(в рукописи)

– обсуждение проходило в оскорбительном для папы ключе

– рукопись конфисковали.

В результате перенесённой обиды в папе как будто что-то сломалось:

– он ушёл из семьи (от моей мамы),

– отдал папку с рукописью Фоглу (из иностранной делегации).

Поэтому я прошу Вас принять меры. Срочные!

Ведь папа не Пастернак, не Синявский-Даниэль.

Он коммунист. Патриот своей страны.

Но у него срыв из-за оскорблений в отделе культуры.

Николай Владимирович! Коля!

Эта иностранная делегация ещё 3 дня в СССР (завтра в Одессе, послезавтра в Киеве, послепослезавтра – в Москве). Я не знаю, из какой они страны, но, судя по виду этого Фогла, явно не соцлагерь.

Перехватите рукопись, я требую!

Hадя.

P.S. И не надо мне, чтобы этот Фогл за моего мужа хлопотал».

2. Рапорт-РНО-999°4 (приложение 2).

24.3.1970

Кишинёв. Отдел Культуры ЦК КПМ.

Протокол обсуждения рукописи нового романа тов. Ильина

(Шор) П.Ф.

В обсуждении участвовали: «…»

Заключение:

Тов. Ильин (Шор) П.Ф. один из основателей молдавской советской литературы. Член Союза Писателей СССР с 1947 г. Секретарь Правления Союза Писателей МССР. Лауреат Госпремии МССР по литературе (1952 г.).

Тов. Ильин кандидат в члены ЦК КПМ, депутат Верховного Совета МССР 4 и 5-го созывов и депутат Кишинёвского горсовета (с 1964-го по наст. время).

До сегодняшнего дня тов. Ильин в своём творчестве последовательно опирался на прогрессивный метод социалистического реализма, убедительно отстаивал передовые идеи коммунизма и пролетарского интернационализма.

Тов. Ильин фронтовик, офицер старшего комсостава, кавалер боевых орденов и медалей СССР.

Тем огорчительней грубые идейно-художественные просчёты, допущенные т. Ильиным в его последнем романе.

Список пунктов, по к-м тов. Ильин допустил грубые идейно-художественные просчёты и прямую фальсификацию:

1. О румынско-бессарабских «перебежчиках» в СССР (1935–1937 гг.).

2. О вынужденной подделке румынско-бессарабскими перебежчиками своих документов.

3. О воровстве и личной наживе сотрудников НКВД при проведении национализации частного имущества в МССР (июнь 1940 г.)

4…

5…

6…

7… О тяжёлом моральном климате и признаках морального разложения среди партизан Одессы, скрывавшихся в Нерубайских катакомбах (1942 г.).

…

27. О насильственной репатриации в СССР бывших советских граждан на территории Румынии в 1945–1947 гг.

Принимая во внимание прежние заслуги тов. Ильина (Шор), Коллегия при отделе Культуры ЦК КПМ в конструктивной форме высказала ему свои замечания. Но в связи с недопустимо-грубой ответной реакцией т. Ильина и учитывая серьёзность идейных ошибок, допущенных в романе, Коллегией принято решение направить рукопись на экстренное рассмотрение в Отдел ЦК КПМ по идеологии.

3. Рапорт-РНО-999°4 (3).

Записан со слов Пешковой (Шор) Надежды.

Ул. Роз, 37, кв. 29 (прописаны я и мой муж, Пешков Л.И.).

25.03.1970.

6 утра.

Ильин (Шор) П.Ф.: Могу я у тебя пожить – пока нервы успокоятся?!. Не хочу, чтоб Соня (мама) видела меня в таком состоянии!..

Пешкова Н.: Где ты ночевал?..

Ильин (Шор) П.Ф.: У друзей. Не хочу Соню волновать! Товарищи из ЦК правы по поводу книги! Сам не пойму, что со мной было! Затмение какое-то! Как я мог допустить подобные идеологические просчёты! И так грубо вести себя на Коллегии! Ну что же! Буду работать над собой! Буду каяться перед товарищами!

А наутро он является: «Могу я у тебя пожить? Я от Сони[21] ушёл!»

И проходит в комнату не разуваясь.

Кидает портфель в углу.

Новости дня! – Надя осмотрела его с ног до головы (время 6 утра). – А ночевал-то где?..

– У Марьи[22], где! – папа поднял лицо, и её поразили чёрные круги у него под глазами и вместе какое-то накалённо-весёлое, совсем не утреннее выраженье лица. – Значит, увидишь Соню, передай, что – всё!.. Убила!.. Передай, что – убила наповал!..

Слова его казались бредом. И не только слова. Сам голос его с той минуты, когда, разбуженная и напуганная ранним звонком в дверь, в халате поверх рубахи, открыла и впустила его… – сам голос его шёл, как заваливающийся из стороны в сторону трактор поперёк пашни. Поперёк того, какой он был всегда.

– Новости дня! – только и повторила в растерянности.

Кишинёв, Роз, 37, март 1970 г.

– Эх, Соня! – он прошёл в ванную. – Эх, Соня, Соня, Соня…!

Открыл кран в умывальнике.

– Мстит мне! – обмыл лицо. – Но за что?!. За любовь?.. За верность?..

Был он в служебном своём, но сильно помятом костюме, обе штанины потемнели внизу, точно он по полям всю ночь разгуливал, по колено в росе.

– А ведь она моя единственная!.. – высморкался под краном. – Других я не знал!..

Кажется, он слезу пустил, когда про единственную говорил.

А если и не слезу, то во всяком случае Надино сердце кубарем полетело с шестка – от боли за него.

– Вот пускай и любит, кого хочет! – прорычал. – А я – всё!.. я… эх!.. Убила наповал!..

Тут будильник прозвенел.

Пошла сына будить, собирать в школу.

Папу на балконе нашла.

Там всё тонуло в рассветных хлопьях.

«Что ты спрятал там?» – показала на плиту шифера.

«Ничего!» – выпрямился среди бельевых верёвок.

«Я видела, ты прятал!»

Съел.

Только голова затренькала мелко и воинственно – точно из неё отстреленные гильзы отлетают.

– Ладно! Перепрячу! – пообещал с угрозой.

И вынул… какую-то папку из-за шифера.

– Вот тут вся правда! – сдул с папки пыль. – Про то, что она на 3-м месяце была, когда из катакомб вышла!.. А ей не верь!..

Это месть её мне!..

– Чья месть? – не поняла Надя. – За что месть?..

И… примолкли оба.

Потому что сын (Витька), ушки на макушке, смотрел из-за занавески.

– Как краси-иво! – протянула Надя.

И повела рукой перед собой – над бельевыми верёвками.

Верно, красиво было: долина Роз омыта рассветом. Небо пожелтело от солнца, заслезилось от лучей. Морщинки тепла в нём обозначились.

– Витя, завтракать! – опомнилась.

Погнала ребёнка в кухню, чтоб не слушал всех этих странных разговоров.

Вечером того же дня.

Послышалось «делёнь-делёнь!» со двора.

Это мусорщик с погремком шёл вдоль пятиэтажки.

Вслед «Горьковская Автозаводская» подтягивалась.

Воздух всего двора сдался её мусорному зловонию.

Из квартир сходка с вёдрами началась.

В кузове ГАЗа среди смрадного живогнива блестела винтовая спираль, прессовая мышца огромной и свежей силы.

Двое рабочих с лопатами утыкивали народные приношения под её давильню.

Протолкавшись к кузову, Надя отдала рабочему свои вёдра.

Быстро и добросовестно он выбил их о борт.

С пустыми вёдрами Надя стала пробиваться наружу из наседавшей толпы.

Hа третьем этаже двое мужчин стояли возле электросчётчиков.

Старый и молодой.

Старый вертел в руке записку с адресом, сверял с номерами квартир.

– Здравствуйте, дядя Шура! – громко сказала Надя. – Наконец-то!..

– Привет! – отозвался старый. И осмотрел её с ног до головы.

– Я Надя! – представилась зачем-то она. – Лёвушкина жена… И я вас только завтра ждала!..

– Завтра ему поздно! – багроволицый, плотный, с серо-стальными, широко разведёнными по краям лица глазами, дядя Шура кивнул на молодого. – Это Фогл!.. По Лёвкиному вопросу!..

– Очень приятно! – Надя подняла глаза на гостя и покраснела. – Спасибо Вам!..

Гость был Аполлон: плечи, грудь, икры, вьющиеся волосы на большой голове – всё какое-то выставочное, восклицательное. И смотрит на тебя так… точно с ладони на ладонь перебрасывает.