– Люблю тебя, – сказал тихо Яша, – приду завтра.

С этими словами он был таков, лишь ноги мелькнули в воздухе, когда он перепрыгнул через забор, а потом быстро зашагал прочь, сунув руки в карман брюк.

***

Стоит ли говорить, что Света весь день ждала вечера? Она посматривала на солнце и хотела, чтобы оно поскорей скрылось за горизонт.

– Ты чего, Света? – в который раз спрашивала Полина Яковлевна у дочери, видя ее отсутствующий взгляд.

Девушка всякий раз вздрагивала от этого вопроса и рассеяно отвечала:

– Ничего, жара ужасная…

Мать смотрела на нее и молчала, но сердце ей говорило, что не всё так просто.

Наступивший вечер оказался еще более тягостным. Стоило залаять какой-нибудь собаке, и сердце Светы замирало, а щеки бледнели. Потом она успокаивалась, но ненадолго. Ее пугала мысль, что Яша не придет.

– Да что с тобой сегодня? – не выдержала Полина Яковлевна. – Уже по второму кругу чашки моешь, да стол вместо тряпки полотенцем вытерла.

Света посмотрела на руки.

– Действительно, – пробормотала она растерянно, отжимая в жирных ополосках полотенце.

– Весь день будто потерянная, – ворчала мать, – сначала чайник без воды включила, потом корове вылила свиные помои, затем помыла помидоры, а в салат-таки немытые покрошила, теперь полотенце вот вымочила в жирном. Ты не заболела, а?

Она посмотрела в лицо дочери. У той лихорадочно блестели глаза, а сама она была такой бледной, что даже веснушек не видать.

– Иди-ка, приляг, – сказала более ласково мать, – без тебя управлюсь.

– Но…

– Никаких «но»! Ступай, тебе сказано.

И Света покорно побрела в свою комнату. Через какое-то время мать заглянула к ней, но девушка притворилась спящей, и Полина Яковлевна притворила дверь. Девушка смотрела на причудливые пляшущие по потолку тени, а сердце просто выскакивало из груди. Хотелось взмыть вольной птицей в небо и парить в бескрайней вышине. А еще она хотела, чтобы Яша пришел поскорей, но он не спешил.

Ходики в комнате матери пробили 11 часов. Было слышно, как скребется в подполе мышь, и поют за окном цикады. Изредка лают в деревне собаки, но сегодня в клубе танцы до 12 ночи, и молодежь вся там. Только Света лежит с горящими щеками и широко распахнутыми глазами.

– Света! – раздалось под окном, и девушка замерла.

– Света, – вновь позвал голос, и она соскочила с кровати. Подлетела к окну и распахнула его.

Яша забрался к ней в комнату. Пока он отряхивал брюки, девушка пыталась успокоиться и взять себя в руки, которые предательски дрожали. А цыган улыбался и смотрел на ее бледное лицо.

– Заболела? – вдруг спросил он, и в его черных глазах скользнуло искреннее беспокойство, а в голосе звучала забота.

Она замотала головой, но сказать ничего не смогла, волнение сковало голосовые связки. Он шагнул к ней, с тревогой заглядывая в лицо и прижимая ее холодные пальцы к груди. Она не вырывала рук, а только отступала от красивого парня, и, наконец, уперлась лопатками в шифоньер. Он протянул ладонь к ее лицу – она вздрогнула.

– Что ты, красивая? – шепнул он. – Я не обижу тебя.

Его голос, прозвучавший в тишине, вернул ей способность говорить.

– Я некрасивая, – почему-то сказала она.

Брови парня от удивления взметнулись вверх.

– С чего ты так решила? – спросил он.

– Мне никто об этом никогда не говорил, – призналась Света, и в ту же секунду прокляла себя. Почему-то рядом с Яшей, под его пристальным черным взглядом, она чувствовала себя школьницей перед директором школы.

– Они дураки, они не видят того, что вижу я! – сказал Яша серьезно.

– А что видишь ты? – непроизвольно повернулся язык девушки.

Цыган вновь улыбнулся и коснулся жесткими пальцами бархатистой щеки Светы. Она вздрогнула.

– Я вижу свет в твоих глазах, – ответил он.

С того дня они виделись каждую ночь. Яша под покровом ночи приходил к ней. Она с замирающим в груди сердцем смотрела, как он перелазит через подоконник. Если не было дождя, то цыган тихо поджидал девушку под окном, а она выскальзывала незаметно из дома. Они убегали от людей, от мира, от всего. Иногда сидели на берегу реки, и звонкий голос красавца-цыгана летел над ней, и Свете казалось, что даже птицы и кузнечики замолкали, очарованные песней парня. Яша звал Свету своей Лебедушкой. Он не уставал говорить о ее красоте, и она чувствовала себя именно такой: нежной, как лепесток розы; ласковой, как луч солнца на заре; красивой, светлой, как день Божий.

И она действительно расцвела, похорошела. К ней, припозднившись, пришла ее весна. Та самая, которая превращает гадкого утенка в прекрасного лебедя. Парни стали поглядывать на похорошевшую Светлану, кто-то даже отважился и пригласил на танцы, но девушка отказалась. Днем она вспоминала прошедшую ночь и думала о предстоящей. Когда она вспоминала Яшу, то непроизвольно улыбалась. Полина Яковлевна тоже заметила все перемены в дочери, но не знала, с чем это связано, пока однажды Дарья Ивановна, соседка, не сказала, глядя вслед удаляющейся Светланы с коромыслом на плечах:

– Похорошела твоя Светланка, слов нет. Никак влюбилась, а, Поль? Девка – умница: тихохонько так встречается. Никто и не знает с кем, да только шила-то в мешке не утаишь, всё равно узнают. А светится вся, будто кто загодя песочком начистил. Гляди, как бы в подоле не принесла.

– Ты чего городишь? – возмутилась женщина.

Дарья Ивановна подбоченилась.

– Городят огород! А я говорю, а ты не ори да послушай, что люди говорят.

Полина Яковлевна помрачнела. Ей ли не знать, что злые языки могут намолоть о девушке, которая засиделась в девках.

– Ну? – поторопила она.

– Вот тебе и ну, – с жаром накинулась Дарья Ивановна на соседку, – говорят, будто ночью видели твою Светку с парнем одним. Ненашенский он. Я тебе больше скажу: цыган! Тот самый, что коней в колхозе ворует. Вот поймают его, посадят, а Светка твоя с брюхом останется…

– Да что ты такое напридумывала? – перебила ее Полина Яковлевна. – Цыган! Да Света на нормальных, наших парней, не смотрит, так как несерьезные они. Одна водка на уме, а уж цыган?!

– А ты не ори, Полина, – не сдавалась Дарья Ивановна, – сама-то спроси девку.

С этими словами женщина подхватила коромысло и ушла. Полина Яковлевна чуть не бегом поспешила домой. Как коршун на цыпленка налетела она на дочь.

– Слышала, что люди-то говорят о тебе? – спросила она прямо с порога.

Девушка подняла на мать свои ясные глаза, и Полина Яковлевна опустилась на лавку, догадавшись, что соседка не солгала. Дочь стояла перед побледневшей матерью, женщина смотрела на нее и понимала, что сама виновата во всём, уж больно много свободы дала в свое время, и теперь Свету нельзя изменить, можно только сломать. Да только сломанное дерево плохо растет – долго помнит обиду. Да и что скажешь взрослой девушке, которая никак не зависит от матери, скорее наоборот: мать одевает и обувает, да еще и дефицитные продукты достает.

– Так это правда? – тихо спросила мать.

– Смотря что, – ответила девушка, и голос ее звучал твердо, как бы говоря: обидеть себя не дам, но и от правды не отрекусь.

– Что ты с цыганом спуталась? – спросила мать, и ее голос звучал глухо.

Девушка побледнела, сжав кулаки, вздернула вверх голову и ответила:

– Не спуталась, а полюбила!

Мать подскочила, бросилась на дочь, занося руку. Света шагнула назад и сказала:

– Если ударишь меня – сбегу из дома. Тебя люблю и знаю, что ты многим пожертвовала ради меня, но и любовь свою не предам!

Мать так и застыла перед девушкой. Света же проскользнула мимо и направилась к дверям.

– Дуреха! Ведь он поиграет тобой и бросит! – крикнула в отчаянье мать вслед своему ребенку.

Девушка остановилась, повернулась, глаза ее сверкали, а слова, произнесенные ей, еще долго звучали в ушах бедной женщины.

– Возможно, ты и права. Только я поняла, что по-настоящему живу лишь последние две недели. Ну и что, что он цыган. На меня в его таборе тоже косо смотрят, а его бабка – она видит судьбы людей в их глазах – сказала, что мою судьбу переезжает цыганская кибитка, а Яша по жизни со светом в душе пойдет, и не будет у нас другой жизни. Мама, милая родная, я люблю его!