«Как странно, – подумал я, – слово „Отечество“ прямо указывало на главенство роли отца в принадлежности человека к месту, где он рождён, но на самом деле именно оно, моё Отечество, отторгало меня от моего настоящего, человеческого отца… Как это горько и нелепо…»
Но в то утро мне совсем не хотелось об этом думать. Чтобы отвлечься, я снова стал рассматривать пузатого старика. Ах, как ему весело! Да он просто сияет от счастья! Наверное, от того, что за спиной у него мешок набитый деньгами. Как мало надо людям, чтобы веселиться. Мешок с деньгами или золотом – вот и всё счастье? Но нет, постой, постой… Так вот от чего старик так хохочет, догадался я, ведь подобным примитивным образом рассуждать о счастье могут только глупцы. Вот я, к примеру, был бы я счастлив, имей я за спиной мешок, полный денег? Скорее всего, что нет. На что мне деньги? Я бы тотчас отдал их бабушке на хозяйство. Или Лесовому, чтобы тот купил себе нового скакуна вроде Мушкета. А мне? Что мне нужно для счастья? Что бы такое я взял для себя и никому бы не отдал? И тут я растерялся. Я никогда об этом раньше не думал. Может, от того, что я уже был счастлив, только не замечал этого? Нет, не то. С опухшей больной ногой, покинутый Костей, я не мог быть счастлив.
Я встал с постели. Взял костыли. Медленно прошёлся по комнате. Сделал пару своих обычных кругов. Остановился у раскрытого окна, выходящего в сад.
За окном стояло тихое утро последних дней лета. От него тянуло прохладой и запахами скошенной травы. Где-то сердито покрикивали петухи, иногда раздавался отдалённый собачий лай или мычание коровы. Листочки на старых яблонях сморщились, из тёмно-зелёного они начали переходить в зеленовато-жёлтый. На некоторых поутру был виден белёсый налёт – после череды прохладных рассветов, полуденной жары и стылых ночей в воздухе парило, и получался конденсат, как учили на уроках естествознания, оттого сгустившаяся влажная хмарь оседала на листьях и как будто припорашивала их первым снегом. Заметив меня, с ветки старой вишни с шумом вспорхнули два воробья. Возле этой вишни мы снова увиделись с Костей, когда он подшутил надо мной и, заранее не сказываясь о том, что приедет, метнул ножик мимо меня. Как я был счастлив тогда!
То, что счастье – это не вещь, а состояние души, было абсолютной истиной, в которой я не сомневался. Как просто. А всё-таки что? Что мне нужно для счастья?
Вернувшись к кровати, я отложил костыли и взял в руки фигурку смеющегося старика. Ясно, что для меня самым большим счастьем было бы помириться с Костей. Раз. Никогда не огорчать маман и бабушку. Два. Видеться с Лесовым и кататься на Русалке или на Мушкете, если б разрешили. Три. Хотя теперь я, наверное, буду хромать и не смогу так лихо, как раньше, ездить верхом. А ещё? Чего бы ещё я хотел, чтоб почувствовать счастье? Ну кроме того, чтобы выходить во двор в жару и пить большими глотками холодную до боли в зубах колодезную воду из кружки, привязанной верёвочкой к стойке колодца, чтобы мог напиться любой, кто зайдёт к нам в гости или по случаю. А что ещё? Жевать горько-сладкие, терпкие кусочки ревеневых цукатов и смотреть через них на солнце. Четыре. Но это было слишком по-детски.
Я думал и вертел в руках то пузатого старика, то рыбака. А может… может, найти себе дело, которое бы полностью захватило меня, да так, чтобы я больше никогда не думал о том, что я… что я такой, какой я есть?
И тут меня осенило. Я так взволновался, что у меня даже закружилась голова и пересохло во рту. Я отчаянно пытался получше ухватиться за новую мысль, которая была столь невероятна, сколь и привлекательна для меня. Она состояла из двух частей. Первое. Я заново построю себе хижину, как в своём старом овраге! Где-то отдельно от дома, так далеко, чтобы мне никто не мешал, возможно за конюшней, но теперь это будет не только хижина отшельника, выброшенного на берег необитаемого острова, отшельника-Робинзона, отвергнутого миром, а келья отшельника-мастера! Мастера, и это второе – потому что я научусь вырезать из дерева или камня вот такие же смешные фигурки, как эти, что верчу сейчас в руках, и они обязательно, обязательно должны принести мне счастье, потому что резьба по камню или дереву – это труд нескорый, он требует сноровки, терпения и внимания, подбора материала и ощущения готовой работы ещё до того, как ты берёшься за резец, иначе ничего не получится. На это нужны время и терпение. Время и терпение. И главное – я буду по большей части один, и никто не будет мне тыкать обидное «Японская кукушка»… Вот это и будет моим счастьем.
Тогда, когда я об этом подумал, я даже не представлял себе, насколько моя глубинная память правильно подсказала мне ключ к решению моей участи – это ведь потом я всё узнал: и как подбирать материал, и как думать над образом, который хочешь воплотить в нём, и как подобрать инструменты. Но откуда, откуда я мог всё это знать? Как и то, что я узнал многим позже, что две крошечные фигурки, спасшие меня от уныния и неверия в свои силы, были на самом деле не просто смешными человечками из сказки, а настоящими богами счастья, и что, оказывается, их было не два, а многим больше. И сколько бы раз я потом не задавался вопросом, как я мог тогда догадаться, что передо мной были не просто рыбак с корзинкой и пузатый смешливый старикашка с мешком денег за спиной, а японские божества, приносящие удачу и радость своему владельцу, ответ найти было не так просто. Однако все эти домыслы и догадки были потом, а в момент моего раздумья над тем, что же такое счастье, я сам был поражён необычностью своей фантазии, которая на этот раз не уводила и не отделяла меня от реальности, как хижина из прутьев на дне оврага, а напротив – крепко связывала с миром практическим, точным, рассчитанным до мельчайших деталей, не терпящим лености рук или ума, миром, которому я был готов отдать все свои силы. Словом, повинуясь какому-то сильному толчку внутри себя, я решил первым делом как следует разузнать о ремесле резчика по дереву или камню…
…К счастью – и это было следующим мистическим совпадением моей судьбы, – далеко за этим ходить не было никакой надобности. Потому что в Талашкине, с тех пор как его усадьбу купила княгиня Тенишева, как нигде в округе жили даровитые мастера, собранные в артели, ею же самой организованные; ей также принадлежали земли и школа для крестьянских детей. Мне в ту пору было лет двенадцать, и про перемены в селе я знал понаслышке, проводя почти всё время в гимназии. А на хуторе Флёново, что было от нас рукой подать, размещались не только школа, но и художественные мастерские. Там всегда что-то строгали, пилили, тесали, «выкаблучивали», как говорила бабушка, и поскольку дерева как плотницкого материала повсюду было много, скоро уже никого не удивляли витиеватые завитки на резных ставнях, заморские чудища на карнизах, многострельчатые своды изб, словно сошедших со страниц народных сказок, и всё чаще можно было увидеть супники и самовары, расписанные эмалью, и прочую хозяйскую утварь в домах сельских жителей. Для меня это было частью некоего привычного фона нашей жизни, и я не сомневался, что в любом селении должно быть то же самое. Более того, потому что я понимал – мы тоже были из благородных, только что не князья, а так – образованные, но без дворянского титула, я даже и не считал возможным, что когда-нибудь займусь подобным делом – выпиливать из дерева какие-то там фигурки, что потом раскрашивали густыми яркими красками и бойко продавали на крестьянских ярмарках. Эта сторона жизни была для меня довольно обычным, порой совершенно не замечаемым фактом. Я витал в облаках, сражался с пиратами, мечтал об открытии неизвестных островов и только после событий того лета понял, что путь, который я себе нарисовал, провалился и на самом деле не имел ничего общего с моей настоящей судьбой. Но для того, чтобы я это понял, мне нужно было пройти через тернии выше описанные и, как это ни печально, расстаться со многими грёзами своего надуманного Робинзонства.
Но как же подобраться поближе к своему плану? И получится ли у меня то, что я задумал? Я кружил по комнате на костылях с тревогой в сердце. Стоя у окна, долго всматривался в очертания облаков, деревьев, скамьи, где мы болтали с Костей обо всём на свете, слушал пересвисты ласточек и горихвосток, залетающих в сад полакомиться червячками на падалице, и старался представить себе моё новое занятие.
