Наконец-то они, закоченевшие, добрели до своей калитки. И тут Мея кто-то окликнул. С досадой подумав, как же это не вовремя, он всмотрелся в затихающую пургу и узнал Ридиема — такого же оборванного, как прежде, только теперь резвящегося в снегу.
— Мей аи Онир! — с хохотом визжал он. — Меидир, сын Кейлы!
— Я же говорил — он помешанный, — брезгливо прошипел Веттон. — Идём отсюда.
— Ему холодно. Давай впустим его.
— Ну уж нет, хватит мне на сегодня впечатлений. К тому же он не пойдёт — он вообще никогда не бывает под крышей... И весь во вшах, наверное, — Веттон передёрнулся и, пнув калитку, поспешил к крыльцу.
Пару раз с сомнением оглянувшись на беснующегося мальчишку, Мей тоже прошёл в дом. Он зашёл в свою комнату, наскоро разделся, повалился на кровать и заснул как убитый, запретив себе думать об Анне.
Сначала ему ничего не снилось. А потом...
... Две одинаковые неслышные тени скользят вдоль каменной стены. Они жаждут покоя и правильности. Убить несправедливость. Уничтожить нарушителя. Да наступит возмездие за давний грех.
Чья-то кровь, женский вскрик.
Тишина...
Мей открыл глаза. Теперь он знал в лицо — или в лица? — тех, кто охотится за ним.
И знал, что они уже близко.
ГЛАВА XIX
В Городе-на-Сини зима постепенно сходила на нет. Конечно, далеко ещё было до бегущих ручьями талых снегов, до почек на деревьях и поздних закатов, но весна, благословленная всеми четырьмя богами, уже коснулась этого края. Ветер стал теплее и мягче, а люди оживились.
Все только и говорили, что об отречении Меакара — толки об этом оказались долговечнее прочих. Меакара — находящегося в расцвете сил, щедрого балагура — в Городе любили куда больше, чем Мезора. Особенно за него стояла молодёжь (в том числе аристократическая), и дошло даже до того. Что вслед бывшему наследнику стали отправляться послы с просительными письмами. Но они возвращались ни с чем, и Совет Города поддержал Мезора в его правах. А нынешний градоправитель тем временем слёг, и народ, прежде боявшийся и уважавший Айрега, теперь его пожалел.
Впрочем, Атти не так уж волновали все эти политические тонкости (если честно, она не думала, что со сменой власти в Городе вообще что-то изменится). Вместе с матерью она жила ожиданием вестей от Мея и Эйтона. Она бы и сама затруднилась ответить, от кого из них ждёт письма больше. Хотя, наверное, всё-таки от Мея — ведь им каждую секунду приходилось бояться за его жизнь.
Это было ужасно. Атти казалось, что огромный кусок жизни у неё бесцеремонно отобрали Отражения. Не стало запаха краски, который пропитывал одежду Мея в мастерской Вейра, не стало их подшучиваний друг над другом, перепалок, разговоров перед сном, стука камешков о ставни — так когда-то давно друзья Мея звали его на улицу... Без него их жильё выглядело ещё более пустынным и бедным. Всё это было совершенно неправильно.
Атти поверила в то, что Мей — сын другого отца, и принять это оказалось даже не так уж трудно. Но Мей — прорицатель? Мей, учащийся у Отражений? Мей, скрывающийся от убийц? Немыслимо.
Закончилась осень, теперь вот и зима — а они не получили ни строчки. «Он обязательно написал бы, если бы мог», — успокаивала дочь Кейла, но Атти видела, что она и сама не находит себе места и все вечера после работы проводит в храме, молясь за Мея Водной богине и Эакану, покровителю ветров и странствий.
А Эйтон... Что ж, по закону они всё ещё считались женихом и невестой (их помолвка была подтверждена письменно), однако Атти не видела никакой ясности в том, что происходит. Над ней уже посмеивались на улице, и не без оснований. Целых два года назад Эйтон уехал на заработки в Город-над-Озером, чтобы обеспечить себя и её, и больше года прошло с его последнего короткого письма.
Поэтому Атти старалась как можно чаще заглядывать в почтовую голубятню Реввена, или, как его обычно называли, Хромого Ревва. Вот и этим утром она привычно дошла до его скрипучего крыльца на Улице Печников и постучалась. «Голуби прилетели», — гласила корявая надпись на прибитом к двери клочке бумаги.
Открыли ей далеко не сразу: Ревв с детства страдал хромотой и к тому же был уже немолод. Сначала из дома донеслось шуршание, затем кашель, потом дверь открылась, и Атти увидела широкоскулое обветренное лицо и добрую улыбку держателя голубятни.
— Как раз недавно вспоминал тебя, дочка. Проходи, — хотя Хромой Ревв не был совсем уж стариком, он всех девушек и женщин моложе себя без разбору звал дочками. — Небось на рынок торопишься? — спросил он, когда отошёл в глубь дома, неуклюже подволакивая правую ногу.
Атти, прикрыв дверь, взглянула на свои корзинки: одну — с шитьём и другую — с выпечкой. Да уж, она торопилась. Хотелось бы добежать до рынка раньше, чем пирожки окончательно остынут.
Они поднялись на просторный чердак, где на бесчисленных насестах обитали голуби. Здесь всё прозябало в помёте и перьях, так что Атти, любившая чистоту, только хмурилась. Зато Ревв был, как всегда, сам не свой от радости.
— Совсем замёрзли мои красавицы, — любовно сказал он, кроша хлебную корку для одной из белых голубок. — Ну ничего, скоро потеплеет...
— Для меня ничего нет? — спросила Атти, сдерживая нетерпение.
— Сейчас посмотрим, — так же неспешно Ревв прошёл в угол, где грудой были сложены запечатанные свитки, и принялся в них копаться. Атти вздохнула; она уже собралась предложить помочь (ни на что, собственно, не надеясь), когда Ревв вдруг провозгласил: — Вот, держи, дочка. Из Города-у-Белого-камня, для Атти эи Онир, Город-на-Сини, Улица Кожевников.
— Город-у-Белого-камня? — с недоумением переспросила Атти; сердце отчаянно заколотилось. Выходит, Мей уже не в Долине. Или Эйтон — не в Городе-над-Озером. Что это может значить?
Немного дрожащими пальцами она взломала печать и развернула свиток. Ей всегда тяжело давались длинные тексты (короткое обучение девочек в Городе-на-Сини давало только азы грамоты и счёта), но это письмо она прочла легко и внимательно, вчитываясь в каждую букву. Писал Эйтон — тот, с кем они обручились перед богами и людьми.
«Здравствуй, дорогая Атти.
Я думаю, ты удивишься Городу, откуда пришло это послание. Но не волнуйся, со мной всё в порядке — здесь я просто нашёл более прибыльное место. Я уже довольно-таки богат, а скоро накоплю ещё большую сумму. У меня свой домик и много друзей.
Мне сложно говорить это, но забудь меня, милая Атти. Я нашёл новую жизнь, лучше прежней, и не хочу возвращаться. Я никогда бы не оставил тебя в других обстоятельствах, но теперь ты свободна. Прости меня и больше не жди.
Надеюсь, что с госпожой Кейлой и Меем всё хорошо.
Желаю тебе счастья, Атти.
Эйтон аи Фелм».
Атти дочитала до подписи. Перечитывать ей не хотелось.
«Я не буду плакать», — сказала она себе. Никто, кроме мамы и Мея, её слёз не стоит.
Но глаза щипало, и что-то глухо болело в груди — так, будто её ударили.
— Что с тобой, дочка? Может, тебе воды? — засуетился Хромой Ревв.
* * *
Риэти ойкнула, когда неосторожный взмах кухонным ножом чуть не пришёлся ей по пальцу. Она нарезала овощи для похлёбки и задумалась. Риэти озабоченно посмотрела на свои руки — тонкие и ухоженные; таким позавидовала бы любая леди. Она совсем не хотела портить их порезами.
В следующий миг в кухню ворвалась госпожа Тейно с раскрасневшимся от волнения лицом и суетливо заносилась по помещению в поисках не то соли, не то горшков со специями.
— Твой батюшка уже идёт, дорогая; ступай, займись своими делами, я тут быстрее тебя всё закончу, — и госпожа Тейно ласково, но настойчиво вытолкала дочку за дверь.
Риэти вздохнула и ушла в спальню. Странно, что отец так рано возвращается.
Ей было тоскливо — может быть, от того, что её не покидала скука, а может быть, от того, что тот увалень, Теиг аи Дерро, не заходил уже третий день. Она даже не заметила, когда успела так сильно к нему привыкнуть.
