— Я сегодня же должен отправляться обратно в Венецию. И приехал сюда не из-за экзамена, дорогой мессер Лунардо. Вернее, не только из-за него, — наконец осторожно вставил он.

Лунардо вопросительно посмотрел на Оттовиона:

— Хм... Тогда я слушаю вас, ваше превосходительство.

Оттовион подался вперёд.

— Я хочу переговорить с вами об одном очень важном деле. О нашей беседе будут знать только три человека: вы, я и мессер дож.

Оттовион следил за выражением лица Реформатора. Лицо Лунардо изобразило искреннее удивление.

— Вы меня заинтриговали. Состав участников, по крайней мере двух, весьма впечатляющ. Это... частное дело?

— И да, и нет. — Оттовион заколебался, подбирая слова. — В любом случае весьма конфиденциальное. Я не решился бы говорить с вами, если бы не заручился одобрением Его Высочества...

— В таком случае, любезный мой Канцлер, — Лунардо понизил голос, — я надеюсь, вы не будете возражать, если мы перенесём нашу беседу в мои личные апартаменты. И надеюсь, вы не откажете мне в любезности разделить со мной скромную трапезу?

Великий Канцлер охотно согласился, учитывая также, что шум в университетском коридоре нарастал. Реформатор, позвенев серебряным колокольчиком, вызвал помощника.

В кабинет вошёл высокий стройный молодой мужчина в строгом чёрном платье секретаря. Густые тёмные волосы свободно спадали ему на плечи, более придавая ему вид художника, чем служащего. Он встал у двери и почтительно поклонился Канцлеру.

— Джироламо, — попросил Реформатор, — сходи в университетскую кантину, где повара готовят торжественный обед для нашего высокого гостя, и распорядись, чтобы блюда перенесли в мой дом, ну а там предупреди, чтобы накрыли стол.

Помощник, поклонившись, вышел.

После обильного обеда, на котором присутствовала и супруга мессера Маркантонио, дородная статная матрона из славной венецианской семьи Джустиниан, Реформатор и Канцлер уединились в кабинете. Здесь, как и в университетских аппартаментах, было множество книг, а стены украшены картинами на библейские и мифологические сюжеты. Над письменным столом хозяина висел поясной портрет великого турка Сулеймана Великолепного, напоминавший о том, что старый дипломат почти пять лет прове т в Константинополе в качестве байло, да к тому же в самые напряжённые для Венеции годы. Лунардо удобно расположился в кресле, приготовившись к тому, что Канцлер сам начнёт разговор.

— Дело заключается в просьбе, — вкрадчиво начал Канцлер. — Мы хотели бы привлечь вас в качестве советника в международных делах.

Лунардо ответил не сразу, и в его взгляде промелькнуло любопытство.

— Я очень польщён, что меня по-прежнему считают годным давать советы по международным делам. Однако вы сказали, что ваше дело носит частный характер?

— Да.

— Но международные дела нашей Республики... Как они могут носить частный характер?

— Мы, мессер дож и я, — Канцлер сделал ударение на первом слове, — хотим знать ваше мнение в частном порядке. Нам хотелось бы получить объективное заключение знатока, не втянутого во все перипетии нынешней политики.

Проницательный и настороженный взгляд Реформатора университета продолжал внимательно изучать суровое лицо великого Канцлера.

— Так чем же я могу вам пригодиться? — Лунардо заскрипел в кресле. — Друг мой, прошу вас, не торопитесь выкладывать мне свою тайну. Скажите, уверены ли вы, что я должен знать её?

— Должны. — Оттовион тяжело вздохнул. — Но не знаю, захотите ли. Многое из того, что я сообщу, носит секретный характер, но я полностью доверяюсь вам, мессер прокуратор.

— Тогда, — проговорил Лунардо, твёрдо глядя в глаза Канцлера, — могу ли я оставить за собой право сказать вам «да» или «нет»?

— Согласен, — Канцлер кивнул. От него не укрылось, как дипломат старается подавить в себе нарастающее беспокойство. И Оттовион понимал, почему. Странное предложение, просьба, выходящая за пределы дозволенного, в стране, где даже стены домов имеют уши...

Он рассказал Лунардо о непрекращающихся провокациях на море и на суше, совершаемых неизвестными от имени венецианцев, о содержании последнего заседания Совета Десяти.

— Что вы думаете обо всём этом? — спросил Оттовион, закончив рассказ.

— Война проходит буквально по нашим границам, — Лунардо пожал плечами. — Понятно, что имперцы и турки не прочь и нас втянуть в свою борьбу. Уже не говоря о понтифике, Его католическом Величестве короле Испании и итальянских принцах. Очевидно, что они будут всячески подстрекать нас и подталкивать на турка.

— Но провокации могут привести к войне!

— Конечно, провокации служат отличным поводом к войне, — согласился Лунардо. — Но только поводом. А турки, вы знаете, если захотят, развяжут войну и без повода. Потом, я не уверен, что великий визирь Синан и адмирал Чигала действительно хотят войны с Республикой. Вы заметили, что после каждой угрозы Чигалы и Синана им обязательно от наших байло что-то перепадает? Да они просто вымогают у нас деньги и подарки! Для создания нетерпимой враждебной обстановки между Турцией и Венецией надо нечто большее, чем провокации с переодеванием! Что-то вроде заговора против Венеции!

Канцлер поднялся с места, облокотился рукой о стол. Дыхание его стало тяжёлым, словно ему не хватало воздуха.

— Я убеждён, что мы как раз и имеем дело с заговором!

— Заговором? Заговор держав против Венеции? — Взгляд Лунардо заблестел. Беседа изумляла его всё больше и больше. — А что заметили наши дипломаты?

— Ничего.

— Но тогда на чём основаны ваши подозрения? — Он пытливо вглядывался в Канцлера.

Оттовион с тяжёлым вздохом сел и принялся покачиваться на стуле — проклятая привычка, выдававшая его волнение. Мрачно усмехнувшись, он посмотрел дипломату в глаза.

— Мои подозрения основаны на том факте, что очевидного никто не замечает!

В глазах старого дипломата застыл немой вопрос.

— Да. Именно так, — вздохнул Канцлер. — Я считаю: заговор созрел не только за границами нашей Республики, но и внутри её!

— Внутри прави... — начал Лунардо, но слова застряли у него в горле. Он поёжился. Канцлер продолжал:

— Видите ли, с некоторых пор, может быть, около года назад, я стал замечать, что в Совете Десяти происходят странные изменения. Малозначительные с виду, но очень, поверьте, существенные. Взять, к примеру, пресловутые провокации. Ведь если все нападения суммировать, то складывается неприглядная картина: будто бы венецианцы то на суше, то на море воюют с турками. Но не армией, а отрядами! Казалось бы, это не должно пройти мимо внимания советников, уполномоченных отвечать за безопасность Республики! Но они будто ничего не видят! Мы сразу передаём сведения о провокациях в Совет Десяти. Но эту информацию игнорируют, как нечто незначительное. Я сначала подумал, что причина, возможно, кроется в нерасторопности моих секретарей. Вы знаете, по судебным делам нас часто в этом упрекают. Я стал лично следить за ситуацией. И у меня создалось впечатление, что советников устраивает, что кто-то осуществляет провокации от нашего имени!

Лунардо слушал Канцлера со смешанным чувством, поражаясь, как много и вместе с тем как мало власти тот имел.

— При этом, — продолжал Канцлер, — что касается военной части нашего нейтралитета, точнее, нашего вооружения, тут решения принимаются быстро. Что же касается беспокойства о сохранении нейтралитета, то...

— То есть вы считаете, что члены Совета Десяти намеренно не принимают мер, чтобы сохранить наш нейтралитет? — перебил Лунардо.

— Именно так!

Лунардо задумался.

— Дорогой мой Канцлер, — заговорил, наконец, он, тщательно подбирая слова. — Я очень дорожу тем, что вы так искренни со мной. И если вы не ошибаетесь в ваших подозрениях, то это очень прискорбно. Но почему бы не поговорить о провокациях в Сенате? Большинство сенаторов — противники войны.

Канцлер покачал головой.

— С чем я приду к сенаторам? С жалобой, что Совет Десяти недостаточно волнуется о нейтралитете? И если противники нейтралитета скрываются в самом Совете Десяти? Вы же понимаете, чем мне это грозит!