«Ай, оставь! Ай, оставь! – пело глумливое его лицо. —

Осмысленные румыны – это хорошо, но и фраеров тут нет! Свои

100 леев я должен заработать в первую очередь…» Крушение иллюзий!

– Отрицаешь ли ты, – спросил я, задыхаясь от обиды, – наше право быть нацией под Богом?..

– Кем-кем? – хохотнул он.

Но, угадав моё состояние, подобрался и согнал ухмылку с лица.

– Это смотря какой нацией! – проговорил он голосом человека, задетого за живое. – Если малой и слаборазвитой, трусливой и повсеместно поражённой коррупцией – то не отрицаю ничуть!..

– Câine[17]! – только и сказал я.

– Câine?! – оскорбился он. – Сам ты câine!.. Смотри, во что границу превратили! В комендатуре подмажь – и вали! Хоть в Россию, хоть на Луну!.. Со всего Королевства – на наш участок едут!..

Убил бы его.

Но… взял себя в руки.

Поморгал.

Вдохнул-выдохнул.

– Послушай, Косой! – сказал я, убедившись, что дыхание моё выровнено и голос не дрожит. – Мне 21. Не так уж много на своём веку я видел. Ещё меньше успел. Была у меня всего одна женщина, и та предала! Но притом готов я умереть сегодня! сейчас! сию минуту! Но умереть как румын, сын румына! А не коптить небо до глубокой старости – в виде субъекта русских или австрийских интересов!..

Зачем я палил слова – теперь уже отлично представляя, кто передо мной?

А затем, что через голову недоучки-терапевта говорил я с Sophie L.

Ей, неотболевшей, приносил и эти приречные снега, холодящие тело сквозь пролежалый мешок со стружкой, и неграмотные деревья, сбегающие с уклона к речному льду, и надувшуюся треть луны под кожей неба…

Да, мы тихий народ, делился я с ней. Самый тихий в Европе. Hарод саманных землянок, а не венецианских палат, народ тупого и грязного сельского труда, а не прогрессивных наук и кругосветных путешествий. И при всём том не теряли мы лица, нет! Вот и оттоманским туркам, свирепым покорителям нашим, сумели внушить почтение к себе. Так что ни единый полумесяц не засиял на молдавском небе. В отличие от сопредельных краёв, болгарских и сербских, просто-таки испещрённых магометанскими молельнями!

– Тебе в Железную Гвардию[18] надо! – перебил Косой. – В братство Креста! У них это тоже пунктик: мы, румыны, такие, да мы, румыны, этакие!..

– Да – такие! – повторил я (расставаясь с чудным мороком Sophie L.). – Да – этакие!..

– А чего же тогда, – ухмыльнулся он, – румынскую зазнобу себе не подобрал?.. Вместо дщери Сиона!..

– Не твоё дело! – вспыхнул я. – Тема закрыта!..

С тех пор я не мечу бисер перед Косым.

И, клянусь, это мой последний с ним наряд (завтра подаю рапорт!).

Но предстояло ещё отбить эту ночь.

Не вопрос.

Вероятность ЧП в мои наряды – нулевая. Единственный на заставе, посмел я открыть огонь на поражение по жиданам на льду. Было это с 2 месяца тому назад, и с тех пор уж не знаю кто, ресторанщик ли Москович или офицеры из комендатуры в доле с ним, но этот кто-то принимает все меры к тому, чтобы в мой наряд – ни-ни!..

В остальном же участок тих. Русские давно уже не те. Не имперствуют. Не пробуют наложить лапу. Да и мы поумнели: покончили с междоусобицей наших древних княжеств! Провели аграрную реформу! Написали Конституцию!.. А что жидане от нас бегут… гм-м… ну так что поделать: племя такое, нигде им не дом родной.

Но вдруг завозилась темнота на реке.

Как в погребе шевелится холстинный мешок с зерном, когда в него мышь проникла, так на реке зашевелилось нечто.

Я нащупал холодный корпус бинокля, и, не обрывая Косого (в эту ночь он был говорлив как никогда), поднёс к глазам.

Как нарочно – темень была полная. Луна в небе не мытая ни на грамм.

Не замечая моих действий, Косой продолжал рассказывать про Идл-Замвла из Садово (местного святого):

«Колдун первой марки! От любой хвори лечит! Любые просьбы исполняет… – но только для своих!..»

«Вот как?!» – пробормотал я, не отводя бинокля.

«А главное, – продолжал он, – раздваивается, как привиденье!.. Как дождевой червяк, если порубить! В Садово и Оргееве в одну минуту его видят!»

Но как раз посыльный прибыл.

Я посветил спичкой на доставленную бумагу: начкар меня зовёт.

Хм-м. Странно.

Отполз я следом за посыльным, но, запав в заснеженную яму на холме, притаился в ней. Мнительность моя была растревожена.

И что же… и двух минут не прошло после моего (ха-ха!) убытия на заставу, как какие-то, теперь уже отчётливые, фигурки забегали на льду в такой усердной, в такой жуликоватой спешке, что ладони мои вспотели.

Французики! Жидане!..

И пока с неудобно большой ударяющей по коленям пехотной винтовкой на плечевой перевязи летел я в секрет, догадка догнала: всё-таки решились в мою ночь… затем и убран с поста.

Но тогда – здоровенный костёр полохнул! Как раз посередине реки!

«Косой! – закричал я, сваливаясь в нашу яму с валуна. – Чего же ты?» Лишний вопрос! Позорное смятение на его лице выдавало всё.

«Кор-р-рупция нам не по душе! – зарычал я, устраивая винтовку для выстрела. – А сам?.. А сам?..» Hаглое костровое пламя приседало и подпрыгивало на ночном льду.

Но что я увидел! При костровом свете пляшущая толпа евреев шла в круг. Но не французики в узких панталонах, а другие, в деревенских кушмах и с лошадиными кистями в головах.

Тела их, тощие и неладно свинченные, казались подхвачены некоей тупой инерцией, разогнавшей их по льду. Сколько позёмной бури они своим танцем подымали!

Но тогда Косой пришёл в себя.

– Не стреляй, дурак!.. – с храбростью, которой трудно было от него ожидать, вырос он перед моей винтовкой. – Там же Идл-Замвл среди них!.. Смотри – вон тот! С белой бородой!..

– Отойди!.. – приказал я, привалившись щекой к прикладу.

– Если ты пристрелишь Идл-Замвла, – вскричал он, – тебя волки съедят! Спроси тут, что было, когда два царана[19] с Бранешт поколотили его на Пасху!.. Косточки через неделю нашли!..

– На счёт три, – выдохнул я в ответ, – стреляю!.. Раз-з-з!..

– Ну ты! – взмолился он. – Дай хотя бы, чтоб Луну замолили!

У свиней течки не будет – без их «вэй-вэй»!..

– Два-а-а!.. – сказал я с видом самым свирепым.

А потом не выдержал:

– У каких свиней?!.

Да и кто бы не дрогнул – глядя на их танец!

Как орда, неведомо-варварская, силотупая, из-за границ географической карты, из-под речного льда, из рассветной щели налетели они на нас. Казалось, ещё круг – и всё будет кончено. Ещё навал – и сама природная крепость наша (река и лес), хотя и намертво скованная зимой, будет отдана им на пограбление.

– Он же колдун! – поспешил Косой объяснить. – Луну спрячет – без приплода останемся!..

Но затем, пока я над его словами думал, переменился в минуту.

– Три! – сказал он вдруг голосом серым, скучным. – Стреляй теперь!

– А-а? – не понял я. – Что?..

– Полчаса оплатили? – задрав обшлаг шинели, он на часы глянул. – Полчаса и прошло! А фраеров тут нет!..

Беспокойство и тоска изъели меня в минуту.

И тогда, совсем не церемонясь, Косой подошёл и раскрытой пятернёй повернул голову мою в другую сторону, вдаль по рукаву реки, стоявшей в тяжёлых льдах.

Там, в усиленной близким пламенем темноте, не рассмотреть было ничего живого. Только отрывистый, будто ножиком карандаш очинивают, собачий лай с окраинных дворов на горе.

– Ну! Огонь! – велел он. – Но только обманули дурака! Они уж на русском берегу!..

– Кто… на русском берегу? – пролепетал я. – Идл-Замвл?..

Глупее вопроса трудно было придумать.

– Самого Московича дочь! – ответил он со смехом. – Пока… ха-ха… костром тебя отвлекали!..

– Меня?.. Зачем?..

– Не знаю!.. Говорят… гм-м… что и Sophie L. твоя с ней!.. Но не знаю!.. За что купил, за то и продаю!..