Тем более что моя бабушка говорит: кто в молодости шастает по свету, тот на старость приплывает в богадельню…

Русский берег был коса, отмель. Точно ласкающую пятерню запустили в светлые вихры Днестра. Круглый год там царило лето.

Берег напротив – скала с чёрным бором. В сером оперении льда.

И вся-то перепонка реки – 400 локтей, не больше.

Plasă Садово, judeţ Оргеев, Королевство Румыния. Рождество 1935 г.

«Какие там порядки на русской стороне, нас не колышет! – инструктировал начкар[14] перед заступлением в «секрет». – Как и лживая русская пропаганда в этом плане, все эти показушные парады в расчёте на дураков!.. Что же до румынской стороны, то демарка… демарка… ци… (никак он не справлялся с этим словом!), ну короче, румынская родина в этом плане оканчивается посередине реки, строго посередине! В светлое время суток нарушителей (эким важным словом величал он безголовых рыбаков из Бранешт[15], свято уверенных в том, что самые жирные судаки ходят на русской и только на русской стороне!) следует напугать в этом плане громким выстрелом в воздух! Затем, если не разбегутся к… матери, следует предупредить повторным громким выстрелом в воздух! Снова не помогло? Открываем огонь на поражение!.. Вот так!.. И пускай – ха-ха! – летят, апостолу Пётру жалуются!»

Говоря про огонь на поражение (а говорить о нём приходилось каждый вечер на разводе), начкар, малорослый, жирный, без талии и без шеи, делался неотразим. Столько высоких стрел с лица его взлетало! Сам разговор его, как прожаренная одежда, делался чист. Никаких тебе «демарка-ци-ци…» и «в этом плане…»

И всё-таки это был инструктаж. Тупая казёнщина устава. И да простит меня ап. Пётр, но придётся ему поскучать в моём наряде. Не прилетит к нему святой беднец и наивный жулик: молдавский рыбак. Сколько б судаков ни натаскал с русской стороны!

Впервые чем-то новым повеяло месяца три назад, когда «французики» (фасонисто-городские, в тонких усиках и жирном облаке Eau-de-Cologne, молодые евреи) моду завели: перебегать в Россию через

Днестр. Вначале – тайно и под покровом ночи. Затем – в открытую, по дневному льду.

Интересно, почему они наш берег выбрали? Грешат на Московича, местного ресторатора. Открыл-де золотую жилу (и кое-кто в комендатуре имеет с этого процент. Эх, румынская честь!..)

– С наступлением же темноты и до восхода солнца, – продолжил начкар, – может быть ещё один вид нарушителей!..

(«Ну-ка! ну-ка!» – навострил я слух.)

– Вы понимаете, о ком я говорю, Косой и Адам!..

(Из чего я понял, что в наряд поставлен снова с Косым. Уф-ф-ф!)

– Значит, когда… jidanii[16]. Hа льду… – начкар запнулся.

(«Ну! – мысленно попросил я. – Роди же своё любимое – про огонь на поражение!..»)

– …следует вызвать вспомогательный наряд! – родил начкар. – По телефону!..

– Тьфу! – плюнул я. – Стыд!.. Позор!..

От ярости подбородок мой дрожал. Из глаз искры летели.

– Сержант Адам! – повернулся ко мне начкар. – На гауптвахту хотим?..

– Тьфу! – ещё злее сплюнул я. – Велите ещё – под белы ручки их на тот берег перевести!..

Двор погранзаставы был едва освещён (чтобы русские бинокли не глазели со своего берега).

Единственный фонарь – под козырьком полуподвала.

А потом и его мутный маятник исчез из виду.

Выкрались в лес через пролом в булыжной кладке.

В лесу, как колбаса из кишки, темнота лезла.

Прошло порядочно времени, пока глаза пристали к ней.

Тогда снег на реке выступил. И лес, набегавший с уклона в реку.

Спустя полчаса.

Устроились под валунами в «секрете».

Лёд на реке был тёмен.

Зато на русском берегу машинотракторная станция светилась всеми столбами.

Дешёвки эти русские: всё напоказ. Всё самое красивое, лучшее – нате, щупайте глазами кому не лень!

Я бы так не смог.

Я и с невестой своей (Sophie L. с геологич. ф-та) любил бродить наедине, по малолюдным окраинам Кишинёва. И если бы я только мог (если б эта ветреница согласилась), то не являл её вовсе никому.

Ну да что рану бередить.

Улеглись на мешках со стружкой.

Как старший по наряду, я первый поработал с биноклем.

Потом Косому передал.

Хотя и лишнее. Ничем его не удивить: ни ярко освещённой тракторной станцией на русском берегу, где и по ночам снуют бодрые механики и грузчики (а если повезёт, то и фигуристая бабёнка в коротком складском халатике пробежит через двор), ни русской пропагандой: в каждые выходные грузовик с киноэкраном появляется на речной косе, луч проектора прорезает мглу, весёлые голоса артистов веют над рекой до поздней ночи.

Но Косому хоть бы что. Циник и жлоб, хотя и образованный.

Из-за этой образованности (у меня 2 курса в горно-инженерной школе, у Косого – 3 в медицинской) начкар и ставит нас в наряды вместе. Интеллигент, мол, к интеллигенту…

Чепуха!

Давно пора втолковать ему, насколько мы чужие по духу.

Одно то, что привело нас в армейский клоповник из чистенькой университетской среды (меня – предательство Sophie L., Косого – льготы для служивых), говорит о многом.

Нет, сначала с ним и вправду было интересно: чувство юмора, городские манеры… – всё при нём.

Но вот случились у нас эти евреи на льду, и я открыл ему, что удручён их побегом:

– во-первых, больно (та, которую я больше жизни любил, променяла меня на них, клюнула на пропаганду!);

– а во-вторых, смута на душе: а что если так и надо: бросить всё и бежать в русский коммунизм, к весёлым его голосам, в вечное его лето!.. А что если просто нельзя по-другому?..

И то, как я убиваю в себе эту смуту, не укрыл от него.

Как же я убиваю её?

А вот так. Слушай!

Дело моей жизни – горное дело. Разведка ракушечника, бурого угля, белого известняка, проведение геологической съёмки. Работа не из лёгких. Но со смыслом! Только представь, милый Косой: в каждом разрезе неподатливой земной коры, в каждом закоснелом отложении породы взывает к нам с тобой наша геологическая сага. Кто я был до встречи с ней? Ноль. Кольцо стружки на станке веков! Кем я стал? Грозный дак! Победоносный римлянин!..

…Взволнованный собственной речью, я решился, к несчастью, взглянуть на милого Косого.

И был уязвлён.

Потому как в совершенной темноте ночного леса открылась мне подлинная карта его лица.

Никогда не забуду этих выгнутых надбровных дуг, по которым, как дождь по желобам, стекало отвратительное выражение иронии.

Перевести на слова – оно звучало бы так: «Ай, оставь! Разведка ракушечника – это хорошо, но и фраеров тут нет! Свои 100 леев я должен заработать в первую очередь!»

Гм, я человек с воображением. Иногда мне видится то, чего нет.

«Дам ему второй шанс!» – подумал я.

Всяк меня поймёт: среди приземлённых нравов нашей армии мечталось мне не просто о друге, но о существе, хотя бы отчасти облагороженном жизнью ума и сердца.

Итак, вот какую тему поднял я в нашем следующем секрете под береговыми валунами.

Кто мы, объявил я вопрос.

Только ли убогие обыватели, субъекты тех или иных перекроек границ в Европе?

Или же осмысленные румыны?

Только ли мы буфер между ненасытными хищниками – Турцией и Россией, Австрией и Польшей, или же, пускай и малая числом, но сильная духом нация, умеющая отстоять свои пределы на земле, равно как и обозначить их контуры в небе?..

И вот тут, ещё только произнося «пределы на земле», бросил я полный надежды взгляд на Косого.

Чтобы со стоном отрезвления прочитать всё то же «ай, оставь!» на его физиономии (вот тебе и второй шанс!).