Вошли в квартиру.

Вьетнамский бамбуковый «дождик» отделял прихожую от гостиной.

– Я виновата, не направила Лёвушку по верному пути! – зашептала Надя, слушая, что там, за бамбуком. Не идёт ли папа из комнаты.

Папа не шёл. Вообще никак себя не выдавал.

– Поддержала, когда из цеха огнетушителей уволился, – шептала Надя, – потому что там никель, а у Лёвушки лёгкие слабые! Это было давно, ещё Витька не родился! Лёвушка тогда приходит и говорит: «Я женскую обувь шить буду!» А я ему: «Давай!» Не знала, что это с торговлей связано…

– На! – перебил дядя Шура. – Сыну конфеты! – протянул бумажный кулёк. – И это… покажи мне Витьку!..

– Сейчас! – засуетилась Надя. – Он во дворе бегает!..

Кинулась было к двери… но… не с кульком же конфет во двор.

– Чем это пахнет у вас? – принюхался дядя Шура. – Мастика?.. Я дышать тут не смогу!..

– Мастика, да!.. Лёвушка взялся паркет класть! И не закончил!..

– Все планы сбили мне! – наклонившись так, что живот выкатился до пола, дядя Шура стал расстёгивать сандалии. – Думал квартиру на Кишинёв менять – к вам поближе!..

При разговоре он сопел астматически.

И обильным потом обливался.

Молодой гость дождался, пока он разуется, и пошёл за ним не разуваясь – в бамбуковый дождь.

Окно в гостиной оголилось без занавесок.

Солнца было столько, точно каша из горшка сбежала.

Худенький папа в измелованной рабочей одежде сидел спиной к вошедшим. Возился над битумной темнотой пола.

Он не обернулся на голоса, и Надя решила: так лучше. Пусть гости думают, что это паркетчик работает.

– Идёмте в кухню! – позвала. – Есть полный обед!.. И пропустила гостей вперёд.

Дядя Шура ходил вразвалочку – как для внушительности многие невысокие люди ходят. Тогда как у спутника его походка была без сверхзадачи: просто идёт себе рослый, телесно убедительный человек.

Hадя вошла в кухню последняя. Прикрыла за собой дверь.

В кухне.

– Ну что, – сказал дядя Шура, – военный совет… объявляю… открытым!..

– Спасибо!.. – только и ответила Надя, косясь на второго гостя.

И стала греметь суповым половником. Чтоб слёзы подавить.

В кухню тоже навешивалось избыточное солнце.

– Значит, это Фогл! – дядя Шура качнул головой в сторону гостя. – Из иностранной делегации!.. Они сегодня в Кишинёве, завтра в Киеве, а послезавтра… в Кремле их принимают!.. Правда, Фогл?!.

– Да, правда! – подтвердил гость. – Возможно, сам Брежнев примет нас! А если не Брежнев, то заместитель Брежнева!..

Hадя чуть не упала от звуков его голоса.

Речь его была понятной, но какой-то невозможной.

Как если бы слово «дыня» означало «арбуз».

– Ну… давай думать, – обратился дядя Шура к Наде, – что там Фогл Брежневу объяснит… про Лёвку!..

– Спасибо! – только и повторила Надя.

– Да что вы! – удивился Фогл. – Ведь когда я был совсем молодой человек, то Иосиф Стайнбарг принял меня на работу!.. Я должен вам!..

Он был загорелый, пожилой. С бараньими глазами навыкате. Само телосложение – какое-то полунеприличное, конское.

– Объясняй тогда, – велел дядя Шура, – чтоб понятно было!..

Иосиф… Штейнбарг… это отец… Лёвки…

Почему-то его лицо стало недовольным.

– Ага, отец Лёвки! – повторила Надя.

И посмотрела на гостя.

Как будто ждала чего-то.

Как будто его очередь была – произнести «отец Лёвки».

Но он только поморгал часто.

Будто паузу выстаивал. Или в карточной игре ход пропускал.

– А вот в Chantal, маму Лёвки, – сказал он отморгавшись, – весь Оргеев был влюблён! Но увы… она одного мужа своего любила!..

– Это про мою… – пояснил дядя Шура, – сестру!.. Ладно, где бумаги? (по всему было видно, что словоохотливость Фогла не по нраву ему). Из прокуратуры бумаги неси!..

– Несу! – с черпаком в дрожащих руках Надя стала разливать суп в тарелки на тесном столе.

Всё-таки слёзы текли и текли у неё из глаз.

Выходило смешно и по-идиотски: слёзы над кастрюлей с супом.

Тогда она заговорила (чтобы полной дурой не казаться!) во все припасённые слова.

– Дядь Шур, вы меня простите, – заболтала черпаком в кастрюле, – но Лёвушку всегда ранило, почему вы про семью его скрываете! Не делитесь совсем!..

– Получил? – перебил дядя Шура (и на Фогла посмотрел). – Болтун находка для врага!..

И кивнул на Надю.

– Я не враг! – воскликнула она. – Какой же я враг?!. – и даже кулаком потрясла. – Но мне за Лёву больно! Он же сирота вечный! Не верит никому! Ни в коммунизм, ни в доброту человеческую! Он бы торговать не пошёл, если б верил! Почему Вы всё скрывали от него?..

– Значит, было что скрывать! – дядя Шура отодвинул тарелку.

Прямота его ответа сбила Надю.

– Стойте!.. – бросила черпак. – Не уходите!..

Но – поздно.

– А отец твой не скрывал?! – загремев табуретками, дядя Шура поднялся из-за стола. Выбрал кусок хлеба из хлебницы. Закатал в салфетку. Спрятал в карман.

– На выход! – приказал Фоглу.

– Мой отец?.. – Надя перегородила ему дорогу. – Вы что!.. Моему папе нечего скрывать!..

Невысокий дядя Шура стоял перед ней так, точно сейчас таранить будет.

– Мой папа честный! – одной рукой Надя ухватилась за стол, другой за газовую плиту. – Он только попросил, чтоб я за Лёву замуж вышла! Зачем-то ему надо было, чтоб я за Лёву вышла в 18 лет!..

– Да уж, пора и правде выйти на свет! – вмешался вдруг паркетчик в гостиной. – Хотя бы и нелёгкой правде!..

И тогда сам паркетчик встал на пороге кухни.

– Это папа! – очнулась Надя.

– Ну что, Шурк, – с ходу заговорил папа, – с могилой для

Иосифа я вам помог?!. Шанталь отпустил на все четыре стороны?!.

Теперь ты мне помоги!..

– Вы знакомы? – ахнула Надя.

– С этим бандитом? – рассмеялся папа. – Ха!.. С детства!..

И вывел папку из-за спины.

– Сможешь, – протянул Фоглу, – Брежневу отдай!.. А не сможешь – вывези, припрячь!.. Это про то, что Соня беременная была, когда из катакомб вышла!.. Уже беременная, понял?! Уже на третьем месяце!..

4. Рапорт-РНО-999°4 (пр-е 4).

Записано со слов Пешковой Н.

Ул. Роз, 37, кв. 29.

25.03.1970. 18 ч.

Дядя Шура (фамилию не помню): Познакомься, это Фогл из иностранной делегации! Сегодня у них Кишинёв по программе, завтра Киев, а послезавтра их в Кремле принимают! Правда, Фогл?!.

Фогл: Правда! Возможно, сам Леонид Ильич Брежнев примет нас! Я постараюсь поднять вопрос о вашем муже!

Hадежда Пешкова: Спасибо!

Фогл: Оставьте! Я в долгу перед вашей семьёй. Когда-то отец вашего мужа принял меня на работу! И жена его была добра ко мне!

Ильин (Шор) П.Ф. (выйдя из соседней комнаты): Здравствуйте!

Я слыхал, Вас примет глава нашей страны! 20 лет тому назад мне довелось работать под его началом! Передайте ему эту книгу.

Пусть он рассудит, нужна ли она советскому народу!

Вручает рукопись Фоглу.

Год спустя.

Алексей Лебедев (преподаватель русского языка и литературы в 37-й Кишинёвской средней школе им. Н.В. Гоголя).

Конверт был за 4 копейки. Почерк – мелкий, никакой.

«Ул. Карла Маркса, 12, кв. 2».

Даже странно, что этот почерк принадлежал Наде. Такой заметной, громкой. С такой пышной копной волос. Но ведь принадлежал, факт. Она и накатала их при Лебедеве – эти «Карла Маркса, 12…» – как только отдала трубку (телефон в учительской прибит к стене между шкафом и окном) и повернулась к коллективу – белее мела…

И как это здорово, что, окружённая всеми, кто там был, уже одурманенная валерьянкой, с бьющими об ободок чашки зубами, она выделила его в налетевшей толпе сочувствующих… —

«Поедешь? Надо моему мужу передать!»

Поеду? Спрашивает!!!

И вот – он в поезде. В полёте. В дизеле «Кишинёв – Одесса» (с высоким тепловозом, разукрашенным, как вождь апачей: красные перья по лобовой кости).