— Мой отец тоже отсюда родом? — спросил Мей, помедлив. Анна качнула головой.

— Он родился на окраинах империи, на севере, если я правильно понимаю. Лично я не знала его... Не знаю, жив ли он сейчас. Моя же юность прошла прямо здесь, на Феалтах. Я не до конца рассказала тебе эту историю, Мей. Те немногие, кто спасся после конца света — некоторые говорили, что это был суд за наши бессчётные грехи, — уже не надеялись выжить на развалинах всего, что им было дорого. И тогда духи Цитадели Порядка собрали нас и дали нам возможность ходить по мирам, нигде не задерживаясь надолго. Постепенно за нами закрепилось имя Странников — тех, кто остался без родины. Тот портал под камнем создали такие же, как твой отец и я.

— Так сколько же тебе лет?...

Она улыбнулась — своей вечной улыбкой с не двойным даже, а тройным дном — и не ответила.

— Как по-твоему — здесь красиво?

— Очень, — честно сказал Мей.

— То, что ты видишь, никак не сравнится с прошлым великолепием... Здесь теперь только чаща; эти деревья — гхоули — нечто вроде сорняков на всём Юге...

Она очень оживилась — в глазах появился блеск, которого Мей раньше не видел; не прежнее золотистое мерцание, а какой-то потаённый огонь. Ему было и горько, и радостно смотреть на неё в тот миг.

— Покажи мне остров, — попросил он, чувствуя, что Анна ждёт этой просьбы.

— Не думаю, что тут теперь есть хоть что-то кроме этих зарослей... Ты действительно хочешь?...

— Да.

— Что ж, пойдём.

Они бродили до тех пор, пока не наступила ночь — а не наступала она очень долго, гигантскому солнцу было будто бы тяжело уходить за горизонт. Гхоули правда заполонили остров, и Мей ломал голову над вопросом о том, сколько же лет должно было уйти на то, чтобы от человеческого присутствия на Феалтах не осталось ни малейшего следа. Иногда ему казалось, что скрытые под узлами корней камни напоминают когда-то заботливо отшлифованные плиты или что в груде листвы поблёскивает нечто металлическое, но обычно это оказывалось иллюзией. Анна рассказывала что-то почти непрерывно — нараспев, неспешно, получая явное удовольствие от каждого шага и вдоха. С её слов Мей пытался представить себе все эти мосты, арки, дороги, фонтаны, но у него ничего не выходило. И ещё — не получалось вообразить Анну юной и наивной перед лицом смерти, настигшей её мир.

Скорее всего, это и сделало её такой, какой он её встретил.

Задавать лишние вопросы он почти не пытался, справедливо полагая, что у них и так уйма времени. И всё же осмыслить тот факт, что они вдвоём в целом мире, он пока не мог. Это было слишком безумно и слишком желанно.

— А кем ты вообще была, можно узнать? — решился всё-таки спросить он, когда они сидели у нехитро разведённого ближе к берегу костра из ветвей гхоули, поедая их полосатые плоды, по вкусу похожие на груши.

— В каком смысле?

— Чем ты занималась до катастрофы? Кто твоя семья?

— Я была колдуньей, Мей, — неожиданно просто ответила Анна, внимательно глядя на него через костёр. — Я всегда ею была, и поэтому удел Странницы дался мне проще, чем многим другим.

Мей задумался над этими словами, глядя на взошедшие три луны — две серебристых и одну зеленоватую — в окружении прихотливо изогнутых созвездий.

— Помнишь, ты пела мне песню в Долине? Спасут высокие стены героя...

— Конечно, — она тихонько рассмеялась. — Приятно, что ты помнишь. Да, это вольный перевод одной из баллад моей молодости. Тебе допеть?

— Да... На твоём родном языке, если можно. Так, как это должно звучать. Пожалуйста.

— Погоди немного, я вспомню, — несколько мгновений она посидела, зажмурившись, а потом тряхнула головой, бросила огрызок плода на землю и запела.

... Чуть позже Анна уже заснула, но Мею, опьянённому этой ночью, не спалось. Он думал о своей семье, об отце, об Анне... Видений не было, но он всё-таки покопался в вещах и достал свою тетрадку с записями. Обмакнул перо в дорожный флакончик с чернилами.

Стихи лезли откуда-то изнутри, безжалостно раскраивая его; он был как котёл над огнём с плотно прижатой крышкой. Строчки летели одна за другой в каком-то угаре, и каждая дышала Анной и безысходностью; но он понимал, что это совсем не то, что нужно, что он никогда не сможет выразить и воспеть её так, как это сделал много веков назад, например, бард Эйвине Золотая Флейта из королевства Кезорре с далёкой северянкой, дочерью правителя Альсунга.

Мей выдрал листы и поджёг их. Долго смотрел, как бумага чернеет и съёживается. Рядом ровно дышала, свернувшись калачиком на покрывале, Анна, шумело море, и Мей успокаивался.

И тогда он написал одну фразу, уже не думая о стихах. В тот момент он даже не боялся Близнецов, и не тревожился за маму и Атти, и не размышлял о Гэрхо или Ниисах, и не ненавидел Эйтона, и не сгорал от страсти. Он был спокоен, как то самое море перед ним — и всё это тонуло в нём, не умея насытить. Фраза была простая и ясная — намного проще и яснее, чем он предполагал; и в то же время она с поразительной точностью воплощала именно то, что он хотел сказать, о чём думал и из-за чего волновался. «О боги, чем я занимаюсь», — с отвращением подумал Мей и написал следующую фразу. И понял, что ему нравится.

В один из дней на исходе весны Атти стояла за прилавком на рынке. Перед ней на потрёпанной скатерти лежал каждодневный скарб — вышивание, шитьё (в основном для детей), блюдо с вишнёвыми пирожками... Иногда над блюдом принимались кружить ленивые, объевшиеся мухи, и она отгоняла их веткой. Солнце парило беспощадно, так что Атти была несказанно рада навесу, создававшему тень. Впрочем, это было лучше, чем пронизывающий зимний холод. Атти безумно устала, её пошатывало от голода, и думать ни о чём не хотелось. На рынке царила сутолока — как обычно, драли глотки торговцы и торговки, шныряли беспризорники, женщины важно бродили от прилавка к прилавку; среди них Атти заметила Риэти — далеко, у лотка с кусками мыла. Выглядела она счастливой, и Атти с острой скорбью вспомнила Мея. Она давно уже почти не верила в его возвращение, хотя видела, что мама не теряет надежды.

Пару дней назад к Атти посватался подмастерье красильщика Вейра — неглупый прыщавый парень с кошельком сбережений. Мей был мельком знаком с ним. Она не нашла в себе сил ответить ему сразу, но по глазам матери видела, что отказать не сможет, — они обе и так понимали, что без мужской помощи и защиты просто умрут от голода, рано или поздно. То состояние, которое с господского плеча подарил им Мезор аи Декар, они разнесли в лечебницу, храм и нищим. Глупый поступок, конечно, но ни она, ни Кейла принять это не могли.

— Завернёшь мне два пирожка, красавица?

Не приглядываясь к подошедшему молодому человеку, Атти кивнула, будто очнувшись, и кинулась к блюду.

— Шесть медяков, пожалуйста.

На прилавок со звоном высыпалась горсть серебра. Атти изумлённо подняла глаза.

— Но это слишком...  — и осеклась. Незнакомец смотрел на неё с тёплой и виноватой улыбкой. Веснушки, нос с горбинкой. Нет, этого не может быть. — Эйтон?

— Атти. Я скучал.

Время на острове Феалтах текло медленнее, чем привык Мей. Дни неспешно переваливались в ночи и обратно; он не считал их — может быть, потому, что чувствовал себя по-настоящему счастливым; его, разломанного, как будто склеили изнутри. Ему нравилось бродить в одиночестве и слушать море, нравилось вспоминать и строить планы... Он планировал, как вернётся в Город-на-Сини и добьётся влияния при градоправителе: его Дар — нешуточное преимущество для любого политика. Они втроём станут богаты, и у них появится свой дом — большой и удобный. Мама сможет больше не мыть посуду и начнёт одеваться, как леди, а Атти выйдет замуж за надёжного человека и будет счастлива. Наведается он и в Долину — поживёт там пару лет или хотя бы месяцев, доучится у Гэрхо, побеседует с Деос, покажет Отражениям свои сочинения — что они, интересно, скажут по этому поводу? Пусть даже ничего хорошего — всё равно интересно узнать. И Ниис хотелось бы навестить — отблагодарить лорда Тернегара с леди Амельдой чем-то более значительным, чем слова, сказать Маире спасибо за гелиотроп, послушать язвительные монологи Веттона, посмотреть на жену Таллиама... И ещё он обязательно разузнает всё, что сможет, о своём отце. А если получится — найдёт его.