Более всего Нойрос питал интерес к ордену Ревнителей Покоя Чаши — организации, призванной следить за лояльностью населения аклонтистскому режиму. Эти люди должны были вразумлять тех, кто сбился с пути Покоя, а самых непокорных — карать. И хотя было понятно, что Ревнители — тоже часть пирамиды, на вершине которой стоит Йорак Бракмос, все-таки Нойрос не оказался бы в непосредственном подчинении у лорда-протектора в случае присоединения к Ревнителям. В ордене было свое начальство. Особенно Нойросу грели душу слухи о том, что Ревнители — народ не слишком дисциплинированный, который отнюдь не гнушается самыми нескромными увеселениями.

Конечно, родители вряд ли одобрят такое решение, учитывая, что род Традонтов довольно знатен, и их отпрыск мог бы найти занятие куда более достойное своего имени. Особенно огорчится мать. Но что с того? Если не проявить волю сейчас, то в дальнейшем его могут и вовсе превратить в безропотного солдафона, коих в избытке и при дворе, и в окружении лорда-протектора.

«Сейчас лучше развеять посторонние мысли, — сказал себе Нойрос. — Они не должны понять, что в данный момент меня заботит что-то, кроме гапарии».

Нойрос решил напоследок взглянуть в большое старинное зеркало с серебряной окантовкой, висящее у входа. Его почему-то всегда придавал уверенности вид собственной внешности. Да, самовлюбленно, но таков был Нойрос… Коротко подстриженные черные волосы обрамляли его худое, немного бледное лицо. Темно-карие глаза глядели с упрямой решительностью, однако в них все же читался какой-то болезненный блеск. Тонкие губы были сжаты в напряжении. В его широкоплечей, стройной фигуре необычным образом сочеталось изящество и мужественность.

«Быть может, в следующий раз я посмотрю в это зеркало уже совсем другим человеком».

Нойрос сглотнул и повернулся к выходу. Пора.

Семейство Традонтов покинуло свою белокаменную виллу, направившись к роскошной, запряженной четверкой лошадей карете, которую слуги в фиолетовых праздничных мундирах уже заблаговременно подали к калитке. Перейдя цветочный сад с журчащими фонтанами, семья собралась рассаживаться по местам, как вдруг Десма заявила:

— Езжайте! Я — на конюшню. Догоню вас быстро.

Мать в недоумении вскинула брови:

— Десма, дочь, как же так? Я думала, мы поедем все вместе, в одном экипаже…

Сестра только усмехнулась:

— Ха! Десма Традонт в повозках не ездит. Только верхом!

«Глупая гордячка. Пусть делает, что хочет. Хоть бы и вовсе ее не видеть».

Отец дал команду, и экипаж тронулся. Но желание Нойроса не сбылось, а Десма сдержала свое слово: не прошло и пяти минут, как сестра поравнялась с их каретой, сидя на ладном гнедом коньке, который был подарен ей лордом Бракмосом на совершеннолетие.

Глядя на брата с высоты своего седла, Десма то и дело отпускала колкие шуточки, провоцируя его на ответные выпады. Аглара кротко призывала детей к тишине. Отец по своему обыкновению хранил молчание.

Акфотт был величественный город, хотя порою шумный и грязный. Особенно в такие ясные, солнечные дни как этот, на его улицах чувствовалось какое-то праздничное настроение. История многих тысяч лет словно насквозь пропитала эти мостовые, дворцы, колоннады, продолжая жить среди городской суеты эхом давно забытых событий.

Они проехали мимо Овального дворца — древней постройки времен войны с Кампуйисом, которую сейчас занимал Декирий Ганат, один из ближайших советников лорда-протектора. Это причудливое, но весьма изящное сооружение овальной формы было выкрашено в бледно-зеленый цвет, а наличники его узких окон были украшены множеством золотистых узоров.

Далее экипаж Традонтов проехал мимо поистине восхитительного здания акфоттской библиотеки: две древние высокие прямоугольные башни соединялись потрясающей дугообразной крытой галереей. Это было чуть ли не самое древнее здание Акфотта, настоящая гордость сиппурийской столицы.

Вскоре они подъехали к огромному зданию в центре города, увенчанному широким перламутровым куполом и шпилем, который оканчивался бронзовой чашей. Это и был акфоттский Храм Аклонтов, являющийся частью столичного храмового комплекса, построенного чуть более ста лет назад.

Десма оставила своего коня у коновязи на противоположной стороне улицы, а карета, в которой ехал Нойрос с родителями, остановилась неподалеку от входа в храм.

— Ступайте, дети, — промолвил отец. — У нас с матерью еще есть дела. Нойрос, теперь ты воистину станешь последователем веры в Святых Аклонтов. Сегодня ты в первый раз ощутишь их благодать. Десма, — он смерил дочь многозначительным взглядом, — будь добрее к брату.

Та в ответ лишь изобразила на лице подобие улыбки.

— Ну, Нойрос… Мы проводили тебя, — мать заметно волновалась. — Сегодня — счастливый день для нашей семьи. Ты по праву станешь адептом Чаши! — она крепко обняла Нойроса, потрепав за плечо, — Мой сын…

Нойрос с безразличием заметил, как Десма закатывает глаза.

Попрощавшись с детьми, Пфарий и Аглара сели обратно в карету и уехали, а Нойрос остался в обществе нелюбимой сестры. Пройдя под сводом грандиозной широкой арки, свод которой был покрыт искусным орнаментом из малых и больших чаш, они очутились в широком пространстве зала храма. Десма сказала ему:

— Отправляйся в первый ряд. Там сидят те, для кого эта гапария первая.

Нойрос был новичком в делах религии, поэтому, несмотря на всю свою неприязнь к сестре, был вынужден ей довериться. Если и было на свете что-то, к чему Десма Традонт относилась без иронии и насмешек, так это ее вера, аклонтизм.

Сине-голубые мозаичные узоры покрывали стены и купол храма изнутри — из-за них создавалось ощущение, будто находишься под открытым небом. Под самым куполом висела огромная серебряная чаша — источник благодати Аклонтов.

Не говоря более ни слова, Десма заняла свое место в центре зала, а Нойрос сел в обитое парчой кресло рядом с тремя молодыми господами и одной девушкой, которые, по-видимому, родились с ним в один день, и предстоящая гапария должна была также стать для них первой. Ему было неуютно здесь — одному, среди множества незнакомых лиц.

«Почему отец и мать не остались с нами?»

Люди постепенно наполняли зал. Все были одеты богато: расписные халаты, изящные платья, широкополые шляпы со страусиными перьями. Нойрос знал, что здесь собрались только представители знати и богатейшего купечества — гапарии для простого люда проводились в другом храме.

Нойрос окинул взором собравшихся: люди пребывали в приподнятом настроении, улыбались, переговаривались между собой. Он увидел лицо сестры в толпе: ее прямые черные волосы небрежно спадали на пухловатое капризное лицо.

«Лицо подростка, — подумал Нойрос. — Интересно, будь я старшим ребенком, она относилась бы ко мне по-другому? Сомневаюсь… И почему отец медлит с ее замужеством? Ей двадцать четыре — давно уж пора. Избавиться бы от нее поскорее…»

Нойрос невольно отметил, как Десме идет черная кобра Сиппура на ее рубашке, хотя решил, что гадюка, все же, подошла бы лучше. Тут их взгляды встретились, и Нойрос поспешил отвернуться.

Он уже начинал волноваться, почему таинство никак не начинается, как вдруг по залу пробежал взволнованный шепоток: «Провозвестник! Провозвестник идет! Гралин!»

Нойрос знал Йена Гралина: он был хорошим другом их семьи, часто пил с отцом кажаб — сиппурийский змеиный ликер, — и задушевно беседовал с ним. То, что Гралин занимал значимый церковный сан, также не являлось секретом. Тем не менее Нойрос был удивлен, что именно этот рослый, седеющий, улыбчивый человек будет руководить его первой гапарией.

Провозвестника, шествующего через зал в богато украшенной бирюзовой мантии, сопровождали двое прислужников, одетых чуть менее скромно. Говор толпы постепенно стихал, все обращали сияющие, восторженные лица в сторону Гралина.

Провозвестник взошел на кафедру, расположенную прямо под куполом храма, приветственно вскинув руки. Толпа загудела, но Гралин жестом призвал к тишине, и собравшиеся тут же смолкли.