Старший выстраивал комендоров в ряд, ходил взад-вперёд перед строем, молчал, пристально смотрел на них, пытаясь вызвать и без того скопившееся чувство вины, а потом грозно сверкал глазами и, не слишком подбирая слова, гневно выговаривал за нерадивую стрельбу, грозя посадить всех на губу. И сажал. Райдона – реже, чем других, но тоже бывало. Лёжа на твёрдой койке гауптвахты или драя орудийную палубу, он продолжал думать о том, как Уми несправедлива к нему. «Ну что ещё я для тебя не сделал? – в который раз спрашивал он. – Чего ты мажешь?» Ладно бы прицел сбивался от бортовой качки, так нет же, учебные обстрелы часто производились в такое время, когда на море был штиль, разве что неточность попадания можно было бы списать на разницу скоростей, но нет, в учебных стрельбах использовали ход до шести-семи узлов, и объекты обстрелов практически не двигались, а они мазали. С боевыми ударами было сложнее, они брали противника в вилку, шлёпали не по цели, а окружали противника по периметру предполагаемого хода, поэтому многие из них, естественно, уходили в недолёт, и всё же причина неудач, думал Райдон, крылась в чём-то другом.

После очередного провального боя и последующей взбучки он раздражённо хлопнул Уми по стволу и в сердцах спросил:

– Чего ты от меня хочешь? Чтоб я падал перед тобой на колени?!

Он обиженно отвернулся от неё и пошёл в каюту, не попрощавшись. Позже, на берегу, впервые напился как дурак, задремал прямо за столом и не заметил, как к нему прицепилась грязная старуха-побирушка, что всегда таскаются возле питейных заведений в надежде пропустить стаканчик за чужой счёт. Как тень от надломленного камыша она уселась рядом и стала потягивать рисовую водку из его чаши, скаля пеньки от кривых зубов и тряся всклокоченной головой. От переживаний у Райдона жутко разболелся живот, в висках застучало, и вместо того, чтобы рявкнуть на старуху и прогнать её от себя куда подальше, он, еле шевеля губами, тихо спросил:

– Чего тебе надо от меня?

Старуха была глуховата, потому что ей, видимо, послышалось «Чего ей надо от меня?», и она по-своему поняла смысл вопроса, думая, что парень страдает от любовных неурядиц.

Громко хохоча и нахально лакая слюнявым ртом водку из его стакана, она крикнула, хватая Райдона за руку:

– Ласки! Всем хочется ласки, матросик, а ты холоден как спрут со дна моря и скуп на слова как осенний дождь. Никакой девушке это не может понравиться.

Парни возле Райдона дружно загоготали, зная, что никакой девушки у него не было, и тут же самый бойкий заорал:

– Давай, Райдон, приголубь старуху, а то девицы из таверн слишком молоды для тебя!

Он ругнулся, отпихнул от себя пьяную бабку, сцепил зубы и под всеобщее улюлюканье выбежал из таверны. Но странным образом старухин совет подействовал. Перед следующим боем Райдон повернулся к Уми цубаме, как если бы это была не пушка, а капризная девица, и, вспомнив, что раньше её звали Красотка, шепнул ей:

– Ты же у меня умница и такая красавица, ну же, Уми, не подведи!

И, по странному совпадению или по ещё каким причинам, на этот раз она не подвела. Они попали по всем целям, да ещё в унисон с Акулой, Медузой и Каракатицей. С тех пор перед каждым боем Райдон всегда ласково называл Уми красавицей, и она больше никогда не дулась и не задыхалась нетвёрдой пальбой. «Наверное, она обиделась, что я её переименовал, – думал он, – без спросу». Но Уми молчала, хотя если бы могла, кивнула бы в знак согласия.

Так он удостоверился, что всё в мире – живое, как и говорила ему мать, распрямляя и подвязывая ветки дикого винограда после бури, неважно, растёт это в саду или сделано из чугуна или бронзы: «Чтобы у тебя всё получалось, сын, надо просто найти способ правильно обращаться к этим вещам и всегда относиться к ним как к равным. Никто никому не даёт права унижать другое существо, каким бы оно не было – большим или малым, умным или глупым. Живым или неживым. Мы все дети большого мира, нашей целью является жизнь в согласии с природой и людьми. Помни это».

И он помнил. Эти слова для него стали главным смыслом, который он постоянно искал в себе и других. И всё для него было понятно и просто. До тех пор пока он не встретился с чужеземной девицей с огромными глазами, светящимися десятками крошечных ярких огоньков, по имени Свету-рана.

За всё время длительного путешествия на Дальний Восток Светлана только раз пожалела о своём решении оставить родные пенаты. Это случилось, когда она узнала из письма Паприкина с пометкой «срочное», что Наталия Игнатовна слегла после сердечного приступа, узнав, что они с Поликлетой потеряли всё имущество и чуть не попали на зуб волкам. Поликлета стала стыдить барыню за неразборчивость желаний, и даже как будто справилась о лошадях в обратный путь. Но за ужином следующего дня в душной столовой постоялого двора купца Болотникова её поведение резко переменилось, когда Светлана, удручённо склонив голову, тихо прошептала, дожёвывая кусок холодной варёной курицы:

– Ну что ж, назад так назад…

И мысленно попросила прощения у Хангаку за слабовольность. На душе у неё заскребли кошки, и во рту появился вкус полыни. Но тут с Поликлетой стало что-то происходить. Дуя на блюдце с чаем, она долго хмурилась и стекленела взглядом. Лицо её сосредоточилось на какой-то внутренней борьбе, она не смотрела на Светлану и только шевелила губами и бровями, потом прищурила глаза и вдруг, отложив блюдце с так и не тронутым остуженным чаем, громко сказала, хлопнув по столу рукой:

– Нет уж! Коли столько испытаний пережили, столько вёрст прошли, как так теперь назад? Не бывать этому! Не бывать! Где это видано, чтобы столько хозяйских денег потратить и вернуться ни с чем?

Лицо её приняло серьёзное и решительное выражение, но было в нём что-то неимоверно комическое.

Светлана от удивления чуть не выронила свое блюдце и застыла, слушая компаньонку с распахнутыми глазами. А та продолжала:

– Кудысь теперь нам поворачивать, окаянным, спрашиваю я вас, Светлана Алексеевна? Кудысь?

– Да разве ж вы не сами мне про то столько выговаривали? – возмущённо вскричала Светлана, ещё толком не понимая, дразнит её Поликлета или нет. – И вчера, и третьего дня, и сегодня утром о том, что надо мамашу уважить и потому воротиться.

– Выговаривала, и что с того? – последовал на удивление бодрый и спокойный ответ. – Не могла же я вас к непутёвому действию подстрекать.

– Да разве сейчас не подстрекаете? – изумилась Светлана.

– Сейчас нет, – замахала головой Поликлета. – Сейчас я вам прямо говорю, что возвращаться нам с вами теперича – дело дурное, неблагородное, да и, по чести сказать, неблагодарное. Вон ведь сколько проехали, измаялись, сколько вёрст отлопатили! А уж сколько потратили! Вон у меня всё записано… сейчас…

Поликлета достала из карманов своего необъятного дорожного балахона засаленную записную книжицу и, нацепив смешное пенсне, которое ей совсем не шло, стала нудно зачитывать их дорожные расходы.

– На извозчиков, овёс для лошадей, на постой, солому на тюфяки и свечи – до пятиста рублей; на замену упряжки в Самаре, хомута, почин телеги под Симбирском, тако ж замену замка на сундуке дорожном в Таганроге – до ста; на почтовую бумагу, чернила, перья – тридцать; опять же на провиант – двести, из них пятьдесят только на булки с маком – 30 штук, кренделя с марципаном – 20 штук, караваи подовые – пятьдесят, нет, то не штук, а рублей, бубликов – 50 штук по полтора рубля за две дюжины, ну и на пироги с грибами, с рыбою тож по полтине за пяток, на мясные лавки в Колывани…

Но Светлана не стала слушать, сколько у них ушло на мясные лавки в Колывани. Она вскочила из-за стола и подлетела к Поликлете:

– Дорогая моя… – взволнованно начала она, теребя на груди платок и удивляясь тому, что говорит, во все глаза уставившись на Поликлету. – Дорогая моя, Поликлета Никитовна! Спасибо вам!

– Да за что ж мне спасибо, коли я такую дурь вытворила?! – искренне возмутилась Поликлета, снимая пенсне. – Сначала вас вот на свою беду послушалась. А потом жадность свою не преодолела, прости Господи! – она перекрестилась на красный угол, хотя иконы там не было. – Надо было раньше повернуть – тогда, когда Петю домой отправили. А сейчас, милая моя, кудысь нам деваться? Только вперёд! – Поликлета отложила книжицу, втянула в себя с шумом чай с блюдца, брякнула ложкой и снова стукнула рукой по столу. – Вперёд!