— Пойду, однако, к костру, сырых водорослей швырну на угли для дыма. Да и обсушиться малёхо не помешало б.
— И без этого обнаружат. Видишь, как в створ правят? — тютелька в тютельку.
Михель хотел было внятно объяснить, что покуда не видит далее собственного носа, но воздержался. Сознание быстро возвращалось.
— Могу и ещё выстрелить, — не унимался юнга. — Теперь-то вроде заряды беречь ни к чему... Да, ты слышал, ландскнехт, что я тебе сказал по поводу смерти спексиндера?
— Слышал, — коротко ответил Михель.
Радость его как-то угасла. Ишь ты, ухарь, подтверждения ждёт, не иначе как благодарности домогается.
— Ты понял, что я поверил тебе и скажу всё как надо?
— И на том спасибо, — пожал плечами Михель. — Только правда, она как-то пробивает дорогу сама. Независимо от слов и причин.
— Ага, слышали, слышали уже. Всплывает, хотя бы и брюхом кверху. — Томас явно кому-то пытался подражать голосом, но Михель не стал угадывать.
— Ты молодец, Томас, и я хочу, чтобы ты это знал. А теперь можешь говорить им там всё, что заблагорассудится.
Победа, коей столь домогался, даже рискнул испробовать на своей шкуре бритвенную остроту касаткиных зубов — хорошо, та побрезговала, — почему-то перестала радовать. Словно солнце из-за пазухи — да опять на небушко. И не просто на небушко, а и закуталась там в тучу великую. И то рассудить: это ведь пока не пол- и даже не четверть победы. Подумаешь, обвёл мальца вокруг пальца. А со шкипером каково? Что, весь экипаж теперь по очереди бросать в пасть касаткам, а потом выволакивать?
Когда чего-то долго ждёшь, опасаешься, поневоле начинаешь преувеличивать степень угрозы. Мерещится чёрт-те что. Вот и встречу с экипажем Михель невольно представлял объяснением с командой ушлых следователей, жёстких профосовых служек. Не секрет ведь, что большинство экипажа не питало к Михелю тёплых чувств. Разумеется, смерть спексиндера потрясла людей с «Ноя» своей внезапностью и ужасностью. Но если сразу, как только узнали, не вцепились в горло, значит, пронесло, поживём ещё.
Внимательно, не перебивая, выслушали сначала Михеля, затем Томаса. Причём юнга не оправдал Михелевы страхи и на сторону команды вновь не переметнулся, а подтвердил Михелеву невиновность. Да так, словно сам всё наблюдал. Его-то рассказ, верно, и стал краеугольным камнем в оправдании Михеля. Осмотрели со всевозможным тщанием труп спексиндера. Шкипер, к немалому удивлению Михеля, не смог сдержать рыданий.
— Сидите, два олуха, спексиндера проворонившие, здесь пока. Грейтесь, — Адриан швырнул им фляжку, словно собакам на драку кость, — да ждите. Мы порешим, что с вами делать.
— Я-то здесь причём? — сразу заныл Томас, однако шкипер его и слушать не стал.
«Конопля-то, дружок, оказывается, не только для меня была посажена[65]», — едва не ляпнул Михель, да вовремя осадил себя: уж очень убитый вид имел Томас — спексиндер и то краше выглядел. Однако полностью не угомонился, хотел выдать другое: «Ты ещё, часом, не передумал? Не откажешься ли от своих слов?». Но опять же решил держать язык за зубами. А так как молчать вообще было невыносимо, особенно когда на корабле все галдели без передыху, решая их судьбину, в итоге выдохнул только:
— Хлебнём с горя, братишка.
И они, разумеется, хлебнули, причём не раз и не два. А что им ещё оставалось делать? Ведь над ними даже охранника не поставили. В Запределье бежать некуда...
«"А мы пили, и желудки наши пели от удовольствия..." Откуда это? От Гюнтера осталось или уже на "Ное", от Питера? Впрочем, какая разница... А вот то, что Питер, как выяснилось, вмазать совсем не дурак, это крепко запомню. Вдруг да пригодится».
Из кубрика доносился возбуждённый гул. Иногда из клубка голосов выскакивал обрывком верёвочки чей-то крик. Вот Виллемов, злобно-визгливый:
— Подпалить ему пятки! Враз выложит начистоту, как спексиндера хитро умертвлял!
Что ещё от него ожидать? Его слова — сами собой разумеющиеся. Было бы даже странно и обидно, если б Виллем вдруг начал защищать Михеля. Тут важно, что шкипер скажет. От него всё зависит. А Адриан, в отличие от этих горланов, не вопит как резаный, потому и не слыхать, сколь уши ни выворачивай, самую важную важность. Вот наконец всё стихло — теперь точно шкипер взял слово.
Михелю определённо понравились бы Адриановы речи:
— Послушайте, парни, хорошенько и зарубите это на носу. Как только получите расчёт в конторе и по морскому обычаю приткнётесь в кабаке, чтобы для начала хорошенько встряхнуться на бережку, — он ваш! Тогда я на всё закрываю глаза, отворачиваюсь, умываю руки и что там ещё полагается. Но вот пока мы в море — ни-ни! Ибо каждые руки на счету. Дотерпите до тверди земной. Прошу и приказываю! Что касаемо Томаса, помощничка и собутыльника дорогого, безвременно нас осиротившего, то ведь он во многом сам напросился на долю сию незавидную. Он ведь, сообщаю по секрету, хотел оставить новичков наших неказистых здесь, в Гренландии. Да, да, и тебя, Ян, тоже. Сиди и не вскидывайся! Заодно спросишь у дружка своего, знал ли он о спексиндеровых планах. Ответ мне передашь. На ушко, разумеется. Дословно. А пока не знаю: может, и выведал Михель как-то о спексиндеровых задумках, ведь покойный был довольно несдержан на язык. А может, ландскнехт — ведун, чур меня, мысли умеет чужие читать. Хотя, скорее всего, просто догадался чутьём своим выработанным солдатским, за каковое его и держим, что от Томаса исходит опасность некая. В целом же только Всевышний ведает, что у них там и как обстояло. Может, и ни при чём эта забубённая головушка. Не мог же он, в конце концов, с медведем в пай войти?! Может, просто стоял, смотрел, ухмылялся, пока мишка спексиндера ломал. Но прошу всех твёрдо помнить: нет в Томасе пули! А вот в медведе, наоборот, есть. Ну не успел ландскнехт, не успел! Осечка там, или ещё чего... Короче, отвяжитесь от человека. Я сказал!
Убедившись, что шкипер выдал всё, что хотел, в разговор неспешно вступил Питер:
— Величайшее заблуждение полагать, что все живые существа сотворены Господом на потребу роду людскому. Спексиндеру просто подошло времечко воздать долг натуре, как воздадим все мы, раньше или позже. Вспомните, покойный сам часто приговаривал: запомните, мол, ребятки, — к северу от Гебрид Бога нет...
— В общем, давайте-ка прекращайте галдёж. Чай, не в «коричневой пивной»[66].
— Поддерживаю, только пусть шкипер объяснит сначала, что нам дальше делать. Без спексиндера сумеем ли мы разделать очередного кита как следует? Сумеем ли сало перетопить? Может, резон сняться с якоря и на всех парусах прочь, домой? Продадим там хотя бы сало сырое...
— Сумеем ли сладить с содержанием трюма? И что будем делать, если океан подарит нам полосатика? — не спеша переспросил Адриан. — Сумеем! Конечно, отходы будут огромны, но и я, и Гийом, и Виллем не впервой промыслом занимаемся. Потому сегодня помянем спексиндера малёхо, а завтра с утра — все по дрова. Затопим, с божьей помощью, котёл.
— А что с этими супостатами делать прикажешь, с ландскнехтом и юнгой? Ведь они вроде как шибко провинившиеся...
— А мы их последнее ложе для спексиндера заставим долбить.
— И только-то?!
— Ну, у нас здесь ни каторги, ни команды расстрельной не предусмотрено, как известно...
— Вот и доболтались, — проворчал неугомонный в ненависти ко всем Виллем, стараясь, впрочем, чтобы Адриан его не услышал. — Вы там можете болтать всё, что вздумается, но он у меня точно до берега не дотянет...
И уже вечером, смутно понимая, что не самая он лучшая фигура для задуманного, просто довериться никому нельзя, подошёл всё ж таки к Михелю.
Михель, который утром с огромным облегчением воспринял своё «наказание», ближе к вечеру резко изменил мнение: рубку мёрзлого камня лёгкой работёнкой не назовёшь. Так что, несмотря на постоянные подкрепления в виде гретого вина и специально сооружённого Корнелиусом «ледокола»[67], силы Михеля были уже на исходе. Посему всё чаще задумывался он о гамаке, а перед этим — о большом, хорошо прожаренном куске мяса. Корабль его желаний, кроме парусов мечты, имел ещё и прочный киль: экипаж, не менее Михеля стосковавшийся по свежему мясу, решил, после недолгих колебаний, освежевать медведя. Томас-юнга, правда, категорически отказался «жрать этого убийцу-негодяя, да к тому ж изрядно порченного погаными песцами», так ведь это ж он тоже в начале работы бухтел. Тут-то из корабельного кубрика, словно змей-искуситель, и выполз Виллем. Он, верно, из мешка своих масок-физий выбрал и приклеил намертво самую доброжелательную улыбку. Но вот зеркала под рукой не нашлось, а глянуть в ближайшую ледяную глыбу не докумекал. А то бы и сам мог убедиться, насколько кривой и насквозь фальшивой выглядела его ухмылка.
