Шлюзование закончилось, и камера выпустила скафандр на первую палубу. Дальше управление над ее телом взяли инстинкты, и она лишь смутно припоминала, как сняла гермошлем, увидела лица Игоря и Ленара, а так же лицо Игоря, разбитое брошенным в него гермошлемом.

В дальнем космосе не было острой необходимости следить за своей внешностью. Существовали лишь общие рекомендации, согласно которым космонавты должны носить чистую одежду, причесываться по утрам и хотя бы раз в неделю брить лицо. Согласно мнению психологов, в условиях длительной изоляции у космонавтов могут начать атрофироваться чувства порядка и дисциплинированности, а минимальный уход за собой является чем-то вроде профилактики. Этих рекомендаций придерживались практически все, но кое-кто заходил гораздо дальше.

Вильме по натуре был свойственен некоторый нарциссизм, проявляющийся в склонности к самолюбованию, когда она в тайне ото всех крутилась перед зеркалом и восхищалась увиденным. Вслух она не обнаруживала в себе эту черту характера, однако пары открытых глаз на лице было достаточно, чтобы увидеть ее странную озабоченность собственной внешностью. В то время, как самые смелые женщины не решались отпускать волосы ниже плеч, золотые кудри Вильмы струились и извивались вплоть до лопаток, где их рост достиг своего предела. Она натиралась увлажняющими кремами, периодически красила ногти в контрастные цвета, замазывала тональным кремом шрамы на лице, удаляла лишние волоски на бровях, потела в войне с коварным врагом, растущим на ее боках, и все эти усилия Вильма прилагала исключительно во имя Вильмы. Ей нравилось себе нравиться, и в какой-то степени у нее был роман с самой собой. Это отчасти роднило ее с капитаном Урбаном, который, казалось, проработал с гирями больше времени, чем пролежал в криостазе, и явно преследовал цель занять собой как можно больше пространства.

По иронии судьбы ее красота обернулась для нее проклятьем в тот день, когда Игорь Соломенников выдал ей страшный диагноз — годна. Стройная фигура оказала ей медвежью услугу, сделав ее подходящей для работ в условиях техношахты. Ей казалось, что она знает, на что идет, и приняла задачу с энтузиазмом, но через некоторое время очнулась летящей камнем в бездонную пропасть, находящуюся между понятиями «знать» и «испытать». Ей очень хотелось ныть, стонать, жаловаться — в общем, принимать меры, обезболивающие неизбежную участь, но в какой-то момент она поняла, что нытье обезболивает очень плохо, и научилась прикусывать свой невероятно красивый язык — последнюю часть тела, которая не была пропитана едкой болью. Она концентрировалась на мысли, что делает важную работу, выполнить которую просто надо, и никаких «но», и даже гордилась тем, что попала в «список шахтеров», пока не начала снимать с себя компрессионный костюм и не обнаружила на своем теле россыпь пятен всех оттенков от помидорно-красного до сливово-черного. Болевые ощущения подсказывали примерно то же, что и проявившиеся отметины, — кто-то все последние три часа избивал Вильму толстой арматурой. Снимать компрессионный костюм было подобно сдиранию шкуры с убитого зверя, и пока капитан Октавия Сабо помогала ей освободиться от крепкой хватки обжимающего термоусадочного материала, Вильма отсчитывала полученные синяки и кривила лицом от досады.

— Скоро кровоподтеки станут еще ярче, — прокомментировала Октавия, заметив два раздутых ужасом голубых глаза, — Если хотите, чтобы они быстрее сошли, рекомендую контрастный душ.

— Это ерунда. Подумаешь, пара синяков… — пренебрежительно выплюнула Вильма, неуверенно махнула рукой для подкрепления своих слов и разрыдалась.

У нее было много причин для слез. Они выбивались из графика, ремонтные работы продвигались медленно, где-то на носу танцевали надвигающиеся штрафные санкции, все ее тело жутко болело, впереди было еще неопределенное число рабочих смен в техношахте, а она льет слезы из-за того, что ее кожа теперь неоднородного окраса. Она прекрасно осознавала, насколько это все глупо, и разрыдалась еще сильнее, дав волю маленькой девочке внутри нее, для которой конец света мог приобретать самые неожиданные формы. Октавия пыталась ее успокаивать, неся какой-то непонятный бред про перепады настроения после работы в условиях физического стресса, но Вильма не слушала ее и продолжала омывать пятна на руках соленой водой, словно это поможет их смыть.

Лишь когда слезные железы пересохли, в Вильме вновь заговорила взрослая женщина. Она утерла ей лицо, заставила спрятать разукрашенную кожу под одежду и подняться на ноги. Каждое движение она делала с осторожностью, чтобы не потревожить мышцы, все еще находящиеся в шоке после вылазки.

— Такое бывает с непривычки, — сказала Октавия, провожая Вильму до ее корабля. Рукав, который им предстояло пройти, издевательски тянулся, изгибался и морщился под ногами, заставляя контролировать каждый шаг. — Ваши мышцы не достаточно тренированны и при нагрузке рефлекторно сопротивляются компрессионному эффекту, провоцируя спазмы.

— А я думала, что это все от плохой подгонки.

— И от нее тоже. Идеальной подгонки на универсальной модели добиться невозможно, поэтому она часто может где-то что-то пережать или наоборот ослабнуть. Так уж получилось, что часть кровоподтеков на вашем теле — это засосы.

— Теперь я понимаю, почему их до сих пор не выпустили на потребительский рынок… — она сморщила лицо, потревожив не ту мышцу, и, прикрыв глаза, остановилась, — Это будет долго болеть.

— Да, но поверьте, второй раз вам дастся легче. Просто тело должно привыкнуть к компрессионному костюму.

— Ваше, я смотрю, уже привыкло, — оглядела она Октавию с ног до головы и не смогла найти признаки болезненности, — Вы уже пользовались компрессионными костюмом?

— Конечно, еще вчера, — кивнула она.

— Нет, до этого, — мотнула Вильма головой, — Вы очень хорошо осведомлены о последствиях и о том, как с ними бороться. И, кажется, пользуетесь этим костюмом довольно уверенно. Откуда у вас такой опыт?

— Я не всегда работала на «Туда-Обратно», — ответила Октавия, опустив взгляд, — Всего лишь двенадцать лет назад я была обслуживающим техником на ТБДС в компании «Белые линии». Эта компания не пользовалась государственной поддержкой, зато состояла в консорциуме под названием «Вектор». Слышали про нее?

— Да, — протянула Вильма, порывшись в памяти, — Читала о них в журнале. Их зона влияния так и не вышла за пределы рукава Ориона.

— Все верно. Так уж получилось, что «Вектору» понадобились полевые тесты новых прототипов универсальных компрессионных термоусадок, и в качестве испытателей им нужны были люди, работающие непосредственно в глубоком космосе и имеющие за плечами большой опыт внекорабельной деятельности. Два прототипа выдали моей команде, и во время испытаний я ощущала примерно то же самое, что вы испытываете сейчас.

— И как, испытания прошли успешно?

— А вы как думаете? — задорно усмехнулась Октавия себе под нос, — Каждый психически здоровый человек начинал ненавидеть эти костюмы после первой примерки. Со временем тело к ним немного привыкает, но их эксплуатация все равно является сплошным мучением. Они называются универсальными, но на деле это обозначает, что они всем одинаково не подходят. Люди слишком разные, нельзя просто взять термоусадочный гигроскопичный полимер, антропоморфировать его и заявить, что он прекрасно ляжет на все фигуры.

— И как тогда они оказались у вас? — прищурилась Вильма.

— Я их выкупила, когда узнала, что их собираются отправить на утилизацию.

— Выкупили? — ее прищур наполнился недоверием, — Вот так просто? Вам отдали неудавшиеся прототипы, которые подлежали уничтожению, как грязное пятно на репутации консорциума?

— Я очень хорошо попросила, — пожала Октавия плечами и вздернула уголок рта, — Шестое чувство вдруг сказало мне, что однажды они мне очень сильно пригодятся. Кажется, оно меня не подвело.

Чем больше слов соскальзывало с ее языка, тем меньше доверия они вызывали. Шестое чувство могло обозначать что угодно, от экстрасенсорных способностей до банального подсознательного понимания языка тела, лицевой мимики и неровностей в интонации. Сейчас шестое чувство нашептывало Вильме, что ей в уши заливают какую-то не совсем складную ложь, и на какое-то время она даже забыла о том, что совсем недавно из нее вырвали несколько кусков мяса, отбили молотком и зашили обратно.