Тут уж я не выдержал и вскочил.

   — Наглая ложь! Книга не принадлежала дону Хулио, и я могу это доказать. Дон Хулио, как это в обычае у книгочеев, помечал свои книги инициалами на корешке, а здесь никакой пометки нет. Это фальшивая улика!

Мне моментально заткнули рот.

А Изабелла продолжила облыжно обвинять дона Хулио.

Было очевидно, что ею двигали деньги и тщеславие. Имущество признанного виновным подлежало конфискации, однако нетрудно было понять, что Изабелла заключила с инквизиторами соглашение и рассчитывала в обмен на нужные показания стать единственной владелицей мужнего состояния. Впрочем, за всем этим мог стоять и Рамон де Альва. Он одновременно избавлялся и от мужа своей любовницы, и от человека, который мог разоблачить его махинации с туннелем.

Следующим свидетелем оказался мужчина, которого я не узнал. Он заявил, что работал под началом дона Хулио на строительстве туннеля, и показал, что якобы видел, как я и дон Хулио нечестиво усмехались, когда речь шла о намерении посвятить сие сооружение святому Павлу, а также видел, что мы заносили в туннель огромное изображение шестиконечной звезды. Тогда он будто бы не придал этому значения, но сейчас, когда братья-доминиканцы открыли ему глаза, понял, что это был мистический символ иудаизма, Щит Давидов, которому евреи приписывали магические свойства.

В туннеле я вообще не был ни разу, никакой шестиконечной звезды в глаза не видел, но возразить на сей раз не мог — с кляпом-то во рту. Тем паче что признание нас, и меня и дона Хулио, виновными было предопределено. Что бы я ни сказал, взывая к фактам и разуму, повлиять на исход дела это уже не могло.

Мой адвокат ни разу не задал никому из свидетелей ни единого вопроса.

Наконец кляп изо рта вытащили, и судья поинтересовался, что я могу сказать по существу предъявленных обвинений.

   — Все они вздорны! — завил я. — Ваш суд имеет такое же отношение к справедливости, как другой суд над евреем, состоявшийся много лет назад.

   — Ага, обвиняемый, значит, вы признаете себя евреем? — обрадованно воскликнул судья.

   — Под евреем я подразумеваю нашего Спасителя Христа, в честь коего я был назван при крещении. И я, подобно ему, сейчас претерпеваю мученичество по ложному обвинению.

Трибуналу мои слова не понравились, и меня спровадили в темноту каземата, где я в одиночестве провёл ночь. Поутру дверь распахнулась, и меня снова вывели — как я был уверен, чтобы сжечь на костре.

Но вместо этого меня отвели вниз, в большое полуподвальное помещение, где уже находились пятеро узников, в том числе один, хорошо мне знакомый.

Не обращая внимания на его смущение, я заключил amigo в крепкие объятия. Потом Матео отвёл меня в уголок и заговорил шёпотом:

   — Тебя не сожгут, Кристо, но приговор тебе вынесен суровый. Сто плетей и отправка на северные рудники.

   — Откуда ты знаешь?

   — Мой двоюродный брат из Оахаки, разбогатевший на скупке у индейцев земель в обмен на выпивку, выкупил у святой инквизиции и мои грехи. Представил им нашу родословную, убедил в чистоте крови и добился того, что меня доставят в Акапулько и посадят на борт манильского галеона. Правда, многие считают, будто это никакое не облегчение участи. Путешествие через океан подобно переправе через реки подземного царства к вратам Аида. Мало кто из людей его выдерживает, а у тех, кто выдерживает, появляется возможность быть съеденными туземцами. По моей просьбе кузен хлопотал и за тебя, но ему объяснили, что для вероятного marrano ссылка на Филиппины невозможна. Но он выяснил, что кто-то заплатил за спасение твоей жизни. Конечно, каторга на рудниках не намного лучше сожжения на костре, однако ты, по крайней мере, будешь жить, и возможно когда-нибудь... Кто знает?

Матео пожал плечами.

   — А как насчёт дона Хулио, Хуаны и Инес?

Лицо моего друга помрачнело, и он отвёл глаза.

   — Увы! Они будут сожжены на костре.

   — ¡Santa Maria! — прошептал я. — Неужели их нельзя было выкупить?

   — Но Инес и Хуана — marranos!

   — Не верю.

   — Изабелла нашла у них книгу с описанием иудейских обрядов.

   — Это подлог. На ней не было инициалов дона Хулио.

   — Так она и принадлежала не дону Хулио, а им. Я сам видел её на гасиенде. И обряды они обе действительно исполняли, это я тоже видел собственными глазами. По этой причине дон Хулио и спровадил сестру с племянницей на гасиенду. И всячески предостерегал их от того, чтобы они держали при себе иудейские книги и предметы культа. Но Хуана с Инес не послушались, привезли книгу в город, а Изабелла нашла её и использовала против них. Монахи показывали книгу также и мне, но я заявил, что в жизни её не видел.

   — Не могу поверить, чтобы эти милые женщины были marranos. Ведь они наши друзья!

   — Не просто друзья, Бастард. Они наша семья!

   — И ничего нельзя сделать?

   — Если они раскаются, их перед сожжением удавят гарротой. Вообще-то женщины, покаявшись, могли бы вообще избежать сожжения, но обе наотрез отказались. Маленькая робкая пташка исполнена решимости умереть за свою веру, ну а Хуана, я думаю, просто устала от жизни. Разумеется, дон Хулио, узнав, что его сестра и племянница обречены, тоже отказался покаяться.

   — Безумие! Это похоже на пьесу, написанную и поставленную сумасшедшим.

   — Нет, Кристо, это не пьеса. Всё гораздо печальнее, чем в любой трагедии. Кровь здесь прольётся настоящая. Это кошмар, воплотившийся в жизнь.

Аутодафе было не простым сожжением еретиков, но представляло собой масштабное и поучительное зрелище, позволявшее любопытствующим стать свидетелями самых разных наказаний за различной тяжести прегрешения. И хотя никто из нас, заключённых в камере, не был приговорён к сожжению, всем нам предстояло стать участниками страшной церемонии.

Матео предупредил меня, что никому в камере, пусть они и товарищи по несчастью, доверять нельзя. Если эти люди и не стали ещё шпионами святой инквизиции, то запросто станут, в надежде хоть немного облегчить свою участь.

По прошествии нескольких дней ко мне заявился abogado и сообщил о приговоре, о котором мне уже было известно от Матео. Правда, я притворился несведущим и сделал вид, будто очень удивлён, что сумел избежать костра. Надеясь, что это не будет истолковано как сожаление, я поинтересовался, чему обязан такой милостью.

— Непостижимы пути Господни, — напыщенно ответил он.

Auto-da-fe. Акт веры.

Quemadera, как называлось место для сожжения, соорудили на углу Аламеды. Там имелся деревянный помост с павильоном вроде того, что воздвигли для особо знатных граждан Веракруса во время чествования нового архиепископа. Разница была лишь в том, что теперь грандам предстояло выслушать проповедь братьев из святой инквизиции и приговор, после чего полюбоваться, как живых людей поджарят, словно поросят к обеду.

Матео, который, похоже, хоть и постоянно оставался со мной в темнице, имел на Аламеде глаза и уши, сказал, что приготовления к аутодафе велись больше недели и что вся страна восхищена их размахом. Люди со всей Новой Испании толпами стекаются в столицу, чтобы стать свидетелями разнообразных наказаний и, конечно, сожжения, которое увенчает собой праздник. Я говорю «праздник», потому что действу придавался пафос религиозного торжества.

Ударили барабаны, послышались хлопки и восклицания, и впереди нас двинулась процессия портшезов, в которых восседали прислужники святой инквизиции в сутанах из тонкого сукна и шёлковых чулках.

За ними, словно самое горделивое рыцарство страны, на прекрасных конях с великолепной сбруей, в сверкающих латах, ехала церковная стража.

Балконы особняков, располагавшихся вдоль нашей дороги, украшали роскошные ковры, гобелены и знамёна, с родовыми гербами их владельцев. Похваляясь богатством, хозяева выставляли на балконы канделябры и сосуды из чистейшего серебра и золота. Я в этой показухе смысла не видел; что же до моей единственной драгоценности, креста, повешенного мне на шею матерью в бытность мою младенцем, то он исчез. Его забрал мой адвокат.