не бывает, как всем ведомо, в мире богоданном похмельных китов!
— А вот мы сейчас пойдём и поищем таких в море. Короче: все наверх, готовимся к походу! Потому и медпомощь твоя откладывается. Больной он человек, я и так вижу.
— Лодырьё он, каких свет не видывал! — заговорил сразу Виллем.
— Так что с того? Его ж доля уменьшается, а твоя растёт, — отпарировал Йост.
Виллем зашлёпал губами, что-то мучительно соображая, и Михель со страхом ждал его вердикта. Вдруг да откроет истинную причину, по какой нельзя его на буйсе оставлять ни под каким видом?! Однако досообразить лекарю не дали: уволокли общим потоком наверх. Михелю очень хотелось многозначительно подмигнуть Яну — «мол, наша берёт, готовьсь», — аж глаз зачесался, да побоялся провалить дело: вдруг да сигнал сей немудрёный перехватит чужой зрак? «Что, если жирный окорок Корнелиус заартачится вконец либо отбрешется? Усадят ведь Яна тогда на вёсла... Ну да я его потом обменяю: на бочонок воды, мешок сухарей, а то и просто на обещание не разносить шлюпку пушечным ядром... Там видно будет... Хотя сам бы я ни за что не отдал: коль так и так подыхать, так уж хоть потешиться напоследок над мальцом... А ещё не след забывать, что если Яна усадят-таки в вельбот, расклад резко поменяется: то ли мы вдвоём на Адриана, то ли я — в одиночку — и на шкипера, и на кока. А у Корнелиуса ведь по дюжине ножей всегда под рукой».
Михелю вдруг воочию привиделось, как кок укладывает его, выпотрошенного и набитого взамен потрохов разварным горохом, но ещё на удивление живого, на огромный противень и — в печь! Брр, померещится же такое...
«Подобраться к люку, послушать? А вдруг кто-нибудь что-нибудь как обычно забудет, да и прискочит в кубрик в самый распоследний момент?..»
— Ян, голубчик, ты, когда всё уляжется и немного освободишься, принеси мне воды.
— Так вон ведь бочонок с кружкой — прямо у изголовья! Нарочно перенесли. Дотянуться вполне можно.
Вот у глупых людишек завсегда так: бряцают словами, что зелёные рекруты оружием, о последствиях не думая. Почудилось, нет ли, что все прочие как-то насторожились? Выкручивайся теперь из-за этого олуха...
— Ты не понял, вернее, не дослушал. — Михель добавил в голос досады; скорее даже не досады, а лёгкой укоризны: — Я просил немного забортной воды на компресс. Помогает, говорят...
