— Нет, — улыбнулся Радэк, что для него было совсем ненормальной реакцией, — Я попросту не доведу судно до такого состояния.

— Всякое бывает.

— Меня учили, что надо тонко чувствовать границу между профессиональными обязанностями и необоснованным риском, — дернув за рычажок, Радэк разжал толстые клеммы, и цилиндрический предохранитель сдвинулся с места, ощутив свободу, — Поверь, я знаю, когда надо чинить, а когда плюнуть на все и с чистой совестью опустить руки.

— Знает он! — усмехнулся Эмиль, — Да ни одна живая душа во вселенной этого не знает. В академии тебя учат одному, на первом рабочем инструктаже объясняют другое, а когда набираешь опыта, понимаешь вообще что-то третье. В конечном итоге коммерческий космос покоряется фанатикам, иногда посмертно, чего мне бы крайне не хотелось, но таковы негласные правила нашей профессии.

— Ерунда, — вытащил Радэк предохранитель из гнезда, осмотрел его со всех сторон своим профессиональным прищуром и сунул в карман, — Не спорю, что бывают такие ситуации, когда работа граничит с повышенным риском, но фокус в том, чтобы не нарушать эту границу.

— То есть, окажись мы на месте Клима и Пинга, ты бы все равно настоял на том, чтобы находиться рядом с реакторами в момент запуска?

— Давай, — протянул Радэк руку, и Эмиль отдал ему отрезок трубы.

— Ты не ответил.

— Вот так-то, — засунул он трубу в гнездо и зажал клеммы, — Теперь у нас на борту соблюдены все условия для образования пожара. Так что ты там говорил про реакторы?

— Не важно, — махнул рукой Эмиль и начал возвращать решетку на место, — Мне теперь самому до стало интересно, взорвутся они или нет.

— Точно не взорвемся, — лениво ответил Клим, устраиваясь за своим пультом, — У нас все в пределах нормы, повреждения не коснулись ни самих реакторов, ни контрольного оборудования.

— Ты говорил что-то подобное перед тем, как выяснилось, что у нас проблема с аккумуляторами, — скептически ответил Штефан.

— А вот это уже тебе должно быть виднее. Ты же сидишь в компьютерном ядре и все видишь.

— Вот это меня и беспокоит. Я вижу все, а этого не увидел. Кто знает, чего я еще не увидел.

— Хорошо, Штефан, я тебя понял, — вальяжно протянул Клим, бросив взгляд на Пинга за соседним пультом, — Сейчас, вместо того, чтобы нажать пару кнопок, мы просто отменим запуск и будем перебирать нашу машину по винтикам.

— Ну уж нет. Я приказываю немедленно вернуть ей работоспособность и запрещаю ее взрывать. На случай, если это наш последний разговор, знай, что мои указания были предельно четкими.

— Как скажешь, — ткнул Клим пальцем в клавиатуру и ощутил легкое головокружение, — На случай, если мы не взорвемся, знай, что своему технику надо доверять в таких вопросах.

— Пинг, а ты что молчишь?

— Мне сказать нечего, — вполголоса ответил Пинг, — Но если вам двоим нужно убедиться, что я все еще с вами, то я вам скажу вот что: уймитесь уже, пожалуйста, с вашими разговорами про взрывы. Мне, как инженеру силовых установок, сидящему на своем посту, совсем не это хочется слышать перед тем, как в пятидесяти метрах от меня произойдет термоядерная реакция. Скажите лучше что-нибудь ободряющее.

— Мы починим нашу машину и вернемся на Нерву героями, — отчеканил Клим в такт щелчкам клавиатуры.

— Сойдет.

— Итак, Марвин дал зеленый свет.

— Штефан, ты точно уверен, что Ноль-Семь и Ноль-Девять готовы?

— Да, они обошли все предохранители и откачали воздух из опасных отсеков. Промкабели протестированы, электросообщение есть, ключ завязан на ваш пульт. Запуск разрешаю по усмотрению, но если не уверены, то лучше…

— Запуск! — объявил Клим, и втоптал пальцем кнопку запуска в клавиатуру.

В этот момент он пожалел, что находится в глухом машинном отделении, а не в обсерватории, из которой открывался замечательный вид на протянутый кабель, который за долю секунды успевает сбросить с себя изоляцию, вспыхнуть накаливающейся нитью и рассыпаться в миллион светящихся блесток расплавленного металла, не выдержавшего высокой мощности.

На его пульте мигнул индикатор перегрева, которым сопровождался каждый цикл термоядерного зажигания. По экрану забегали числовые индикаторы и линейные диаграммы, отображающие работу сдерживающих магнитных полей. Датчик температуры радостно отобразил восьмизначное число, и искусственное притяжение начало обволакивать техников своими объятиями.

Машина ожила, заполнив свое нутро штатным освещением, и Клим, наконец-то, позволил себе грохнуться в обморок.

Согласно техническим спецификациям буксиры марки «Гаял» способны лететь в полностью автономном режиме от года до шестнадцати месяцев. Чуть ниже мелким шрифтом было указано, что эти сроки актуальны при условии отсутствия нештатных ситуаций. Если нештатная ситуация все же происходит, управляющий интеллект поднимает экипаж из криостаза, и взваливает на их плечи ответственность за разрешение возникших трудностей.

Буксир Шесть-Три считался отремонтированным лишь условно, физически же он все еще являлся гигантской консервной банкой, внутри которой находится электронный мозг, чудом переживший опасное столкновение, несколько паровых котлов на термоядерной энергии, и честное слово, на котором все это работало. До Нервы оставалось полгода пути, и экипажам пора было ложиться в криостаз, но именно на Шесть-Три было весьма проблематично лечь в криостаз при неисправной (разбитой вдребезги) системе жизнеобеспечения, не схватив при этом легкого приступа смерти. Экипажу Шесть-Три оставалось два варианта: погрузиться в криостаз на уцелевших челноках или на любом из уцелевших буксиров. Проблема упиралась в то, что оба варианта имели независимую систему управления, и в случае, если по пути на Нерву с Шесть-Три произойдет что-то еще, Марвин не сможет никого вывести из криостаза, чтобы сообщить об этом.

Ради решения этой проблемы было организовано очередное собрание капитанов, которое по слаженности совместной работы напоминало единый организм, обладающий шестью парами ног и лишенный мозга. Даже из высокотехнологичной кают-компании Ноль-Семь было три выхода, но шестеро человек чувствовали себя запертыми друг с другом в клетке и облачали иссякающий кислород в цепочки слов, которые, подобно Уроборосу, начинались и заканчивались в одном и том же месте. Они по очереди, уставая прижимать стулья к палубе, вставали, ходили по кают-компании, подпирали собою сдвигающиеся переборки и, уставая отдыхать от стульев, садились обратно.

Спустя три часа безрезультатных обсуждений, когда воздух и лица собравшихся начали напоминать кисель, капитан Штефан Горак, которому доверили решающий голос в данном вопросе, наконец-то нашел в себе силы поставить точку:

— К черту все, долетим и так.

— Вы уверены? — спросил Ковальски, смазав пересохшее горло нектаром, — Если по пути что-то случится…

— Пока что единственная относительно разумная альтернатива, озвученная на этом собрании, состоит в том, чтобы и вовсе не ложиться в криостаз, а мои люди и так измучены… Кстати, — вспомнил Штефан, что у него в экипаже есть люди, — Я с вашей полемикой совсем забыл справиться о состоянии моего техника.

— А я уж думал, вы и не вспомните, — вяло усмехнулся капитан Урбан, — У Клима нервное истощение, но он поправится. Фельдшер настоял, чтобы он отдохнул на моем судне, а кто я такой, чтобы перечить фельдшеру с четвертым уровнем допуска? Подумаешь, всего лишь капитан…

— Как я и говорил — лететь дальше без криостаза не стоит. Мы люди, а не машины.

— Предположим, что у Шесть-Три вышли из строя двигатели… — повторил Бьорн Хаген вступление в пятый раз, и на него обрушилась волна стонов, — Да просто послушайте.

— Мы уже наслушались, скажите что-нибудь новое.

— Марвины не умеют работать в тандеме, — повторил Бьорн Хаген прописную истину в пятый раз, — Из-за отказа тяги на Шесть-Три мультисостав потеряет ориентацию, и наши Марвины будут пытаться ее скомпенсировать маневровыми двигателями, пока не…