Приземлился довольно-таки удачно, но тут как молнией ожгло: «Вот он, выход!»

И Михель, не вставая, покатился по палубе, сдержанно стеная и обхватив колено руками. Его бережно, но быстро подняли и, поддерживая, повели в кубрик. Питер на ходу ругнул пару раз горлопана юнгу: не глухие же они здесь, в конце концов. Доорётся когда-нибудь, что у самого глазищи бесстыжие повылазают. В целом же в ходу были обычные для подобного случая разговоры: оступился, поскользнулся, не уберёгся. Только неугомонный Виллем злобно прошипел, что лучше бы проклятый ландскнехт головой приложился или за борт усвистел.

В кубрике длинные сильные пальцы Питера начали ловко мять и крутить освобождённую от одежды и обуви Михелеву ногу. А Михель, которому больше было щекотно, нежели больно, исправно стонал да вскрикивал так, чтобы костоправ не заподозрил подвоха.

Покончив со своими манипуляциями, Питер поспешил успокоить Михеля, что перелома-то точно нет, а наличествует либо вывих, либо сильный ушиб. Судить более верно он не берётся. Утро вечера мудреней: если нога к утру распухнет, тогда по виду опухоли и определимся с лечением — тугая повязка, водочный компресс или травяной настой. А вообще нет, мол, такого китобоя, который не маялся бы болями в конечностях, особенно в ногах: сырость, холод, мелкие ушибы. Михель резонно возразил, что вышеперечисленные причины он вдоволь имел и в солдатчине, и Питер охотно согласился, что да, возможно, именно старые, невидимые болячки только и ждали сигнала, чтобы громко о себе завопить. А пока из доступных средств он посоветовал потребовать, через него, у Корнелиуса самое эффективное снадобье — добрый стаканчик джина.

— Э-э, а лекарь-то ты, малый, видать, никакой, — поставил свой диагноз Михель, но с предложением согласился. — А то, что нога у меня к утру опухнет, насчёт этого ты, парень, не беспокойся.

— Уповай на Господа нашего, ибо Его милосердие безгранично, — бросил Питер на прощание.

«Эге, за вашим Богом я давно б уж ноги протянул», — подумал Михель, согласно кивая в ответ.

Питер отсутствовал долгонько, так что Михель смог хорошенько обдумать своё положение и план дальнейших действий. Несколько огорчило, даже обеспокоило то, что Ян, вопреки ожиданиям, не заскочил хотя бы на минутку. Ну да переживём: пущай, времени даром не расходуя, овладевает таинством мастерства шкиперского. Он пока и сам не ведает, как это может пригодиться.

Когда Питер наконец-то приполз с заветным стаканчиком, мозги Михеля раскалились уже точно ядро, призванное поджигать корабли либо блокгаузы деревянные. И только увидев полную посудину, Михель понял, как ему хочется выпить. Плеснуть ледяным джином на разгорячённые сверх меры мозги и потом жадно вдыхать пары. Питер, пряча заблестевшие глаза, бормотал что-то о том, как трудно было выпросить у Адриана ключ от винного погребца, а потом ещё и Корнелиус заартачился, но Михель враз определил, что свежим джином благоухает не только из рюмки.

«Э, да ты, святоша, пьянь тайная, несусветная. Ровно поп померанский[72]. Тяпнули вы там, в трюме, на пару с коком, который тоже, кстати, вмазать не дурак, по парочке-троечке таких чарок, а теперь вот и на мою пайку мылишься, плетя что-то о несусветных трудностях».

— Бог подаст! — Михель говорил вроде себе, но на самом деле обращался к Питеру; потом лихо опрокинул горькую жидкость в рот.

Питер ничем не выдал своего разочарования.

— Давай-ка ещё разок осмотрю. Может, там и водочный компресс понадобится... — А руки уже тянулись к Михелевым штанам, и если бы Михель точно не знал, что движет Питеровым милосердием, подумал бы бог знает что.

Стало скучно: подобных способов отцедить себе рюмочку-другую он навидался вдосталь. Поэтому Михель отказался, но так, чтобы не обидеть Питера: ни к чему ему пока свара с лекарем.

— Ты ключ-то Адриану ещё не отдал? — И, дождавшись утвердительного кивка, продолжил, сопроводив слова красноречивым подмигиванием: — Так отдавать-то особо не спеши, а по бортику — да прямо к Корнелиусу. Пока там шкипер прочухается... — Не успел докончить, а Питера уж и след простыл. — Посуду прихвати! — только и успел напомнить в спину.

— Да есть же там, — отмахнулся Питер как от мухи надоедливой.

Михель почему-то подумал, что если прямо сейчас спросить у Питера, какой ногой — правой или левой — он, Михель, приложился к палубе, тот не ответит. Да, верно, вообще не ответит — рукой или ногой.

А ответ держать пришлось. Ибо не прошёл Питер по палубе и двух шагов, как коршуном налетел на него зоркий и обо всём на свете помнящий шкипер. Ключ отобрал и допрос о Михелевом самочувствии учинил. А поскольку вразумительного ответа — Михель тут в самую точку угодил — не получил, а лишь всласть надышался парами винными, то и предстал пред Михелевыми очами сам, собственной персоной.

Михель беседу прекрасно слышал, потому время имел не только над незадачливым бедолагой лекарем посмеяться, но и к Адриановому появлению изготовиться. Сперва лёг и даже веки смежил, однако затем сел и начал всё ж таки изрядно побаливающую, хотя, разумеется, не сломанную, ногу растирать аккуратно.

Адриан некоторое время молча разглядывал Михеля. Тот почему-то был уверен, что шкипер за собой и Питера притащит — заставит повторить осмотр, — но обошлось. Возможно, до Питерова протрезвления.

— Не вовремя ты, парень, расхворался, — нарушил затянувшееся молчание шкипер. — Киты снова объявились. — Михель виновато улыбнулся и молча пожал плечами. — Ведь тысячу раз распекал Томаса: не ори так! Нет, всё бесполезно.

— Может, пройдёт за пару дней? — Михель постарался придать тону изрядную долю безнадёжности: мол, для тебя, шкипер, говорю только, а сам-то, увы, ни черташеньки в это не верю.

Однако шкипер слышал только то, что хотел слышать.

— Два дня?! Да тут завтра вода кипеть будет от фонтанов! Уж я-то чувствую. Как терьер дичь.

— Может, можно будет меня в шлюпку усадить? Руки ж ведь целы, — Михель ляпнул, словно на тонкий лёд выскочил: аж дух захватило — того и гляди провалится. То есть если шкипер за его предложение ухватится.

— Не дело это, — отмахнулся шкипер. — Мало ли, кит или волна вельбот опрокинут, а ты без ноги. — Михель вдруг понял, что, беседуя, шкипер одновременно напряжённо думает, ищет выход, как обойтись без него. — Ладно, поправляйся. Может, завтра и в пляс сам попросишься. Поболит, поболит да перестанет. Вот я, к примеру. Штурвала не бросал никогда. Даже когда в шторм — не на этом, правда, корабле, — обломком рангоута сверху шарахнуло. Боль ужасная, в глазах тьма египетская. Хорошо хоть, заранее меня к штурвалу привязали, а то б смыло. Бросить-то штурвал всё равно не на кого было. Вот сейчас, правда, твой парнишка есть, почти готовый штурман.

— Да какой он мой?! — отмахнулся на сей раз Михель. — Так, опекаю помаленьку, чтобы в кубрике не заклевали.

— Да уж, кубрик может быть жестоким. Так ведь и мир жесток! Однако ничего: если сразу не зарежут, то потом человеком станешь, да ещё и благодарить начнёшь, что не сюсюкали. С тобой ведь так же было, ландскнехт?

Михель согласно кивнул.

Уже поднимаясь на палубу, Адриан неожиданно присел на трапе:

— Слушай, может, тебе ещё джину? У нас ведь, знаешь, и ром имеется. Так ты скажи, только передавай не через Питера. А то у молодца и ручонки и губёнки уж затряслись от вожделения.

— Пожалуй, не стоит... Двое пьяных — это уже перебор.

— Ну, смотри, — пожал плечами шкипер. — Валяться-то здесь одному скучновато будет.

Михель готов был поклясться, что на лукаво изогнутых губах шкипера вскипала фраза: «Хочешь, дружка твоего пришлю, — развлечёшься». Но так и не пролилась.

Китобои по очереди заглядывали в кубрик, чтобы убедиться, как выразился суровый Виллем, «что солдатик не придуривается». Но Михель встречал каждого приветливо, охотно болтал и шутил над своей бедой, так что все сошлись во мнении: ландскнехт действительно здорово приложился к палубе, но в целом ему повезло — денька через три заскачет молодым козлом. Растроганный чужой бедой, добряк гарпунёр даже предложил глотнуть из своей заветной фляжки, и Михель, успевший уже тысячу раз раскаяться в своём отказе от предложения шкипера, с благодарностью приложился. Даже Виллем поверил ему — первый и последний раз.