– Догоняй! – со смехом крикнула она.

Мальчик сначала оторопел, а потом припустил за девочкой, чей голос звенел впереди. Ручеек вместе с основной дорогой свернул налево – Саша следом за Ромалой побежал направо. Перепрыгнул через вылезшие из земли корни могучего дуба, росшего прямо на вершине уступа. Ручеек огибал его слева, а тропинка к реке – справа. Эту дорогу паренек знал хорошо, хотя и никогда не был тут весной. Зачем? Купаться-то все равно нельзя. И поэтому, когда он выскочил на поляну перед спуском к реке, просто остолбенел. Вместо привычной площадки, заросшей по грудь колючим репейником и вонючим морковником, перед взглядом расстилалась поляна с коротенькой, будто подстриженной умелым парикмахером, молоденькой, зеленой травкой. Но больше его поразила красота цветущих диких яблонь, в которой она утопала. Ветер шевелил верхушки деревьев, будто разговаривал, нашептывая что-то удивительное и восхитительное – Саше даже казалось, что он понимает, о чем тот говорит. И тогда на сочную, такую зеленую траву падал воздушный белый снег. Ромала кружилась по поляне, смеялась и ловила нежные лепестки, а те сыпались ей на волосы, путаясь в кудрях и бантах. И у Саши от увиденного даже перехватило дыхание.

– Вот это да! – выдохнул он восторженно.

– Нравиться? – спросила, хитро прищурив глаза, Ромала.

– Еще бы! – воскликнул он, обретя дар речи.

– Это самое красивое место, даже зимой здесь хорошо.

– Но летом не очень. Репей по шею, а от морковника башка болит, – высказался парень. Он все не отводил от девочки глаз. А она стояла напротив, на расстоянии двух шагов. Ветер играл ее смоляными кудрями, в которых увязали белоснежный яблоневый цвет. И такой неимоверный восторг охватывал душу – словами не передать!

– Но весной ты здесь ни разу не был, ведь так? – сразу угадала девочка.

Паренек согласился. Но тут девочка вдруг посерьезнела и призналась, что не просто так привела его сюда. Она усадила озадаченного друга на ствол яблони, которую много лет назад сразила гроза.

– Ты только не смотри на меня, – краснея, тихо попросила она, опустив глаза. – Ты мне потом все скажешь, ладно?

Мальчику ничего другого и не оставалось, как покориться, не взирая на распираемое его любопытство. Девочка села рядом – спиной к спине. И затаилась. Саше показалось, что она чересчур долго молчит, и уже собрался было высказаться об этом, как услышал голос подруги и… и замер. Остолбенел. Ромала пела, и он готов был поклясться чем угодно, что таких песен он никогда впредь не слышал. Чистый голос девочки плакал надтреснутой скрипкой. Слов он не понял – песня была на цыганском – но почувствовал и пережил все. И когда девочка последний куплет запела на русском о прощании влюбленных, у Саши перехватило горло и засвербело в носу. Он даже ничего не смог сказать, когда Ромала повернулась к нему, даже когда она положила холодные пальцы поверх его руки. Он смотрел на нее растерянно. Он был еще там. У той одинокой калитки, от которой двое уходили в противоположные стороны. Так сильно его потрясла песня. Сама исполнительница повернулась к нему, и Саша чувствовал локтем ее тепло. Она молчала, а глаза были такими грустными, что почему-то хотелось плакать. А ведь он не плакал, даже когда разводились родители. Тогда было обидно, а сейчас – больно. Так ощутимо и неправдоподобно больно.

– Эту песню очень любила мама, – тихо сказала Ромала. – Папа пел ее для нее. Последний куплет специально перевел и срифмовал. Для мамы.

Саша посмотрел на подругу. А та как не крепилась, как не загоняла слезы обратно, а все же одна спрыгнула с пушистой ресницы и скатилась по щеке. Девочка не успела ее смахнуть. Саша все знал: и что мама ее умерла давно, и что отец – цыган, и ему было почти так же больно, как и девочке. Но мальчик хотел и должен был стать сильным, чтоб защитить ее. Кто, если не он? Саша положил руку на ее плечо и приобнял. Она склонила голову ему на плечо и молчала, хотя больше и не плакала. А внизу речка несла свои весенние, мутные воды, и ей дела не было до людских страданий.

***

Саша этой ночью долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок. Несколько раз взбивал подушку, переворачивал одеяло и даже принимался считать овец. Да только без толку. На пятой он сбивался, так как мысли медленно, но верно, переползали в другое русло. И тогда он думал о Ромале. Ее отец, Яша Черный, очень ревностно отнесся к дружбе дочери с мальчиком. Он даже пришел в дом Александра, чтоб познакомиться с семьей. Он дождался, когда Галина выйдет работать на улицу – с приходом весны жильцы приводили в порядок свои приусадебные участки – проходил мимо, поздоровался. Между ним завязалась непринужденная беседа, в которой выяснилось, что мать Саши была просто счастлива, что сын стал дружить с маленькой цыганочкой. Он, глядя на Ромалу, подтянулся в учебе. Жаль, что они не стали дружить раньше, глядишь, это улучшение отразилось бы и на годовых отметках. Но Галина сама слышала, как Саша обещал своей подруге на будущий год исправить свое положение троечника. Конечно, Галина знала, о трагической судьбе мамы Ромалы и даже посетовала на несправедливость жизни. Яша вздохнул и стал прощаться, отказываясь от чая и ссылаясь на срочные дела.

Галина, впервые видящая так близко цыгана, решила что он слишком стар, и, пожалуй, годиться Ромале в дедушки. Она даже сказала об этом сыну, когда тот пришел домой. Сын недоуменно хлопнул ресницами.

– Мама, на самом деле он младше тебя, – сказал он серьезно.

– Да прям, – махнула мать рукой. – Да он же седой весь?!

– Он поседел в тот день, когда умерла мама Ромалы, – ответил просто мальчик.

– Ой, да брось, сынок! Это только в фильмах да книжках седеют от переживаний и смерти возлюбленной, – надменно заявила женщина.

И вот тогда Саша вспылил:

– Это правда! Тетя Света год болела, а когда умерла, дядя Яша стал седой! Мне об этом Полина Яковлевна рассказала. А ей-то зачем врать? Он ей даже не сын! Чего выгораживать тогда? Просто дядя Яша очень любил свою жену. И они уж точно бы не развелись! – выпалив это, мальчишка вылетел на улицу и долго бежал, не разбирая дороги, пока не заметил, что добежал уже до магазина. В кармане звякала какая-то мелочевка. Саша выгреб ее и купил примятый вафельный стаканчик мороженого и съел его за десять секунд, не ощущая ни вкуса, ни даже холода. Мороженое показалось горьким, а стаканчик и вовсе напоминал картон. Но он его проглотил и попылил по дороге обратно, сетуя, что денег больше нет, и он не может купить еще и Ромале мороженого. Хотя, если разобраться, такую гадость и не стоило покупать. В горле запершило, и к вечеру паренек начал хрипеть. И маленькая цыганочка отпаивала его горячим чаем с медом и малиновым вареньем, ласково журя друга за неосторожность. А он сидел в кресле, заботливо закутанный в плед и, прихлебывая кипяток, ощущал тепло не только в желудке, но даже в душе от такой заботы маленькой девочки.

На торжественной линейке, выстроенной перед школой по поводу последнего звонка, Ромала исполняла «Крылатые качели». Ее голосок звенел над школой, и даже хор, вступающий на припеве, не мог его приглушить. Десятиклассники, нарядные и немного грустные, теребили в руках тюльпаны и нарциссы и совсем по-взрослому смотрели на учителей. Те же напутствовали их шаблонными фразами, промокая иногда глаза платочками. Потом прозвучал последний звонок, и Саша почему-то подумал, что в последний раз он, наверняка, по-особенному звучит, и в голове, должно быть, уже совсем взрослые мысли. Он точно знал, что окончит восьмилетку и пойдет учиться на шофера или автослесаря. А вот Ромала окончит школу с золотой медалью и дальше будет учиться в институте. И они станут совсем-совсем взрослыми, но будут так же дружить. Они всегда будут вместе.

Сегодня уроков не было, а из класса Саша улизнул уже полчаса назад. Ромалу задержали в классе, и потому он без дела маялся в ожидании подруги на заднем дворе школы. Паренек был так погружен в свои мысли, что даже не обратил внимания на то, что его, походя, толкнули в плечо. Наверное, он бы так и прошел мимо, не оборачиваясь. Но тут трое ему преградили дорогу. Саша поднял голову и презрительно поджал губы: Лешка Бубликов, Савка Рагозин и Измаил Мамедов из параллельного класса.