Девушка бросилась к матери, а та тихо плакала, сидя на лавке. Света тоже заревела, обнимая мать. Она стояла перед матерью на коленях, а та прижимала к груди свое дитя, потерявшее голову.

– Такая умница и такая глупая, – сквозь слезы прошептала она, гладя Свету по льняным волосам.

– Мама, он хороший, он любит меня, а я… Я жить без него не могу! – зашептала горячо Света.

– Что ты? Что ты? Не смей даже говорить так! – зачастила Полина Яковлевна. – Глупышка моя, бросит он тебя. Всё это сказки про цыганские кибитки, переехавшие через твою жизнь. Цыгане они: ни кола, ни двора, что во поле ветер вольны.

Света, закрыв глаза, покачала головой.

– Ой, мамочка! Если бы ты знала, сколько раз я себе это повторяла! А посмотрю на него, и солнце в душу светит.

– Дурочка ты. К осени табор дальше поедет. Неужели думаешь, что он со своими не отправится? Не будет же он как привязанный подле тебя сидеть, – сказала мать, опустив голову на грудь, потом вдруг встрепенулась, будто вспомнила что-то, схватила дочь за руку, встряхнула ее. – Или ты с ним собралась сбежать?

И столько горя, отчаянья и боли было в этой фразе, что у Светы земля поплыла перед глазами.

– Что ты, нет, конечно, – ответила она, прижавшись к матери. – Я без тебя не могу никак. Мамочка, ведь ты моя мама. И я знаю, что никто и никогда не будет меня любить больше, чем ты. А Яша… Мам, если он надумает уехать, я его держать не стану. На все воля Божья.

Последние слова удивили Полину Яковлевну. Она нахмурила брови.

– Это, с каких это пор ты стала в Бога верить? – спросила она, отстранив от себя дочь и заглядывая в ее заплаканные глаза.

– А как с Яшей познакомилась. Он крещенный, мама, и у него крестик серебряный есть. Я тоже креститься хочу.

Полину Яковлевну передернуло от этих слов.

– Даже думать не смей, слышишь? Тоже мне Бога какого-то выдумала. Нет его. Забыла, чему учили: вера – это опиум для народа!

– Она помогает перенести страдания, – закончила известную фразу Света.

– Что? – не поняла мать.

Девушка вздохнула.

– Эх, мама. Нам талдычили только первую половину фразы. А на самом деле она звучит иначе: Вера – это опиум для народа, она помогает перенести страдания и лишения. Когда человеку больно физически, ему ставят обезболивающее. Так и вера. Когда у человека душа болит, вот тогда и помогает вера, – сказала она.

– Этому тебя тоже твои цыгане научили? – недоверчиво пробормотала женщина.

Света улыбнулась.

– Нет, это я в вузовской библиотеке прочитала. А цыгане… Мать Яши, ее зовут Роза, сказала мне одну цыганскую мудрость: «Вчера – это прошлое, его уже не изменить. Завтра – это будущее, оно тебе неведомо. А сегодня – это дар, он дан тебе ты и живи…» Мам, ты прости меня за одно, я очень не хотела, чтобы обмывали твои, да и мои, кости. А в большем моей вины нет. Мам, я просто живу!

– Нельзя жить только сегодняшним днем. Завтра наступит обязательно, и я просто боюсь, как бы тебе не было стыдно за поступки свои.

Света встрепенулась.

– Ты это о чем?

– А все о том, – надавила мать, – принесешь в подоле – срам будет несмываемый.

Глаза у девушки потемнели, и Полина Яковлевна тут же пожалела о сказанном, да слово-то не воробей: вылетело – попробуй вернуть.

– Ты, мам, даже не думай об этом, – отчеканила Света.

Мать открыла, было, рот, но дочь продолжила:

– Кто бы что бы ни сказал, не смей думать обо мне так низко.

***

Но о Светлане не судачили. Нашлись другие темы для разговоров: из колхозного табуна стали пропадать сильные и здоровые лошади. Люди, недолго думая, обвинили цыган, известных с давних времен конокрадов. Молоденький участковый, еще не успевший даже обзавестись усами, в компании главного инженера и агронома отправились в табор. Цыгане встретили делегацию спокойно. Троица, за которой увязался старый дед Игнатич, походила по табору. Посмотрела и пришла к выводу: колхозных клейменых лошадей здесь нет.

– Не пойман – не вор, – произнес участковый. Пожившие на этом свете побольше него инженер и агроном переглянулись, но промолчали.

– Нет у цыган наших лошадей, – заявил участковый на конезаводе.

Матвей Матушкин, лучший конюх района, побагровел и закричал так, что сорвал голос:

– Да ведь они это! Ослу понятно, что они, больше ведь некому!

– Не пойман – не вор, – повторил молодой милиционер.

– Дак, если зад твой примерз к стулу! – гремел Матушкин, размахивая жилистыми руками. – Ты их и не поймаешь, сопляк еще!

Видимо, последнее выражение не понравилось участковому. Шея его побагровела, и было видно, как на ней быстро-быстро бьется жилка.

– А вот за оскорбление можно и схлопотать, – процедил он сквозь зубы.

Рядом с Матвеем уже гуртовались мужики и бабы, которые пытались утихомирить разъярившегося конюха. Но у того от злости перекосило лицо, и он не собирался успокаиваться:

– Сам не схлопочи за разгильдяйство! Ловить надо цыган!

Участковый поскреб пятерней макушку, поправил фуражку и усмехнулся:

– И как же ты, гражданин Матушкин, собираешься ловить их?

Мужик выпрямился и оглядел всех суровым взглядом, а потом изрек:

– Негоже об этом болтать при всех, как бабам базарным, пошли, участковый, потолкуем.

С этими словами Матвей подошел к парню и, положив ему руку на плечо, повел его со двора. Люди, провожающие их глазами, слышали, как Матвей выговаривал молодому милиционеру:

– Молод ты еще. Не всё ведь знаешь. Я поболе тебя на свете живу, и потому поболе знаю, а ты слушай дядьку Матвея да на ус мотай. Хотя, чего там говорить. У тебя и усов-то нет…

По деревне прошел слух, что Матвей и участковый придумали план, как поймать цыган с поличным.

– Мать-то более не ругается? – спрашивал Яша у Светы.

Та сидела, прислонившись спиной к дубу, а парень лежал на траве, положив голову на колени возлюбленной. Света улыбнулась и от этого еще краше показалась цыгану. Он смотрел на нее снизу вверх и ясно представлял себе ее лицо, хотя оно и было сокрыто в тени, только улыбка блестела в лунном свете.

– Ох, Яша, Яша, – вздохнула Света.

Парень перевернулся на живот и уткнулся лицом в ее теплые ладони. Девушка улыбнулась, чувствуя, как он целует руки. Она провела рукой по его черным кудрям, он поднял глаза.

– Ох, и хороша же ты! – выдохнул цыган с неподдельным восхищением.

Хоть и встречались они уже три недели, а Свете всякий раз, когда Яша говорил о ее красоте, становилось не по себе. Она вдруг смущалась и отводила от него взгляд. Вот и теперь отвернулась. Парень, заметив это, подхватился с земли, сел рядом, обхватил ее лицо ладонями и повернул к себе. Она закрыла глаза, накрыв его пальцы своими. Он стал целовать глаза, пунцовые щеки и сладкие губы. Девушка потянулась к любимому, обняла его и прошептала:

– Ох, Яшенька, люблю я тебя, сил просто никаких нет отказаться от этой любви!

Цыган услышал в словах горечь и отстранился от нее.

– Зачем отказываться от того, что Бог дает? – тихо спросил он, глядя любимой в глаза.

Она вздохнула и собралась, было, ответить, как вдруг они услышали крик, прозвучавший над рекой.

Влюбленные переглянулись.

– Что это? – спросил Яша, поднимаясь на ноги.

– Не знаю, но будто тебя звали, – ответила тихо Света.

Они стояли и вслушивались в ночную тишину. Луна освещала луг, который перерезала дорога, ведущая к реке, блестевшей вдали.

– Я-а-а! – донеслось вновь.

– Эге-гей! – крикнул в ответ цыган так, что Света вздрогнула.

И тут из зарослей ив, которые подступали к самой воде, выскочил человек и поспешил к стоящим наверху Свете и Яше. Цыган сжал руку девушки в своей, и они поспешили навстречу пареньку. Подлетев к нему, они увидели, что тот уже изрядно запыхался, черные, мокрые кудри прилипли ко лбу, а рубаха – к телу. Мальчишка явно пробежал не один километр. Он был напуган, глаза его блестели.

– Там… там, – повторял он, указывая рукой в сторону села.