Человек мог очень долгое время пребывать в одиночестве без серьезного ущерба для психики, но при условии, что это одиночество протекает в естественной для человека среде. Межзвездное пространство, в котором на световые года вокруг раскинулась лишь смерть и пустота, воздействует на психику совсем иначе. Если продолжать аналогию с душем после сауны, то в данный момент Ирму начинало вовсю колотить от холода. Ее организм начинал бурно реагировал на неблагоприятную среду и протестовать против дальнейшего издевательства. То, что будет дальше, от аналогии слегка отходит: в конечном итоге человек перестает чувствовать холод. Если в случае с душем это обозначает предсмертное состояние, то в случае с космосом человеческий разум наконец-то научился справляться с давящим чувством изоляции и пустоты, хотя в некоторых случаях это сопровождается резким повышением в должности до президента Объединенного Созвездия и переводом на службу в роскошный президентский кабинет, в котором мягкие даже стены.
В подобных ситуациях крайне важно не забывать про один простой принцип: если ты замечаешь странности в своей психике, то это еще нормально, но если ты их не замечаешь, то это уже клиника. Ирма замечала, но предпочла бы не замечать. Она решила, что будет полезно напомнить себе, что она не одна во вселенной, и где-то там еще есть цивилизация, и преисполненная наивными надеждами направилась в радиорубку.
Поскольку в любой пункт прибытия корабль традиционно заходит кормой вперед, соответственно и кормовой радиомассив у него мощнее носового. До Нервы оставалось чуть больше трех световых лет, и Ирма понадеялась, что кормовой радиомассив сможет поймать радиосигнал трехлетней давности. Ей даже не важно было, что за сигнал попадет в сети приемников. Переговоры диспетчеров, трансляция концерта, выпуск новостей — что угодно. Но все было тщетно, на Нерве ни один сигнал не транслировался с такой силой, чтобы в разборчивом виде пробить три световых года и не затеряться в электронном шуме ближайших звезд.
Зайдя уже в который раз на склад, чтобы проверить гидропонные грядки, Ирма застонала от безысходности. Все говорили, что суперпаслен растет с невероятной скоростью, но на самом деле все это чистейшее вранье. «Невероятная скорость» должна заключаться в часах, но никак не в сутках, не в месяцах и не в тысячелетиях, которые прошли с момента заморозки ее экипажа. Недозревшие плоды зеленого цвета издевательски смотрели на нее, и ее чуть не одолело желание со злостью сорвать их и законсервировать прямо в таком виде.
Вот Ленар-то обрадуется, подумала она, и эта мысль оградила ее от необдуманных поступков.
Да, Ленар все еще являлся для нее авторитетом, даже не смотря на тот цирк, в который он втянул свой экипаж не так давно на соседнем буксире. Пусть его поступки и не всегда были правильными, но он всегда точно знал, что нужно делать, и Ирма ни разу не видела, чтобы он в чем-то долго сомневался. Он олицетворял собой то, к чему она стремилась, — уверенность и решимость. Она вдруг начала задаваться вопросом, чем занимался бы Ленар на ее месте, но не находила правильного ответа. Скорее всего, Ленар на ее месте не сходил бы с ума… по крайней мере не сильнее обычного, но эта догадка никак не помогала. Ленар оставил ей кучу советов, что делать в случае поломки корабля или физической травмы, но ничего не рассказал о душевных испытаниях. Ленар и сам никак не помогал.
Следующей ночью ее вновь мучили кошмары. Прелесть ночных кошмаров заключается в том, что стоит лишь открыть глаза, как они исчезают, но в случае с Ирмой все было наоборот. Она бы с радостью вступила в рукопашную схватку с каким-нибудь инопланетным монстром из бульварных романов, лишь бы не просыпаться с чувством, что вокруг нее вымерла вся вселенная. И она принялась ругать себя и Ленара последними словами. Себя за то, что вызвалась вместо Ленара провести эту неделю, и Ленара за то, что тот не настоял на своем и не отговорил ее.
Как уже известно, от одиночества и безделья голову порой посещают странные мысли. На этот раз Ирме вдруг захотелось прогуляться до буксира Два-Пять. Просто так, без задней мысли. Может ведь девушка просто так взять и пойти, куда ей вздумается? Разумеется, может, обманывала она себя, и покорно пошла на поводу у своих позывов. Она знала, зачем направляется туда, но до последнего отказывалась себе признаваться, будто эта мысль может как-то ей навредить.
Ноги сами ее понесли, едва она взяла в руки фонарик.
Современная наука заявляла, что если технология телепортации и реализуема, то явно не в этом столетии. Ирма могла возразить, потому что самолично телепортировалась на Два-Пять. Это было легко. Всего-то ей надо было открыть шлюз, зациклиться на одной и той же мысли, и внезапно осознать, что она перенеслась из одной точки пространства в другую, минуя все промежуточные точки. Возможно, если научить Марвина подобному трюку, это будет тем самым долгожданным прорывом в космоплавании, которого все так долго ждали.
Мысль, на которой Ирма зацикливалась, все не отпускала, и вот уже она карабкается по лестницам на первую палубу, открывает дверь, щурится от кусающего лицо ледяного воздуха и, наконец-то, задается резонным вопросом: а какого черта ее принесло в отсек криостаза буксира Два-Пять? Именно ответа на этот вопрос она и избегала последние пять минут, а ответ лежал прямо перед ней в одной из шести капсул. Но в какой?
Это напоминало игру в наперстки с той лишь разницей, что подтвердить свою догадку нет никакой возможности. Никто не писал имена и фамилии на капсулах, потому что в этом не было никакой нужды. Когда человек ложится в криостаз, от него требуется ввести в компьютер лишь пол, вес и биологический возраст, чтобы компьютер смог правильно рассчитать дозировку препаратов. И как раз возраст его и выдал.
Капсула № 4, мужчина, 76 килограмм, 44 года. В таком возрасте никто не суется в межзвездные грузоперевозки. С биологической точки зрения Игорь Соломенников был без сомнения самым старым человеком на всем астероиде 2Г. Если верить биомонитору, он лежал в капсуле смирно, с идеально ровными кардиограммой, энцефалограммой и мне-нет-до-вас-никакого-дела-граммой. Ирма подошла к четвертой капсуле, в которой лежал фельдшер, имя которого она едва не увековечила на своем плече, и ощутила подступающий к горлу ком. Если она и была в чем-то уверена, так это в своих правах ненавидеть этого человека, но отчего-то не спешила ими пользоваться, и практически приползла к нему, словно на могилу к своему родственнику.
В прошлый раз, когда она пропускала свой криостаз, Игорь постоянно был рядом и ни на секунду не давал ей почувствовать себя одинокой. Он все время занимал ее тело и разум, ухаживал за ней без излишних послаблений и лепил из нее человека, мало чем похожего на ту размазню, в которую она превратилась за последние жалкие четыре дня.
Она мысленно попросила у него прощения, но мысли звучали слишком тихо и неубедительно, и она повторила это вслух. Затем еще раз и еще, с каждым разом все громче, не до конца понимая, для кого она это говорит. В их последний разговор он ждал, что она попросит у него прощения, а она созрела для этого лишь теперь, когда она готова была просить прощения за что угодно, а он ее не слышит. Она думала, что ей от этого станет легче, но легче стало лишь на половину от ожидаемого результата…
И тут она поняла, что такое настоящее сумасшествие.
Подойдя к терминалу, она вставила свой пропуск в считывающее устройство, и Марвин подтвердил ее допуск четвертого уровня. Это был самый низший уровень допуска, но этого было вполне достаточно, чтобы самостоятельно пользоваться шлюзами, заходить почти во все помещения или… экстренно вывести человека из криостаза.
На какое-то время она превратилась в машину, упрямо следующую своей программе и ни на секунду не допускающую мысль о том, какая же она дура. Она просто колотила по клавишам, вводя команды для разморозки четвертой капсулы и убеждая Марвина, что да, она действительно не ошиблась и действительно хочет вывести человека из криостаза, потому что у нее случилась чрезвычайная ситуация. Марвин, разумеется, поверил на слово, что ситуация действительно чрезвычайная. В конце концов, человеку виднее, чем компьютеру. Не может же человек просто так взять и вытащить другого человека из заморозки раньше времени ради личной прихоти. Палец Ирмы замер над клавишей со значком ввода, и онемел, когда из него в страхе ушла вся кровь. Она была уверена, что ей послышалась, но на всякий случай затаила дыхание и обратилась во слух. Слух у нее был идеальным. Человек с неидеальным слухом ни за что не услышал бы шипение, с немалым трудом продравшееся в отсек криостаза сквозь две палубы и шум двигателей. Это был уже не какой-то навязчивый ветерок, и она была почти уверена, что ей не послышалось. Это был он.
